Владимир Овчаренко: «В этом черт-те что и надо вариться»

Специальным гостем Первого фестиваля искусства как образа жизни Art.Up Art.In, проходящего в Московском музее современного искусства, стал аукцион Vladey. Ася Чачко узнала у его владельца Владимира Овчаренко, насколько корректно торговать искусством в стенах государственного музея, а также расспросила о ближайшем будущем российской сцены и планах галериста.

— У вас сейчас проходит целых два аукциона. Это значит, что на рынке современного искусства кризис не чувствуется?

— Просто оказалось, что аукционы как форма продажи произведений искусства работают сегодня лучше галерей. Видимо, срабатывает азарт и то, что это шоу, в котором интересно участвовать. Плюс важно, что в этом есть элемент биржи. Сейчас же на любом рынке ситуация такая: ты за что-то просишь 100 рублей, к тебе приходят и говорят: «Слушай, товар твой, конечно, хороший, но я тебе дам за него 50. Просто потому, что я у тебя — единственный покупатель». А на аукционе ты видишь людей, которые хотят того же, что и ты, и цена на произведение складывается более-менее прозрачная и справедливая.

— Как вообще себя чувствует российский рынок современного искусства?

— Годовой объем всего российского рынка современного искусства — включая все галереи, аукционы и студии художников — я бы оценил в 15 миллионов долларов. Столько стоить может какой-нибудь один лот большого аукционного дома в Нью-Йорке или Лондоне. Это значит, что для человека, который хочет потратить большие деньги, российское современное искусство в принципе не является чем-то интересным. Он скажет: «Ну хорошо, а если я хочу потратить 10 миллионов, мне нужно все ваше искусство скупить? Я лучше возьму маленького Пикассо, 30 на 40, повешу его над диваном и буду всем рассказывать. А понадобятся деньги — сниму Пикассо, в чемодан засуну и на Sotheby's отнесу — вот и все».

И при том, что российский рынок современного искусства такой маленький, яичницу у нас начинают делить еще до того, как яйца на сковородку разобьют.

И при том, что российский рынок современного искусства такой маленький, яичницу у нас начинают делить еще до того, как яйца на сковородку разобьют. И вся эта мутная конкуренция внутри крошечного сообщества плюс неверие в собственные силы, его левый уклон — все это не позволяет рынку особенно развиваться.

Но, с другой стороны, есть и плюсы — когда ты на дне, всегда есть куда расти. Только за последний год построено новое здание «Гаража», фонд V-A-C объявил о строительстве нового проекта, в мае открывается частный Музей русского импрессионизма, девелопер, который застраивает ЗИЛ, объявил, что у них будет современный филиал «Эрмитажа». Это все — инвестиции в развитие искусства. Когда стены будут построены, чем-то же они должны будут заполниться. Пока что у нас характер экономики офшорный: выкачал, разменял, отправил деньги и семью за границу — качаешь дальше. Это не позволяет сконцентрироваться на внутренних задачах. Но когда-то же эта парадигма изменится.

— В мире в русских художниках есть хоть какая-то заинтересованность?

— Сейчас в мире отношение ко всему русскому очень плохое. Никто же не будет разбираться, связан ты как-то с Путиным или нет. «А, ты русский? Ну и с чего я тебя буду поддерживать?» Россия как бренд сейчас в очень уязвленной позиции. И любые продукты этого бренда априори имеют отрицательную репутацию. Чтобы с этим бороться, нужно прикладывать титанические усилия. Национальный рынок искусства — как авианосец. Представьте, взлетели с него самолеты, летают, такие крутые, в воздухе, а в это время авианосец стянули в другое море — у самолетов горючее заканчивается, а куда им садиться? В России нет такой поддержки у современного искусства изнутри страны, чтобы художники могли быть послами нашей культуры за границей.

Мы два раза участвовали в самой крутой международной выставке в Базеле — в 2011 и 2012 годах. Первый раз интерес был очень мощный. Второй раз люди смотрели на табличку Russia и шли мимо, будто там «Зимбабве» было написано.

Когда мы открыли галерею в Лондоне, то ощутили то же самое. Мы тогда очень рассчитывали на русских, которые в большом количестве стали переезжать в Лондон. Я думал, что вот в Москве все плачут: «Все плохо, политика — плохо, экономика — плохо, погода — плохо». А в Лондон они переезжают и, наверное, расцветают, искусством начинают интересоваться. Но нет. Они едут туда упакованные, денег как грязи, селятся в старые, вонючие и при этом дорогие особняки в 40 километрах от Лондона — и снова начинают страдать, потому что друзей нет, англичане, сволочи, их никуда не пускают и т.д. В итоге они все равно никаким искусством не интересуются. Ну я и подумал: «Что мы тут, как клоуны, изображаем из себя? Если мы не создадим мощной базы в Москве, все эти вылазки бесполезны». Так что там галерею закрыли и пытаемся тут построить наш авианосец — нарастить боевую мощь.

— То, что ваши аукционы проходят в музее, выглядит немного странно. Вроде как в мире принято считать, что музей — место, свободное от коммерции.

— Конечно, можно полностью взять западную модель и строить ее тут. Ведь там все так структурировано и понятно, а у нас черт-те что. Но я лично думаю, что в этом черт-те что и надо вариться. И мы используем все возможности, которые имеем. При этом на обоих аукционах благотворительные лоты — на первом пятнадцать, на втором тринадцать произведений, деньги от продажи которых пойдут на постройку художественной школы при ММОМА.

Кстати, у нас 6 апреля открывается выставка «Борщ и шампанское». И это о том же самом. Мы, с одной стороны, очень хотим быть похожими на цивилизованный Запад, где все из тоненьких бокалов пьют шампанское. Но, с другой стороны, нам охота иногда пойти и борща с салом нахлебаться да песню затянуть. Так и в отношениях музеев с галереями — за 25 лет у нас так и не сложилось разделения: все котлеты с мухами в одной тарелке. Но ведь вся страна так живет — вроде все знают, что он коррупционер, а свой чиновничий пост по-прежнему занимает. С цивилизованных позиций такого быть не должно. Но оно же есть! И мир искусства отчасти следует этому тренду. Мы же живем здесь и сейчас. И я считаю, что наше дело полезно местным авторам. А позиция суперэстета сейчас для них неполезна. Так зачем мне строить из себя эстета — чтобы классный профиль в Фейсбуке сделать?

Принцип подбора был один: каждая работа — шедевр. Каждая бескомпромиссна.

— На выставке «Борщ и шампанское» будут избранные работы из вашей личной коллекции. По какому принципу отбирали?

— Год назад один коллекционер построил большой дом в Подмосковье. И мы его коллекцию инсталлировали в новое пространство. И там было очень четко видно, что вот ты вешаешь работы большого западного художника вроде Нео Рауха или Эда Рушея. А потом берешь какого-нибудь нашего парня, про которого ты думал, что он, может, и ничего, рядом ставишь и понимаешь, что эти ого-го, а наш — ну не тянет. Это как Олимпиада на одной стене, где произведения — диски, которые запускают спортсмены. Сразу видно, кто к какой лиге относится. Но бывают произведения русских авторов, которые находятся в самой высшей лиге и пресс конкуренции выдерживают. Такие и будут на нашей выставке.

У нас не было идеи выставить что подороже или специально показать произведения, которые мы хотим продать. Принцип подбора был один: каждая работа — шедевр. Каждая бескомпромиссна. Там будут наши и западные художники. Например, мозаика Кости Звездочетова с «Документы» 1992 года, которую мы в свое время приобрели за очень серьезные бабки. Костя себе двухкомнатную квартиру купил. Из иностранцев будут Джек Пирсон, Джонатан Меезе, Ричард Принс, Трейси Эмин и другие. Мы хотим этой выставкой укрепить веру наших авторов в себя, показать, что они вполне могут смотреться на уровне крутых западных художников. Тогда они станут создавать больше классных работ. А что еще для жизни нужно?

— Почему решили позвать Сергея Браткова делать экспозицию выставки?

— Если вспоминать историю «Риджины» и посмотреть, кто на меня повлиял, то понятно, что в начале 1990-х это был Олег Кулик, который с нами с самой первой выставки. А 2000-е прошли под знаком тесного сотрудничества с Сергеем Братковым. Поэтому кого еще я могу попросить из тех, кто со мной на одной волне? Сначала я было подключал разных кураторов, думая, что интересен взгляд со стороны на то, что я собрал. Но скоро стало понятно, что все равно я буду ходить и психовать и спокойно работать им не дам. В итоге решили делать своими силами.

— А вы будете продавать работы с этой выставки?

— Это работы, которые по нормальным рыночным условиям не продаются. То есть если кто-то придет и скажет: «Продай мне мозаику Звездочетова» — мы, конечно, не ответим ему: «Иди на фиг, ты этой штуки недостоин». Но назовем изначально неприемлемую цену. Так всегда делается. За всю мою практику только один раз у меня было, что мы назвали запредельную цену, в десять раз выше, а человек согласился. Ему была важна именно та работа, потому что она ассоциировалась у него с какими-то личными обстоятельствами, в которых он ее впервые увидел. Для него это был какой-то важный знак. А раз человеку так надо, нужно, конечно, отдавать. Ведь действительно произведения искусства — это знаки времени. Смотришь на произведение из коллекции и обязательно думаешь: «А что у меня в жизни было, когда я эту работу первый раз увидел? А что вообще тогда в стране творилось?» То есть помимо прочего искусство — это еще и такие жизненные метки.

— Вы собрались открывать на «Винзаводе» второе пространство Vladey Space. Зачем вам две галереи?

— Еще точно не решили, откроем в мае или перенесем на сентябрь. Мы хотим окончательно разделить: Vladey — это поле для экспериментов, компания, которая занимается пропагандой современного искусства, делает выставки самых разных художников и аукционы. А «Риджина» — это, условно, представительство двадцати наших постоянных художников.

— В какой-то момент возникло ощущение, что «Винзавод» перестал быть местом силы — оттуда пошли разные тревожные слухи про смену хозяев, потом некрасиво выгнали Гельмана. Вам там не надоело?

— Подтух «Винзавод». Вы поймите, я сам критик «Винзавода» номер один. Я знаю все его минусы и недостатки изнутри. Но тем не менее должен сказать, что есть у него и плюсы. Куда еще в Москве можно приехать и зараз посмотреть порядка десяти выставок от разных кураторов? Можно сходить в «Гараж» или МАММ, ну там от силы будет три выставки одновременно. А тут сразу десять. Если ты хочешь что-то приобрести, «Винзавод» — это единственное скопление галерей в Москве. А с нашей московской логистикой это важный фактор для притока посетителей. Кроме того, несмотря на всю критику в адрес владельцев «Винзавода», нужно сказать, что они реально помогают галереям и держат для тех, кто занимается выставочной деятельностью, очень низкие арендные ставки. За такие деньги можно снять помещение разве что в Черкизове. И то, что владельцы «Винзавода» об этом направо и налево не трубят, — это их большая ошибка. Сейчас появилась большая конкуренция. Есть «Гараж», Церетели со Свибловой активничают, Еврейский музей тоже разные выставки подгоняет, появились всякие центры вроде «Артплея». Жизнь трепещется, и если ты не зудишь постоянно, как пчелка Майя, то ничего и не выйдет. Поэтому, конечно, «Винзаводу» нужен серьезный апгрейд.

— Вы занимаетесь современным искусством примерно с момента его появления в России. Вас по-прежнему оно будоражит?

— Казалось бы, столько этого искусства насмотрелся, что уже ничего не проймет. Но, как ни странно, до сих пор какие-то работы могут меня очаровывать. Смотришь и думаешь: «Ну ничего себе!» Все равно искусство меня вставляет. Молодые художники немного на другой волне — больше заставляют думать, чем действуют на эмоции. Кто-то называет их «новые скучные». Но это мода такая, а мода всегда волнами. Сейчас, к примеру, на Западе мода на абстрактное искусство, а потом снова будет мода на фигуратив. Так и у нас — пройдет мода на скучные маневры, и будет снова ламбада. Ну а я за ламбаду, конечно!

Понравился материал? Помоги сайту!