Либо расходимся, либо собираемся

Друг за другом в Москве открылись две выставки, которые объединяло одно свойство — они представляли определенные художественные сцены. Но самое интересное — эти проекты демонстрируют важные для сегодняшнего арт-процесса тенденции.

Беглецы

Открывшийся на «Винзаводе» проект «Форма незримого», посвященный пермским художникам, до этого уже показывался — с некоторыми различиями в составе участников — в 2015-м в Музее современного искусства PERMM. В том же году кураторы проекта Петр Белый и Лизавета Матвеева провели две выставки, также связанные с пермским искусством, в независимом петербургском пространстве «Люда» — «Вероятность. Пермь» и «Вероятность. СПб.». Участники тех выставок представлены среди художников «Формы незримого».

Походишь-посмотришь по выставке — никакой специфической «пермскости», какого-то родового свойства не замечаешь. Хотя, судя по тому, что на открытии выставки говорила Наиля Аллахвердиева, арт-директор музея PERMM, нечто такое должно проглядывать. Я заметил, что некоторые художники, которых я лично знал, в Перми не живут. К примеру, Ася Маракулина, с которой лично я познакомился, когда она несколько лет назад приезжала в Москву вместе с большой делегацией студентов из петербургского института Pro Arte; она продолжает по-разному обыгрывать рисунок как медиум — в данном случае через видео. Я подошел к Лизавете Матвеевой, и она меня просветила, что, в общем-то, правда, подавляющая часть авторов покинула родной город — живут в основном в Петербурге (но не только), где по большому счету и стали известны именно как художники.

И эта двойственность — вроде бы пермяки, а вроде и нет — проглядывает почти в каждой работе. У Ольги Субботиной и Михаила Павлюкевича в реке из оцинкованных тазов — Кама это или Нева, решать зрителю — отражается неоновая надпись «длинная белая ночь». Дмитрий Жуков, хоть и воспроизводит «ритуальное капище коми-пермяков», как говорит куратор, все же использует узнаваемую эстетику, сложившуюся в Петербурге после «Новых тупых».

Года четыре назад китайский арт-критик Эйми Лин, глава азиатского подразделения ArtReview, поведала мне, что в Шанхае издревле существовало убеждение: настоящий шанхаец — это тот, кто уехал из этого города и добился чего-то в другом месте. Да, продолжала она уже применительно к искусству, многие художники никуда не уезжали, шанхайская сцена создавалась внутренним бурлением, но те, кто уезжал — пусть даже не так уж далеко, в Пекин, — становились по-настоящему легендарными, мы их встречаем на разных биеннале и в крупных международных музейных проектах. Не могу судить, насколько все это верно (Эйми Лин сама была частью этой сцены, и у нее заинтересованный, очень субъективный взгляд), но теория интересная и тем более важная. Шанхай — огромный город, но даже тамошние кураторы и художники не смогли избежать проблем, которые просвечивают сквозь фасадные баннеры пермской выставки на «Винзаводе». Та же самобытная художественная активность в Шанхае, длившаяся несколько десятилетий, была стремительно забыта, и единственное, что ее спасает, — исследователи (обычно по совместительству бывшие участники), которые о ней пишут в историческом ключе: например, куратор прошлой Уральской биеннале Бильяна Чирич.

В подобной стратегии триумфального побега, впрочем, есть один недостаток, который очень хорошо виден у всех поколений эмигрантов из России, начиная с царского периода и до постсоветского. Избавиться от мышления и зрения, сформированных там, откуда ты уехал, не так уж и просто. В этом случае люди не просто живут мелкими дрязгами, вроде бы оставшимися где-то далеко, но и не видят чего-то важного там, куда они переехали, так же как те чеховские персонажи, которые не смогут «замечать Москвы», даже если будут жить в ней, — их сознание словно запрограммировано.

К внутренней миграции это также применимо. Но у «пермских» художников, показанных на выставке, как я уже сказал, «пермскость» отсутствует. Большинство из них чувствуют себя петербуржцами, а потому хорошо понимают кураторов-петербуржцев. Уехали молодыми, учились в Петербурге, их насмотренность сформирована питерскими вернисажами — врасти в пермскую почву они не успели.

Государство — это мы

Один из трех проектов, открывших осенний сезон в «Гараже», — выставка «NSK: от “Капитала” к капиталу», рассказывающая о формировании небольшой, но крайне продуктивной художественной сцены в столице Словении в поздние годы существования Югославии и ее развитии в течение дальнейших десятилетий.

Любляна — это группы: IRWIN, Laibach, NSK, коллектив местного музея современного искусства, Люблянская школа психоанализа и т.д. Игры в тоталитарную эстетику, которые прославили и превратили локальную сцену в важное международное явление, также порождены этим базовым коллективизмом.

Популярность — вторая главная характеристика люблянской сцены после коллективности. И дело даже не в фактической узнаваемости, звездном или культовом статусе, а в программной установке: мы не замкнутая группа, мы вовлекаем людей, по возможности сотни, тысячи, миллионы. В этой простоте, конечно, скрыта доля лукавства: внутреннего, рассчитанного исключительно на «комьюнити», и у NSK, и даже у Laibach тоже хватает.

В «Гараже» это, условно говоря, масскультурное измерение выходит на первый план. Все-таки музей Жуковой и Абрамовича изначально заточен на подобный подход — делать не просто популярные, но практически популистские проекты, что, с одной стороны, всегда будет возмущать культурную общественность, но, с другой, имеет некоторые резоны в России, где слова Ленина про кино и цирк все еще остаются актуальными. Другой вопрос, что дает такая работа с широким зрителем.

За прошедшие годы в Москве несколько раз демонстрировались примеры конструирования художественных сцен, где активность коллективов играла ключевую, фактически системообразующую роль. Например, на «Фабрике» такие проекты показывались дважды: один был посвящен Краснодару, второй — Харькову. В обоих случаях денег было мало, поэтому экспозиции выглядели предельно скромно и строились, скорее, через процесс, документацию событий — акции, вернисажи и пр., чем через результат, понятый исключительно как набор произведений-«хитов». Главным понятием тех двух выставок была среда.

Любляна — это тоже среда, причем очень насыщенная: практически одним потоком из словенской столицы шли музыка, современное искусство, теория, новая европейская музейная практика. Пример оказался заразительным, хоть и заражал не всегда напрямую — во многом потому, что казалось, будто все это возникло на пустом месте (что, конечно же, было иллюзией, но иллюзией мотивирующей). NSK недаром имитирует государство со всеми чертами «национального строительства». Эта стратегия крайне органична там, где мощными темпами и за короткий срок создается что-то новое. Художники из Харькова, Краснодара, Киева, Самары и многих других центров нового восточноевропейского искусства решались изобретать новые, по сути неведомые, идентичности. И преуспели в этом. Обратите внимание, с каким упоением краснодарская группировка «ЗИП» или самарская «Лаборатория» выдумывает мифологию города, где ей выпала судьба появиться. Но самое главное — судя по энергии, которая видна и на выставке в «Гараже», пороха у товарищей из Любляны достаточно, чтобы вдохновить еще не одно «государство».

Рубрика «Отпечатки» выходит при поддержке фонда содействия изучению русского изобразительного искусства «Русский художественный мир».

Понравился материал? Помоги сайту!