Иван И. Твердовский: «Никто не знал, что здесь случилось 18 лет назад»

«Конференция» — фильм, непохожий на все, что Иван И. Твердовский делал прежде. И в то же время — очень характерный для него. Это игровая картина, рассказывающая о террористическом захвате Театрального центра на Дубровке в 2002 году. Рассказывающая буквально: применив распространенную в современном театре практику реэнактмента и свидетельских показаний «носителя» опыта, Твердовский собирает в реальном зале Театрального центра на Дубровке актеров (в том числе актеров, бывших заложниками 18 лет назад), которые играют выживших. Собравшиеся в годовщину теракта в том самом зале персонажи совершают ритуал воспоминания, скрупулезно реконструируя события тех дней (напомним, что ранние фильмы Твердовского тоже были экспериментами на грани игрового и документального кино, изучавшими границы перформативности и конвенции достоверности). Вытесненное возвращается в полутемный зал гулким эхом, и эти звуки выдерживают не все. Инна Денисова поговорила с режиссером о неожиданной смене его стилистики и причинах, побудивших сменить развлекательный формат веселого гротеска на киноисследование.

— До вас о «Норд-Осте» сняли только один фильм — док Катерины Гордеевой.

— Был еще второй документальный, снятый для Discovery Channel. Катя Гордеева сделала прекрасную журналистскую работу, но моя задача была другой. Я хотел сформулировать в художественной плоскости интересные для кино вещи, основанные на реальных событиях и воспоминаниях. Хотел рассказать о людях, живущих с посттравматическим синдромом, передать их чувства.

Мне совершенно не хотелось заниматься журналистикой: расследовать, кто виноват и отчего так случилось. Опыт документалиста мне скорее мешал, чем помогало. Я долго не знал, как приступить к этому материалу.

— С чего вы начали?

— С ресерча. Собрал всю фактуру, которая есть в открытом доступе. Включая видео со странными конспирологическими теориями про то, что это место проклято. Потом мы с подругой пошли туда на «Цирк танцующих фонтанов»: представление, которое сейчас идет, на него продают билеты. Меня поразило, что в этом зале страшно находиться.

— Это не самовнушение?

— Нет. Энергетически это очень странное место. Мне было там сильно не по себе. Мы тогда устроили опрос сотрудников, билетерш и посетителей, знают ли они, что здесь случилось 18 лет назад. Никто не знал. Кто-то отвечал: «Было что-то, но не помню, что именно». После посещения этого зала и случилась точка невозврата: я понял, что мне нельзя не снять это кино.

Интересно, что, когда показывали «Конференцию» в Венеции, общаясь с международной аудиторией, мне ни разу не пришлось объяснять, о чем речь.

— Тот самый зал в итоге мы и видим на экране?

— Знали бы вы, как сложно было добиться разрешения на съемку.

— Все было так, как показано у вас фильме? Неловкие взгляды, нелепые отговорки?

— Было еще сложнее. Организации, проводящей там «Цирк танцующих фонтанов», невыгодно, чтобы кто-то рассказывал о какой-то там трагедии. А я сразу понял, что снимать мы будем только там. Залы с похожими конструкциями, которые мы смотрели, — они без истории. Фильм получился бы абстрактным.

— Сколько бывших заложников вы интервьюировали во время ресерча?

— Четырех. Многие отказались, я их понимаю. Их позиция отражена в картине, ее выражает Светлана, героиня Ольги Лапшиной, — человек, который хочет все забыть. А те, кому важно помнить, были готовы общаться.

Интересно, что все четверо интервьюируемых одинаково помнят начало захвата. Про первые часы и первую ночь все рассказывают одно и то же, слово в слово. Зато про вторую и третью ночи говорят по-разному. Одни и те же события вспоминают в другом порядке. Что-то такое происходит с памятью за пятьдесят с лишним часов в заложниках, из-за чего меняется взгляд на события.

— Актеры Роман Шмаков и Филипп Авдеев, играющие в «Конференции» самих себя, — бывшие заложники. Авдеев снимался в вашем «Классе коррекции». Вы с ним обсуждали инцидент?

— Нет. Мы давно знакомы, но это была табуированная тема.

Конечно, мне было важно привлечь в картину их обоих. Даже не просто потому, что они — участники событий, но еще и потому, что артисты.

Помню, как они впервые приехали в Театральный центр на Дубровке. Их глаза. Рома зашел в зал впервые с тех пор. Филипп там уже был, приезжал на годовщину, участвовал в вечерах памяти, таких же, как в нашем фильме. В произнесенные ими в фильме монологи я не вмешивался — они говорили то, что хотели сказать. Шмаков даже рассказал то, что нигде не говорил раньше, даже в фильме Кати Гордеевой: тогда он не был готов.

Присутствие Филиппа и Ромы сильно повлияло на других артистов, не позволяя им сбиваться и уходить куда-то в другую сторону.

— Оба быстро согласились сняться?

— Главным было объяснить им, почему я решил снимать эту историю. Что она не совсем про «Норд-Ост», но про людей, живущих с «Норд-Остом» внутри. Когда они выслушали меня и поняли замысел, то согласились. На мне лежит огромная ответственность перед ними. Фильм был бы невозможен без них.

— Остальные монологи произносят актеры, а не очевидцы?

— Да. Игра в документальную стилистику скорее мешала бы, чем помогала. Я не собирался привлекать только участников событий, мне казалось, у меня нет на это морального права.

Это было бы нечестно по отношению к людям: ведь ты работаешь с их эмоциями, с их энергетическим потоком, заставляешь снова пережить этот опыт. Приводишь их в этот зал, игровой конструкцией запираешь их в нем: это было бы слишком жестоко, слишком манипулятивно.

— Сцена с надувными манекенами, которых рассаживают вместо погибших и не пришедших на вечер памяти, очень эффектна.

— Она сближает нас с моментом. Сразу будто бы говоришь не о непонятном человеке, а о конкретном.

— В российском кино почти никогда не поднималась тема чеченской войны. Есть «Война» Балабанова, где сразу ясно, на чьей стороне режиссер. Вы пытались кого-то обвинять или оправдывать? Например, цитируя шахидку, ее слова про убитую семью и москвичей, которые ходят по театрам.

— Эти слова мне пересказали сразу несколько заложников, поэтому они вошли в фильм. У меня нет исторической оценки. Я не занимаюсь журналистикой и ничего не понимаю в большой политике. Действия боевиков осуждаются официальными властями Чечни. Поэтому трагедия «Норд-Оста» объединяет нас с чеченским народом. Мы хотели бы привлечь внимание чеченских властей к нашей картине. Память должна нас объединять, а не разъединять, по-моему, это важно.

— О том, что газ, пущенный спецслужбами, стал в итоге причиной гибели многих заложников, вы тоже не говорите.

— Я лишь привожу слова очевидцев. Одна из героинь говорит, что газ был без цвета и запаха. А ее подруга говорит, что газ очень сильно пах, его было видно. Оценивать, нужно было пускать газ или нет, я не берусь: а не было бы газа — люди погибли бы или нет? Мы не знаем. Альфовцы тогда тоже погибли. О тех, кто выносил их из зала, заложники говорят с большой теплотой.

— Смешивать свидетельства очевидцев с вымыслом было смело. Вы понимали, что вас могут за это ругать?

— Конечно. Я осознавал, что важно относиться к материалу деликатно и осторожно. Но посчитал, что в игровом кино допустима компиляция. Так же как допустим и авторский фокус.

Линия героини по имени Наталья не выдумана, скорее, сконструирована. За ее персонажем стоит несколько историй реальных женщин. Одна после трагедии ушла в монастырь. Две сбежали из театрального центра, выпрыгнув в окно. И еще одна потеряла сына — плохо себя почувствовала в начале первого акта и уехала домой, оставив в театре семью, а в начале второго акта произошел захват, сын погиб.

Мне очень важно было поднять эту тему — про внутренний страх. Который невозможно достать из себя, от которого невозможно избавиться, который тобой руководит и движет. Голос Наташи — это и мой голос. У меня, конечно, другие жизненные обстоятельства — но одинаково сформулировано чувство. Мне было нужно проработать этот опыт — поэтому я сделал эту картину.

Я слышал разные мнения. Я рад, что картина вызывает дискуссии, — меня это не злит и не расстраивает. Фильм, возможно, посмотрят другие бывшие заложники: не уверен, что он найдет у них оклик. Также я уже готов к упрекам в том, что не ответил на вопросы «кто виноват» и «где Путин».

— Наверняка больше всего упрекают за Пьету в финале.

— Конечно. Мне говорили, что это перебор. А по-моему, это высокий художественный образ, необходимый в картине.

— Еще один упрек — что вы сделали героиню монахиней.

— Я как православный, верующий человек рассматриваю такой человеческий опыт.

— Вы верующий?

— Ну, я не набожный, не религиозный до каких-то фанатичных проявлений. Но да, верующий.

— Вы поменяли продюсера: три предыдущих фильма были сделаны с Натальей Мокрицкой.

— Наталья сразу сказала, что ей неинтересен этот сценарий, что она видит мой путь развития как режиссера в другом русле. Чтобы я задумался о другом, о зрительском, кинематографе. Здесь наши пути с ней разошлись. Другие, которым я показывал сценарий, тоже отказывались. Нашим продюсерам неинтересно сложное, проблематичное с точки зрения содержательной части кино. Многие честно говорят: я смотрю на кассу, и, если это ниже порога трехсот миллионов сборов, мне это неинтересно.

Очевидно, что эта картина не имела большого прокатного потенциала. Откликнулись молодые продюсеры Катя Михайлова и Костя Фам (они же выпустили в прошлом году фильм выпускницы МШНК Марии Игнатенко «Город уснул», попавший в берлинский «Форум». — Ред.). В итоге получилась копродукция четырех стран, нас поддержали европейские кинофонды.

Когда мы представляли картину на «Кинотавре», в зале сидели человек десять-двенадцать продюсеров, когда-то сказавших мне «нет». Конечно, мне было приятно, что они смотрят готовую картину и их злит, что она получилась.

Часто продюсеры считают, что режиссеры — это «проекты», которые они взращивают. Я не умаляю их заслуг, но я бы не говорил «если бы не продюсер, то не было бы режиссера», особенно в авторском кино.

— Государственных денег в фильме нет?

— Хотели получить деньги от Министерства культуры, но не прошли по итогам питчинга.

— Что лично вы помните о «Норд-Осте»?

— Мне 11 лет, я дома с мамой у телевизора. Помню, как она звонит отцу, отец приезжает, они обзванивают друзей — у некоторых на мюзикле работали знакомые. Помню, как прихожу в школу, а никто не заходит внутрь: все стоят на улице и плачут. А потом отменяют уроки, потому что погибла девочка из нашей школы. Никто не разошелся, все провели этот день в разговорах, мы поддерживали учителей, а они нас.

Дальше я все время сталкивался с людьми, имевшими отношение к трагедии. Начинаю с кем-то работать, и мне говорят: «У меня мама была в заложниках». Так случалось не раз.

Мы поддерживаем связь с мемориальным обществом «Норд-Оста», они покажут фильм у себя. Но многие из бывших заложников, наверное, не захотят его смотреть. Они желают нам всяческой удачи, но совершенно не хотят быть зрителями.

— Что дальше?

— Приступаю к проекту «Наводнение», который мы будем делать снова вместе с Натальей Мокрицкой. Это будет моя первая экранизация — Евгения Замятина. Даже не экранизация, а фильм на литературной основе. Мы получили финансирование Министерства культуры, ищем других копродюсеров.

Понравился материал? Помоги сайту!