28 августа 2015Кино
194

«Русского героя всегда жалко»

Александр Паль о русской смерти, провокациях в культуре и социально ответственном государстве

текст: Инна Денисова
Detailed_pictureАлександр Паль в фильме «Горько-2»© Bazelevs Distribution

Сыгравший татуированного богатырями брата в «Горько» и «Горько-2» (и аналогичную роль в новогодней короткометражке Жоры Крыжовникова «Нечаянно»), Александр Паль стал вроде как народным героем: письма простых пацанов, респект, уважуха. Этой осенью Паль, несомненно, упрочит свой статус настоящей звезды новой русской комедии: на следующей неделе в прокат выходит хоррор-комедия «Парень с нашего кладбища», где Паль умело договаривается с павшими бандитами, в октябре — комический альманах «Без границ» (там Паль играет напористого сотрудника аэропорта), плюс сейчас по фестивалям гастролирует «Тряпичный союз» Михаила Местецкого, в котором Александр разрабатывает все то же амплуа простого парня с четкой душой и короткой стрижкой, неравнодушного к проблемам обычных людей. Инна Денисова поговорила с Палем о его политических, эстетических и нравственно-этических убеждениях, о крестах, Челябинске и Pussy Riot — да и просто за жизнь.

— «Парень с нашего кладбища» — зомби-хоррор. Редкая для российского кино вещь.

— Изначально я думал — это будет что-то вроде «Сумерек»… а они потом почему-то решили, что будет комедия.

— И вы сыграли супергероя.

— Супергероя без супервозможностей. Русский вариант супергероя.

— А что значит «русский вариант»?

— Американский супергерой харизматичен. Он уверен, что спасет мир. И зритель уверен. У героев комиксов есть супервозможности. А русский герой — его почему-то даже жалко.

— Да, кстати, точно. Поэтому вашего героя сделали сиротой?

— Не берем даже конкретно этот фильм. Русского героя всегда жалко. Взять «Афоню». Герой? Нам его жалко. Наш русский герой — не про физические возможности.

— Про Данилу Багрова вспоминали?

— Нет. Но это мой любимый герой из 90-х.

— Ваш похож на него. Но он лучше. Он не убийца.

— Но он и не вызовет такой резонанс, как Данила Багров.

— А почему?

— Сергей Бодров был уникальным артистом. Его все любят за эту его простецкую харизму. Вот я знаю: был бы он жив, я бы подошел к нему — и он бы мне помог. К кому бы я обратился в тяжелой ситуации? К Даниле Багрову.

— Мне лично к вашему герою больше хотелось бы обратиться. Он добрый. Такой серьезный все время. Не смеется никогда.

— Я просто первый вариант сценария читал, когда фильм еще не был комедией. Это потом все изменилось. А еще я, честно сказать, не мог с другим лицом смотреть на мужиков, одетых в черные тряпки и косолапо ходящих мимо меня. Меня удивляло, что кто-то вообще может их бояться.

Наши просто еще не успели научиться делать как у них. Даже выйдешь и будешь снимать Москву, чтобы получилось как Лондон, — у тебя этого никогда не получится. Попробуй сделай стильную историю в Подмосковье. Здесь в любом случае получится что-то свое.

— Я как раз про это хотела спросить: то есть фильм — про подмосковное кладбище. Однако почему-то повсюду торчат средневековые готические кресты. Для чего? Чтобы придать сходства с Тимом Бертоном?

— Тут еще все делалось не только ради красоты, но также из соображений корректности. Сначала хотели снимать на обычном кладбище. Но потом режиссер и сценарист сказали, что ни в коем случае нельзя это делать, потому что русская ментальность плохо перенесет шутки с кладбищем.

— Интересно! Почему вдруг?

— Ну у нас это закрытая тема.

— В «Горько-2» же шутили?

— Шутили. Но немногим было это близко. Кому-то смешно, а взрослое поколение вообще не понимает таких вещей.

Александр Паль в фильме «Парень с нашего кладбища»Александр Паль в фильме «Парень с нашего кладбища»© Наше Кино

— Вам лично сказали: «Не шути про кладбище!»? Закидали письмами?

— Меня никто не закидывал. Но я лично знаю маминых подруг, которым бы эти шутки вообще не понравились. Вот у меня есть товарищ — грузин. Они на похоронах час горюют, а потом начинают танцевать, веселиться, играть в карты. У нас невозможно представить себе, чтобы родственники на могиле после похорон стали играть в карты. Когда у нас похороны — там дико тяжелая атмосфера.

— Ну как... если это человек, которого ты любил, — наверное, трудно веселиться?

— В том-то и дело, что это нам, русским, трудно. На наших похоронах воздух свинцом наливается. А на грузинских похоронах плачут, выбрасывают эмоции — и тут же радуются. В общем, я о том, что тема — запретная. У нас про похороны и кладбища не шутят. Поэтому продюсеры пытались максимально увести действие от реальности. Чтобы было кладбище — но абстрактное. Крестов старались не делать.

— Чтобы православные не расстроились?

— У нас просто верующий народ. И когда он будет видеть, что какой-то человек бегает по кладбищу по могилам за духами, — у него это вызовет не совсем ту реакцию, которую хотелось бы получить создателям.

— Но это же жанровый фильм. Это, в конце концов, просто кино...

— Это мы с вами понимаем. И еще несколько человек с Садового кольца. Ну и, может, несколько человек в провинции. Но большое количество людей не поймет.

— А вы считаете, что нужно вести себя как Константин Эрнст — угождать вкусам отсталых, которые считают, что бегать по кладбищу в фильме — это кощунство?

— Нет, я этого не говорил. Дело тут вообще не в том, чтобы угождать чьим-то вкусам. Просто каждый продюсер хочет, чтобы его кино посмотрело как можно больше народу. И слово «отсталый», которое вы произнесли, — я с ним категорически не согласен. Это ментальность. Дело не в отсталости. Просто в каждой стране есть свои табу.

— В нашей в последнее время слишком много, по-моему.

— Не знаю. Наверное. Но так есть. И пытаться изменить ситуацию с помощью маленькой комедии было бы странно.

— А почему бы не попытаться?

— Потому что фильм провалится.

— Но нельзя же ограничивать то, над чем можно смеяться? Мы ведь так дойдем до ситуации с «Шарли Эбдо» и карикатурами, за которые расстреливают. Смеяться ведь можно надо всем, правда?

— Я считаю, что нет.

— Нельзя рисовать карикатуры на пророка Мухаммеда?

— Это нарочитая провокация. Если ты здравомыслящий человек, ты же не встанешь перед быком с красной тряпкой? Ты же знаешь его реакцию?

— Будем бояться быка?

— Зачем доставать красную тряпку, если без нее он тебя не тронет?

— То есть мы, представители прогрессивного общества, признаем, что боимся тех, кто вдруг может начать стрелять? И будем делать то, что нравится им?

— Я, разумеется, против убийства. Но у некоторых это обычный способ решения вопросов.

— Обычный — у бандитов.

— Ты не должен менять человека, размахивая перед ним красной тряпкой. Это бесполезно. Ты просто становишься жертвой. Можно встретить гопника в Красноярске и сказать ему, что он мудак. Но ты же не рассчитываешь на понимание в ответ? Ты увидишь агрессию. На которую ты сам нарвался. Так и карикатуристы: они прекрасно понимали, что реакция может последовать. Я сейчас ни в коем случае не выступаю за тех, кто стрелял. Но я не понимаю тех, кто рисовал.

Александр Паль в фильме «Тряпичный союз»Александр Паль в фильме «Тряпичный союз»

— Понимаете, если не рисовать из соображений «как бы чего не вышло», получается, что ты этому гопнику из Красноярска говоришь: «Я тебя боюсь. Ты король. Будет по-твоему». Дальше гопник рассказывает тебе, как тебе жить.

— То есть вы считаете, что, нарисовав пророка Мухаммеда, люди что-то отстояли?

— Люди показали, что у смеха нет ограничений. Что смеяться можно над чем угодно. Даже над пророком.

— Вы правда считаете, что они так изменят мусульман?

— Они покажут, что нет табуированных тем. Это свобода. Если запрещать над чем-то смеяться, завтра запретят дышать.

— А давайте посмеемся над вашей мамой, которая больна и лежит в больнице?

— Но это же разные вещи!

— Сами сказали, что можно над всем смеяться? Даже не смеяться, а издеваться. Сфотографировать вашу маму, когда она будет в больнице, подрисовать ей кишки — и дать вам такую фотографию? А почему нет? Это же смешно? Ясно, что любой человек тут не сдержится. Для мусульман карикатуры на пророка — то же самое. Мне, может, тоже не нравится, когда Иисуса рисуют, но я не пойду никого убивать. Ни с кем не пойду разбираться. А у них другое сознание. Если ты таким способом пытаешься что-то доказать — для кого ты это делаешь?

В общем, я вам здесь не единомышленник.

— Смотрите, а вот православные активисты сейчас разрушили скульптуры Сидура в Манеже. Вам не кажется, что это явления одного порядка?

— Я что-то слышал краем уха. Но, мне кажется, эта история и «Шарли Эбдо» — несравнимые явления.

— А мне, напротив, они кажутся одним. И предрассудки людей, считающих, что нельзя снимать на кладбище, — туда же.

— Смотрите. Можно делать все. Вопрос: для чего? Чего я хочу? Чтобы фильм посмотрели мои друзья или чтобы много народу? Только в этом вопрос. Я тоже люблю фильмы, где шутят над мертвецами. Но я — это я. А человек из Красноярска — это человек из Красноярска. Который не хуже меня потому, что у него есть табуированные темы для стеба. А может быть, даже лучше меня. Почему я должен снимать так, чтобы он не смотрел и не нес свои деньги в кассу? Поэтому я буду делать для него, чтобы он посмотрел и у него не возникло отторжения. Это кассовый фильм.

— А вы сами смеетесь черным шуткам?

— Я люблю, да. Но многим не нравится. Диктовать искусству нельзя. Но и наступать на больные места тоже не стоит.

— Религия — больное место?

— У мусульман — точно.

— Так, может, полечить?

— Может. Но я совершенно не могу в это лезть. Это их дело. Мусульман сплачивает их религия. Как только что-то с кем-то случается — кавказцы всегда приезжают все вместе.

— Да у нас тоже братва приедет.

— Ну вот тут не надо. Тут я как раз тему хорошо понимаю. Наша братва приедет — и помолчит.

— Про братву откуда понимаете?

— Я из Челябинска. Вращался в кругах, где это в какой-то момент культивировалось. Да так по всей России было в 90-е — 2000-е, годы расцвета бандитизма. У меня были друзья, которые шли криминальным путем.

— Такая реальная братва — в трениках, в цепях?

— Цепей не было. Треники только. Делали поставки на зону. Собирали «подогрев»: чтобы люди там имели чай, тушенку. У них были свои ребята. Был человек, которого хотели короновать вором в законе. Короче, я понимаю, что они тоже сразу приедут. Но вообще русский человек долго раскачивается. Пока его не ударят десять раз — он только тогда начинает собираться и куда-то двигаться. Мы гораздо больше разобщены, даже территориально. Нет, когда надо — мы собираемся. Но пока это «надо» произойдет, непонятно, сколько должно пройти времени.

— А что Челябинск за город?

— Промышленный. Народ рабочий. Жить там я бы не хотел. Но, конечно, приезжаешь и понимаешь, что любишь. Как маму, которая может иногда не понимать тебя, но ты же ее любишь. Так же и свой народ. Вот я в Грузии много был, полюбил я грузин. Но понимаю: не мое это, такая чрезмерная открытость. Мне гораздо комфортнее с нашими.

У меня был случай, когда я путешествовал автостопом и мы заехали на Волгу. И вот я захотел купить молока. Зашел в дом. Там бабушка меня встречает: нет у меня ничего, закончилось! Я начинаю уходить, она: «Сейчас я посмотрю, может, банка осталась». Выходит с банкой. Заходим. «Творог будете? Садитесь. Мед, сметану дать?» Приносит чай. Нарезает хлеб. Я говорю: сколько мы вам должны? Говорит: нисколько, только за молоко. Берите. И еще кружку подарила.

Александр Паль в фильме «Горько-2»Александр Паль в фильме «Горько-2»© Bazelevs Distribution

— А «Горько» многие смотрят и думают, как ужасны русские люди.

— Я не считаю, что они там ужасны.

— Вы считаете, что это с любовью к человеку снято?

— Абсолютно. Режиссер сам вырос в таких обстоятельствах. И он с удовольствием рассказывал про своего дядю, которого он маленьким боялся. Прятался от него под столом. А сейчас с такой любовью вспоминает об этом дяде. Об этом ярком человеке.

— А почему боялся? Дядя совсем на рогах приползал?

— Ну, выпивши приходил. Но он это так описывал, что все хохотали. При этом в последних сценах «Горько» и «Горько-2» понимаешь, что эти люди умеют прощать и любить. Поэтому мне не близка карикатура. Когда это сделано нарочито, только для того, чтобы вызвать бурную реакцию, только ради сильной провокации — мне это становится неинтересным.

— Ну а к акционизму вы как относитесь? Фильм «Тряпичный союз», где вы сыграли такого современного Нечаева, — он же об этом?

— Отчасти. Но там только один из четырех героев ищет провокации. Другие с ним не согласны. И мой в том числе. Они все четверо хотят изменить мир, каждый по-своему. Мой персонаж хочет исправить государство. Чтобы оно было социально ответственным.

— Вы разделяете его взгляды? Вы правый или левый? Вы — за социально ответственное государство?

— Да, скорее, разделяю. И я, скорее, левый. А если я левый — то я за социально ответственное государство. Мне не нравится, когда я вижу бомжей. Бедность. Когда в этой бедности живут мои родственники и друзья.

— А давно вы сформировали свои взгляды?

— У меня их практически нет. Я так, на таком дилетантском уровне понимаю, что происходит в стране. Поэтому не хотел бы, чтобы моя точка зрения в этом вопросе была для кого-то определяющей.

— То есть это не стойкие политические убеждения?

— Нет. Меня часто кидает из стороны в сторону. Мне кажется, мы все понахватались чего-то. И рассуждаем, не зря в корень. А где корень — я не вижу.

— А вот акционизм Pussy Riot вам как?

— Эти люди мне неприятны. Я видел их интервью и понял, насколько говнисто они себя ведут. Я бы понимал, если бы они делали свое дело из благородных побуждений. А когда ты ведешь себя по-свински и провоцируешь — это пахнет грязью. Я понимаю, из каких соображений они это делают: прославиться. Чтобы говорили: жертвы режима. Если бы они не пиарили себя постоянно, а сделали одну эту акцию, я бы, может, задумался. И были бы умными и интеллигентными девушками. Но я вижу просто свиней, которые ищут способ прославиться. И выходят на следующие митинги, чтобы орать и провоцировать ментов на драку.

— Но ведь Pussy Riot — какими бы они ни были — сделали удачную акцию?

— Удачную почему? Потому что их посадили?

— Угадали больную точку общества.

— Вот я сейчас возьму неделю отдыха и нащупаю столько больных точек. Это не тот способ борьбы.

— Какой тогда тот?

— Не знаю...


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20244976
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246533
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413111
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419590
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423662
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428965
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429620