31 октября 2019Литература
274

«А здесь безмятежное житье пока»

Выходит третий том дневников Константина Сомова — с записями за 1926–1927 годы

 
Detailed_pictureКонстантин Сомов на балконе своего дома во французской деревне Гранвилье. 1927© Частный архив

В 2017 и 2018 годах в московском издательстве «Дмитрий Сечин» вышли два тома дневников художника Константина Сомова. Скоро будет издан третий том. Вниманию читателя предлагается несколько полных записей из новой книги: о парижских выставках и балетных премьерах (в их числе — первая постановка «Стального скока»), жизни во французской деревне Гранвилье, об удивительных снах художника, о тихом скандале с Александром Бенуа, который случился на одном из первых собраний для организации Выставки старого и нового русского искусства в Брюсселе.

Для лучшего понимания отрывков, опубликованных на COLTA.RU, не вовлеченному в сомовскую эпопею читателю важно представить их главных героев, а также вкратце обрисовать положение, в котором находился автор этих записок.

В 1926 году, после возвращения из США, Сомов окончательно поселился во Франции. Он жил в основном в деревне Гранвилье, где некогда купил ферму его давний любовник Мефодий Лукьянов (в дневнике — Миф; 1892–1932). Правда, хозяйство там вел в основном Михаил Кралин (1892–1977), который стал интимным другом Лукьянова во второй половине 1910-х годов, вместе с ним бежал из Петрограда в Харьков, оттуда — в Одессу, Константинополь, Дрезден, Берлин.

Выращивать на продажу кур, кроликов, уток и коз у Лукьянова и Кралина получалось плохо, поэтому Мефодий зарабатывал в основном тем, что скупал у провинциальных антикваров старинную мебель и утварь и перепродавал в Париже. Кроме того, в Гранвилье подолгу бывал племянник художника, сын его старшего брата Владимир Александрович Сомов (1897–?).

Провинциальная ферма сделалась своего рода пансионом. Туда на несколько дней из Парижа приезжали друзья Сомова, а также Андрей (1910–1978) и Екатерина (1903–?) Гиршман — дети Владимира Осиповича (1867–1936) и Генриетты Леопольдовны (1885–1970) Гиршман, московских коллекционеров. В эмиграции Гиршманы зарабатывали, как сказали бы сегодня, дизайном интерьеров, а в придачу открыли магазин, где были представлены разные образцы (впоследствии Мефодий Лукьянов займется в нем устройством выставок).

В квартире Гиршманов Сомов подолгу останавливался, когда приезжал в Париж. По соседству жили брат Генриетты, Павел Леопольдович Леон (в дневнике — Поль; 1893–1942), и его жена Елизавета Матвеевна (Люси; 1899–1972). В 1926–1927 годах Леон в основном занимался научной работой, а годом позже сделался секретарем и литературным агентом Джеймса Джойса.

Сомов по-прежнему поддерживал отношения с семьей Сергея Рахманинова, обе дочери которого теперь постоянно жили во французской столице. Правда, близкой дружбы не было уже ни со старшей дочерью — княгиней Ириной Сергеевной Волконской (1903–1969) [1], ни с младшей — Татьяной (1907–1961).

Сомов по-прежнему переписывался с оставшимися в Нью-Йорке родственниками и друзьями. С родным городом его связь тем более не истончилась: в Ленинграде вместе с семьей осталась сестра Сомова, Анюта — Анна Андреевна Михайлова (1873–1945).

Среди художников Сомов предпочитал в основном общество друзей по «Миру искусства». Среди них — Александр Николаевич Бенуа (1870–1960), друг Сомова со школьной скамьи, племянница Бенуа Зинаида Евгеньевна Серебрякова (1884–1967), а также Мстислав Валерианович Добужинский (1875–1957), Василий Иванович Шухаев (1887–1973) и Александр Евгеньевич Яковлев (1887–1938).

Однако намного больше времени Сомов проводил с теми, кто разделял не только его интерес к искусству. В их числе — Вальтер Федорович Нувель (1871–1949). Он в то время работал администратором в антрепризе Сергея Дягилева и знакомил Сомова со своими платными любовниками — к примеру, с французским юношей по имени Ги (упомянут в предложенных отрывках).

Новые знакомства вне пределов этой сферы возникали у Сомова преимущественно в связи с художественной работой. Так в жизни художника (и в его дневнике) появилась Вера Сергеевна Нарышкина (1883–1963) — один из организаторов выставки русского искусства во Дворце искусств в Брюсселе (состоялась в 1928 году).

Что касается работы Сомова над собственными произведениями, в 1926–1927 годах у него было много портретных заказов. В частности, он создал портрет Берты Ефимовны Поповой (?–1978) [2], которая вместе с мужем, коллекционером Александром Александровичем Поповым (1885–1964), управляла парижским антикварным магазином Galerie Popoff & Cie. В первом отрывке упоминается работа над портретом Елены Сергеевны Питтс (1891–1974) [3].

Приблизительно в то же время художник был занят серией иллюстраций для романа Антуана-Франсуа Прево «Манон Леско». Книгу в 1927 году выпустило французское издательство «Трианон» [4].

Дневник художника таков, что для небольшого препринта невозможно выбрать самые глубокие и содержательные записи, которые, как правило, находятся во взаимосвязи с другими и нуждаются в подробном комментарии. Он здесь переработан, а в книге, которая совсем скоро выйдет, конечно же, помещен в несколько ином, более полном, виде.

Павел Голубев

© «Дмитрий Сечин»
1926
25 марта, четв[ерг]

Встал часов в 8½. Повторил испанский урок. Написал записку Kahn'у [5]. Погода сегодня чудная, теплая, деревья окутаны легкой зеленью.

Сеанс: писал грудь, и не очень плохо — хорошо, что стер ее вчера [6]. Все довольны. Некоторое время с нами сидела и разговаривала старая тетя Е[лены] С[ергеевны] [7] Ольга Мих[айловна] Попова — с юмором и с милой насмешкой над самой собою. Е[лена] С[ергеевна] опоздала, т.к. у нее драма: ее собаки — пекинез и сучка-грифон, уже старая, — случились, как их ни оберегали. Виновница недосмотра — собачья гувернантка, девица 25 лет. Она была в большом огорчении, вся красная и, по-видимому, плакала. Е[лена] С[ергеевна] рассказала, как все случилось во всех подробностях. Собак долго не могли разлучить и по совету Рафаэля [8] понесли уже в ванну, но тут они расцепились. Е[лена] С[ергеевна] рассказывала об этом все утро, полукомично-полусерьезно.

За завтраком ели рис с сушен[ыми] грибами и шукрут с сосисками, колбасками и bacon'ом [9]. Я немного напился пьян коньяком. Заходил еще Уваров, ему тоже была рассказана собачья история, тем более что он — бывший хозяин Mirette'ы.

Пошел в лавку Поповых [10] показать и продать маленькую охотницу Франкенталь. Оставил ее у нее. Она [Б.Е. Попова] была одна и чрезвычайно любезна. Я соблазнился дешевизной двух белых фигур — венецианскими Ginori или Doccia [11] и купил их (300 ф[ранков]). М[ожет] б[ыть], займусь перепродажей их, почему и мне не поантикварить? Пешком домой. Развернул фигуры и поставил их на секретер Louis XV — они очень красивы — Арлекин и Коломбина. Обедал дома, рядом со мной сидела отвратительная Ида Леон [12]. Обедали еще Поль, его жена и Ольга Полякова, дочь Ксении [13].

Поехал на сеанс к Серебряковой. Рисовала руки, но не показала мне [портрет] и сегодня. Мучительная для нее самой особа. Сплетничала про Шурочку Б[енуа], Коку [14], Ив[ана] Вышнеградского [15], графа, жену которого рисует, про Марфу Тройницкую, у которой любовник студент [16]. К 12-ти часам домой.

Дочел первый том «Cahiers intimes» [17] Башкирцевой.

30 [сентября], четверг

Солнце, тихо, уже по-осеннему прохладно. Написал Елене [18] и Генриетте по письму на откр[ытых] письмах из Шартра. Прочел по-испански фрагменты Петрония — нек[оторые] очень грациозные.

После обеда с Мефод[ием] пешком пошли в Château Condé — это единств[енный] день в году, когда в парк пускают толпу, даже для нее на открытом воздухе дают представление. Давали оперетку «Ni oui ni non» [19] труппой Le Théâtre d'Art Normand [20]. Мы смотрели только 1-е действие среди толпы. Хозяева — два молодящиеся старичка и их гости — сидели сбоку на réserver'ованных местах. Конечно, и оперетта, и исполнители ничего не стоили, но публика была довольна.

Мы гуляли по парку, заходили во двор старого замка с донжонами XV столетия, но реставр[ированного] в 40-х годах XIX [века]. Новый замок построен после пожара, в стиле Louis XIII. Громадный, в великолепном состоянии парк и лес. Около замка сад Le Nôtre'овского плана [21] с miroir d'eau [22], террасами и статуями. Сбоку громадная эспланада с прудом à la grande pièce des Suisses [23].

Я от ходьбы и стояния на ногах почти развалился; пили кофе в городке Condé, где фуара [24], carrousels [25] и saltimbanque'и [26]. Потом пошли домой вдвоем с Мифом, а Мишель [27] на велосипеде поехал за Ford'ом. Сидели и ждали его около дороги под соснами; и день, и вечер были восхитительны.

Мишель привез с собой привязанного на цепь Басалая, который во время езды вел себя сумасшедшим.

После обеда читал Pepys' Diary [28].

Константин Сомов, его интимный друг Мефодий Лукьянов и их пес Басалай. Гранвилье. Вторая половина 1920-х годовКонстантин Сомов, его интимный друг Мефодий Лукьянов и их пес Басалай. Гранвилье. Вторая половина 1920-х годов© Частный архив
10 окт[ября], воскресенье

Ясное небо, солнце, но холодно. Утром выписывал в тетрадь испанские слова из прочитанной книги. Получил письма от Ан[юты] и Елены. Анюта подробно описывает свадьбу Димы. Читал русскую газету, удив[ительно] интересн[ые] статьи Шульгина о его тайном посещении Киева [29].

Рано обедали и вскоре поехали в Damville за покупками и оттуда в Gerarderie, comunne Essart [30], где на ферме был аукцион — его вел наш notaire [31] Malot. Было забавно, цены большие даже на хлам. В разгар аукциона пошел сильнейший дождь, прервавший его на время. Потом, уже к концу, мы купили вазочку вр[емен] Louis Philippe'a, с колпаком и мелким хламом впридачу за 7.50, дубовый стол за 11 фр[анков] и une huche [32] дубовую за 86 фр[анков]. Все это вздрючили на Ford'а и уже в сумерках вернулись домой к 7-ми часам. У меня весь день болела голова, а там и по дороге обратно сильно промерз. Но дома, выпив вина, согрелся. Собирал вещи на завтр[ашнюю] поездку в Париж и рано лег, в половине 10-го.

Видел сон: в Мар[иинском] театре, в громадной ложе, сижу между импер[атрицей] Алекс[андрой] Фед[оровной] в черном бархат[ном] платье и Ириной Волконской в 3-м ряду на красной бархатной скамейке. Алекс[андра] Фед[оровна] обращается ко мне на ухо и что-то говорит — теперь не помню — по-немецки. Я ей отвечаю и говорю про Ирину, что она вдова и что у нее прелестное биби [33]. Она пересаживается между нами, сидит, поджав под себя ноги, я тоже в такой же позе. Она говорит с Ириной.

Идет «Сильвия» — антракт — я иду за конфетами, спускаюсь мимо многих лакеев в ливреях, стоящих на ступенях лестницы. В незнакомом фойе подхожу к прилавку, где чудесный особенный мармелад, спрашиваю. «10 р[ублей] фунт, — говорят, — он домашний, сам продавец делает». Пробую, и мне дают еще 3 тянучки сверх спрошенного полуфунта: «Это Вам будет стоить 5 р[ублей] 30 к[опеек]», — говорит толстая дама. Она начинает безнадежно долго и странно накладывать, уходит, а я волнуюсь, антракт кончился, ко мне подходит незнакомый господин в бороде [34] и говорит, разве мне не нравится «Сильвия», я говорю: «Чудная музыка». А он: «А сегодня вечером еще лучше будет “Раймонда”». Тут я просыпаюсь. Не нелепый ли сон? И откуда он и почему?

30 ноября, вторник

День моего рождения. Проливной дождь.

Видел во сне Анюту [35] в ужаснейшем виде: будто в нашем Théâtre Michel [36] на комедии в ложе с Мифом среди чужих французов, плохо было видно комедию; в антракте актриса делала благотворительную quête [37] и ходила по ложам — Миф торопил меня поскорее из ложи уйти, чтобы избежать сбора. Я вышел в коридор и вижу: на полу среди гуляющих и капельдинеров лежит отрубленная Анютина голова с ярким румянцем — хорошенькая и молоденькая — я даже сразу ее не узнал! Рядом с ней другая, очень маленькая головка — не ее ли Женюши? [38] — не разобрал. Я наклонился к Анютиной и спросил ее что-то с большим беспокойством — но не в ужасе, — у нее были закрыты глаза. Сначала она не ответила, но, когда я повторил вопрос, она прохрипела какой-то ответ. А толпа гуляла как ни в чем не бывало. Тут я проснулся, или сон исчез, не помню. И странно, этот сон не был кошмаром.

После кофе сбрил свою запущенную безобразную бороду или лучше назвать ее редким кустарником. Потом долго полировал перочинным ножом мозоль на пятке. Меф[одий] и Кр[алин] уехали в Damville на базар. Собирал понемногу вещи, которые повезу завтра в Париж. Написал письмо Анюте.

Я провел день в чтении «Дон Кихота», в приготовлении вещей на завтрашнее путешеств[ие]. За обедом пили vin mousseux [39].

1927
21 февр[аля], понед[ельник]

Встал в половине 8-го. Опять мылся, подмывался, брился. (Вчера получил от А[нюты] интересное письмо с описанием ее встречи с Прокофьевыми.)

Звонил в 9 ч[асов] А. Бенед. Берлину, сообщив ему о привозе Мефодкиного барахла. Он обещал приехать к 10-ти. Пил кофе у bistro. Погода сегодня сухая и ясная. Приехал А.Б. Берлин, выбрал всего одну вазочку, самую дешевую и скверную, и около часа томил меня разговорами. Скучный рамолик, я ждал и говорил про себя, глядя на его телячье лицо: «Когда же ты уберешься?»

Поехал к Барбье [40], сдал ему рисунки, они ему, по-видимому, очень понравились, и он тотчас вручил мне чек на 2 т[ысячи]. «La Virilité» [41] я ему сделал une prime gratuite [42]. Поговорив немного светски — банально, — пошел в Trianon — взял еще экз[емпляр] «Manon» и получил обещание заплатить мне в четв[ерг] оставшиеся 400 fr[ancs].

Было уже около половины 1-го, и я торопился бежать на rue Fleurus к Mme Huyer. Застал ее в магазинчике ее: грузная пожилая стриженная блондинка, расплывшаяся. Была со мной очень любезна, болтала и обещала завтра прийти смотреть вещи Мефодия.

Взял taxi, чтобы не опоздать к завтраку к Гиршманам. Решил подарить им экз[емпляр] «Manon». Надписал на ней: «Моим милым друзьям Гиршманам». И это правда: они заслужили эту affectionate [43] подпись. После завтрака заходил к Леонам. Paul не купил мне шекспировских еще сонетов. Дал работу Кралину фр[анков] на 500. От них в отель, переоделся и поехал на ту сторону.

Был в банке и получил 2000 fr[ancs] [44]. Оттуда к Поповым, там много cousin'ов [45], и я им скорее мешал. Попов привел меня в верхний этаж, где [я] рассматривал коллекц[ию] саксонских табакерок, привез[енных] им из Лондона. Они ценные, но для меня все без шарма. Видел еще статуэтку Louibourg [46] виолончелиста — модель Lejeune'a [47], но уменьшенного размера.

Взяв у них блюдо étain [48] Мефодия, на métro поехал к Porte de St-Cloud к Добужинским. Сидел там долго, часа почти 3. У них были Ирина С[ергеевна] Волконская с ее belle-sœur [49] из Fall'я, Ливены и, потом, Вера Серг[еевна] Нарышкина (дочь Матильды Витте [50]). Она оказалась очень оживленной, образованной и приятной. Симпатичная жена Стивы [51]. Пили чай, после того как Добуж[инский] показывал свои вещи. Ир[ина] Серг[еевна] неумело вела себя: ничего не говорила, ничем не интересовалась и только курила. Подурнела. По поводу моего к ним прошлого визита — была бестактна и нелюбезна.

Нарышкина довезла меня до 5, rue Guy de Maupassant. Пригласила меня к себе и сказала, что скоро будет меня звать к ней завтракать. Я по ее просьбе надписал для Mr Henry Le Bœuf'a [52], брюссельского директора [Дворца] иск[усств], книгу «Manon», кот[орую] она привезла: «À Mr H. Le Bœuf, au grand ami de l'art russe!» [53]. Так она мне посоветовала — я не знал, что написать на купленной, а не поднесенной книге.

У Ивановой, дочери Мар[ии] Григ[орьевны] Лист [54], куда меня пригласила последняя через Гиршманов (или, лучше, Гиршманы меня пригласили к ней), уже начался обед; кроме Гиршманов был еще Милиоти [55]. Потом пришли Любимов-Гольденвейзер [56] и его пожилая жена-американка — видел их в 1-й раз. Было очень уютно, радушно и вкусно. Мария Григ[орьевна] — очень милый человек, дочка ее Кира [57] — забавная и веселая. Ее немного поддразнивали, и она весело пикировалась. После обеда повезли в их мастерскую крашенных шарфов и т.д. Рассматривали образцы. Потом чай. Приятная беседа, даже веселая. Уехали всей компанией на tram'е в половине 12-го. Любимов страшно хвалит Auvergne и какое-то местечко около Le Puit.

Долго не мог заснуть: в соседнем номере почти [на] всю ночь завелась сегодня пара немцев: поцелуи, вздохи и т.д. [58] У меня excitement and erection [59] и мысли о G. C[oinquet] [60] под этот аккомпанемент. Я екоутировал [61] даже — стыдно сознаться, — нек[оторое] время стоял ухом к дверной щели, чтобы яснее слышать музыкальную часть coїt'a [62]. Заснул часов после 3-х или 4-х. Дело их продолжалось необыкновенно долго и для меня <…> [63].

25 марта, пятница

Встали рано, почти в 7 часов. Погода скверная. Михаил сейчас же принялся за изготовление пирожков с капустой. Я написал письмо Анюте. Читал из N[ew] Y[ork] T[imes] Book Rev[iew] о Толстом: «Tolstoy's Duel Ended in a Handshake» [64] (c Тургеневым), потом «The Tragedy of Tolstoy Disclosed by His Daugther» [65] (статья его дочери Татьяны Сухотиной [66]). Переоделся почище и стал наклеивать старинные рисунки на листы бумаги.

Ждали гостей до часа. Потом сели обедать, и весь обед был из пирожков — наелись мы ими до отвала — мне даже противно стало. Погода была ужасная, ветер, редкие просветы солнца, дождь. Среди дня сильный град и опять неистовый ветер, в трубах свист, и в доме холодно. Затопили печь. Отсутствие гостей — разочарование после стольких приготовлений; Меф[одий] вычистил всю квартиру, все приоделись… Но гостей винить нельзя из-за погоды.

Читал «An American Tragedy» [67]. Герой Clyde под влиянием — hop-boy'ем [68] сходил в бордель, потом влюбился в store girl [69]. Рассказ тягучий, очень некрасивый, протокольный язык — никакого ни чувства, ни взлета, ни вдохновения. Написал столяру-краснобаю Volaler'у довольно сухое письмо: чтобы наконец приехал переделать окно в большой комнате, из кот[орого] дует и [в которое] проникает дождь.

Перед сном начал читать ремизовскую «Взвихренную Русь». Противно пишет: с вывертом, кривляньем, формируя новые глупейшие слова, неискренне, слезливо. Но мог бы, если бы его кривлянье не вошло ему в плоть и кровь. Всю ночь завывал ветер.

5 июня, воскресенье

Солнце, тепло. К 9½ к Bricard'у-дантисту. Долго болтали: он, оказ[ывается], знает всю русс[кую] литер[атуру] до Сологуба, Бунина включитель[но]. Обожает Бальзака и Стендаля. Был удивлен моей осведомленностью. Взял с меня за два зуба 50 fr[ancs], как я ни спорил — это очень скромная плата, — но он сказал, что «je suis un peu vieux jeu» [70].

Домой [71]. Перед завтраком я написал короткое сочинение на тему: «El vestido de señorita Equis el dia de boda de su hermano» [72]. Завтракал дома, до завтрака спел три вещи: «Les Сhamps» [73] Berlioz'a, «Tout l'univers obéit à l'Amour» [74] и «Sogno» [75] Mercadante [76].

Сеанс: дописал мех (на подоле), наметил цвет фона около головы и ухо в тени. Домой на tram'е № 19. Лежал, выбрал ноты свезти петь (на вс[який] случай) к Комиссаржевской.

К 7¼ к Верховским. С Женей Патон [77] к Комиссаржевской [78] и ее сожителю Израилю Моисеевичу Рабиновичу (!). Кроме нас — актриса «Худож[ественного] театра», гастролирующего теперь в Atelier [79], — Токарская [80], милая, некрасивая дев[ица] лет 30-ти, с волосами, как мочала. Сожитель — старый, плешивый, с брюшком. Любезный и воспитанный. Сама Анфиса стала совс[ем] тетехой, прежнего шарма (1914 г[од]) лишена, но мила, весела, приветлива, гостеприимна. Сама сделала превкусный обед: закуска, слоеный пирог с рисом и яйцами, язык с haricot и purée [81] из картофеля, вишни и пьяные вишни. Водка на вишне и красное вино. Говорили о театре, Анфиса рассказывала из театр[альной] жизни. Токарская ей вторила.

Около 11-ти пришли скучные Верховские [82]. И потом мы скоро ушли. День простоял хороший, был маленький дождь. Вернувшись домой, на лестнице встретил Леонов и к ним на минуту. Lucie Матв[еевна] завтра едет в Лондон.

Заснул после чтения «The Diary of a Lady of Fashion» [83]. Потом около 3-х проснулся от отвратительного кошмара: меня преследуют в Париже какие-то еврейские преступные молод[ые] люди, хотят заманить. Я обращаюсь к policier [84], кот[орый] гов[орит] по-русски, он меня освобождает от них, ведя через какие-то странные не то кухни, не то лаборатории, [мне] надо с ним перелезать какую-то перегородку. Потом я сам, по неосторожности, попадаю к евр[еям] в западню, потом я в вагоне, и мне они объявляют, что со мной что-то они собираются сделать — я решил, оскопить, — тут какая-то посуда и жидкость в ней, я в отчаянии беру кастрюлю и стараюсь разбить окна в вагоне, но они не бьются, и я просыпаюсь — лежу на спине, жарко — верно, результат Анфисиного обеда.

Не мог некоторое время заснуть и стал записывать в этот дневник. У Анфисы пения ни ее, ни моего не было. Кошмар по подробностям и обстановке сложнее и интереснее, чем я его передаю, но, как всегда со снами, часть улетучилась, часть трудно передать словами.

7 июня, вторник

Встали рано и втроем уехали в Париж: я, Роза [85] и ее сын. Андрюша [86] остался еще на два дня!

Комнату получил опять № 13. Пошел завтракать к Гиршманам. От них в отель, переоделся и пошел пешком за Генриеттой и с ней к Bernheim'у на St-Honoré на vernissage выставки «Мира иск[усства]» [87]. Выставка ужасно слабая. Все как выцвели. Григорьев, кот[орый] доминирует и ведет себя героем, выставил резкие кирпичные лица — старухи [88], Горького [89], — жестяные пейзажи [90]. Шухаев и Яковлев так похожи, что их не отличить, портреты их могли бы фигурировать на Champs-Élysées [91]. Билибин и Добужинский чрезвычайно скучны. Серебрякова в посл[еднюю] минуту отказалась от выставки.

Я увидел приехавшего вчера вечером из Тифлиса Ев[гения] Лансере [92]. Мы расцеловались и долго болтали. Он собирается меня навестить в Grandvilliers. Было много народу. Встретил и Бенуа: он бросился на меня фальшиво дружественно, с упреками (он даже не знал, что я был у него в то воскресенье), сказал, что не отстанет от меня, пока я ему не назначу дня. Я его язвительно спросил: «А ты не забудешь ли?» Он стал упрекать меня, что я злой, что тот случай был действительно ужасный, что он рамолик и т.п. Но сейчас же бросился в чьи-то объятия, и я отошел. Мельком видел и Анну Карловну [93], кот[орая] префальшиво сказала мне две фразы любезностей, но я отошел, т.к. она была в разговоре с Григорьевым. У Лансере тоже выставлены вещи, но скучные. Говорил с Яковлевым, Белобородовым, Билибиной, женой Добужинского.

(К вчерашнему: на выставке еще в меня вцепилась М.А. Ефремова [94]: зачем не выставляю? Я ей сказал, что собираюсь выст[авлять] самостоятельно. «Где?» — «В небольшом как[ом-нибудь] доме». — «В таком случае я могу вас устроить в дешевом. На Vieux Colombier [в] Sacre du printemps. Он мой друг» [95].)

Усталый, с головной болью и отвращением от выставки, пошел к Генриетте в лавочку [96]. Там Каминский [97], Стефанский [98] и Перцов [99], кот[орый] со мной чрезвычайно мил, все приглашает.

Домой пешком. Сегодня я написал petit bleu С.В. Рахманинову, хотя уверен, что они уже уехали. Пил кофе у bistro. Лежал. Переоделся и без обеда — не хочется есть — поехал к 8-ми в балет. Получил за 28 ф[ранков] по carte de circulation [100] место в 1-м ряду рядом с Бушеном и Эрнстом [101]. Получив билет, я пошел в соседний ресторан выпить кофе. Там сидел уже С.М. Волконский [102], который ко мне подсел, и мы немного поболтали. Пришли и Бушен, и Эрнст.

Место в 1-м ряду — шум от оркестра страшный, но очень красиво в живописном отношении — на первом плане головы скрипачей, потом рампа без пола — его не видно. Ноги танцоров не видны целиком — надо сделать такую картинку. Болтал и сплетничал с Бушеном. Но на 3-м балете их пересадили, а рядом села дама со знаменитым пианистом Arth[ur'ом] Рубинштейн[ом] [103], страшной рожей.

Давали «Les Fâcheux» [104] в новой постановке танцев — очень неудачной — Мясина. Потом «Pas d'acier» [105] — соединение Прокофьева, Якулова и Маяковского, и Мясина. Говно! Стоило Якулову приезжать из Москвы, чтобы смастерить такую мизерию [106]! Прокофьевский шум, а не музыка. Хореография — черт знает что. Комиссары, матросы — главный из них Мясин, — юноша в пантеровой куртке и шелковых широких брюках, Лифарь, Данилова девочкой, les comtesses [107], продающие на базаре старое тряпье, полуголые рабочие в кожаных фартуках с молотами, кот[орые] страшно гремели, даже заглушали шумную музыку Прокофьева [108]. Советский балет. Успех громкий и, странно, — никаких протестов — свистков или даже шиканья [109].

В антракте с Фатьмой [110] два раза пили coupes de champagne [111] — я и она угощали. Говорил с Валечкой [112], кот[орого] наконец встретил: он мне рассказал про знакомство с 17-летним немцем и дразнил меня, что я его, Валечку, держу как перекусницу. Сказал несколько слов со Стравинским, кот[орый] узнал меня и напомнил, что мы с ним вместе раз обедали в Monte-Carlo. Говорил с Павкой [113], кот[орый] объяснялся мне в любви.

Третий балет был «Triomphe de Neptune» [114]. После балета я спешно удрал, чтобы не привязалась ко мне Катя Гиршман, — в métro и прямо домой, — т.к. болела голова очень сильно. Сразу лег спать. По métro одну станцию проехал с Мод[естом] Гофманом [115], кот[орый] мне что-то бормотал скучное. Спал хорошо.

19 окт[ября], среда

Разбудил меня в 8½ телефон [от] Нарышкиной: зовет сегодня завтракать с Гаидорой [116] (вчера я его видел в окне магазина, пишущего маслом свой венок из цветов). Я отказался от завтрака из-за Бархана [117]. Тогда она позвала меня сегодня обедать и завтра пить чай с Le Bœuf'ом. Письмо очень милое от Guy: завтра днем приедет. «Я взыграл».

Кофе в bistro, где записывал в эту тетрадь. Написал письмо Мефодию. Потом ходил к часовщику по делам Мефодия. За стеклами. Домой. Мыл стекла. Поехал за Барханом и в ресторан Surcouf. Он, оказывается, ждал меня завтра, так что я напрасно пропустил завтрак у Нарышкиной с Gaudar'ой. Сидели на terrasse'e: день, как и все эти, был теплый, солнечный. Болтали. Он — нервный и рассеянный, ворчал на медленный сервис. Потом заходил к нему, он показывал мне стар[ые] гравюры, из кот[орых] я взял на подержание литогр[афии] Fanny Elssler в костюме la chatte devint femme [118], чтобы ими воспользоваться.

Пешком домой к 4-м и до 7-ми обрамлял 8 моих акварелей — неискусно, криво. Скучнейшая работа. Потом переоделся и к 8-ми к Нарышкиной. Tête-à-tête. Она все время без умолка говорила о выставке весной в Palais des Arts, новом учреждении Брюсселя. Бельгийцы предоставляют нам даром отличное помещение. Она берет с меня слово, что я не откажусь, если мне дадут отдельный кабинет [119]. Говорила, что она требует — я этим тронут — за хлопоты, которые она хочет предпринять через свои связи (через Mme Mantes и др[угих]), устроить мне 2-днев[ную] выставку у Cartier — это ей Gaudar'a посоветовал — ему очень понравились две ее миниатюры, балетик в особенности. Очень меня утомили разговоры об этой выставке, о Бенуа в связи с ней, о Ларионове. О старинном русск[ом] отделе, который она проектирует при ней.

Потом она рассказывала мне, как больше года назад какие-то Я… [120] и Стефанович (не Стефанский), которых я не знаю, обратились к ней: Сомов здесь и очень, чрезвычайно хочет устроить выставку свою в Бельгии. Она с моей монографией [121] носилась по Брюсселю в поисках помещения. Обращались к Bautier [122], Le Bœuf'у и другим. Ей сказали, что можно с Бенуа и еще кем-нибудь. А потом обо мне ни слуху, ни духу, и Бенуа сказал ей, что едва ли я собираюсь выставлять. Что за мистификация, и кто эти Стефанович и Я… [123]! И какая их была цель [124]? В[ера] Серг[еевна] думает, что просто под этим предлогом они хотели проникнуть к ней.

Завтра назначено собрание по поводу этой выставки и она боится, что Бенуа, который обещал быть, не согласится участвовать по соображениям личным или трусости (ее слова). Для меня она фантазирует, если не будет достаточно маленького помещения, в одном из больших устроить круглый павильон из treillis [125], а внутри обить черным бархатом и осветить рейками, из-под которых будет идти электр[ический] свет.

Вернулся после 12-ти. Рассматривая закантовки и среди них «L'Arrivée des sorcières» [126], [мне] вдруг пришла пикантная тема: ночью павильон [127] (склеп) розовый, как в Мартышкине при императрице Анне Иоанновне. Осень. Из склепа вышли скелет, разодетый в парчу, полусгнившую, в черном парике и треуголке, опертый о трость (?). Рядом с ним скелет-дама в кривляющейся танцевальной позе. Из œil de bœuf'a [128] в странной позе скелет-ребенок в чепце. Освещение зелено-bleu de Prusse [129] как бы рамповым светом из вблизи находящихся надгробных плит. В темных дверях виден в ракурсе один из гробов. На первом плане — почти силуэтом — две девушки и монах, и, может быть, собака с поджатым хвостом, в ужасе бегут: «Неосторожная promeneuse'a [130]».

Потом еще придумал миниатюры по «Manon Lescaut» моей: «Les Dragons» [131] — едут как у меня приблизительно сделано, но один на первом плане красавец приподнялся в седле и сцыт. Струйка на фоне вороной лошади. Лошадь наполовину прикрыта haie vivante [132]. Остальные пока забыл — запишу потом.

Решил не читать, а сейчас же заснуть и не думать и не дрочить на Guy, кот[орого] увижу завтра, — хотел быть свежим.

5 ноября [суббота]

Солнце, но уже не лето, холодновато. Не работал — не мог прервать чтение «Бесов». Читал самые лучшие части. Ночь, убийство Шатова, смерть Кириллова. К 5-ти ч[асам] книгу кончил. Великолепная. Жаль, что конец несколько смазан — напр[имер], самоуб[ийство] Ставрогина, и, в ущерб ему, слишком много и долго о бегстве Ст[епана] Верховенского и его смерти. Прочел и материалы из записной книжки для романа: много интересного в смысле взглядов самого Достоевского, религиозных и на Россию, и не напечатанный превосх[одный] отрывок из главы «Тихон и Ставрогин в келье» [133].

Куда-то меня несет, чего-то жду. Скучаю. А здесь безмятежное житье пока. Пока не случилось чего-нибудь отвратительного, связанного с Анютой и Россией. Писем за эти два дня не получал. Говорили с Володей [134] — я и Миф — про его ум, которым он доволен, смеялись над ним. Он меня иногда как бы раздражает своей тупостью и косностью. Так мало с ним общего, говорю с ним не как с Мифом, с которым могу говорить, как с самим собой.

После ужина весь вечер читал «Пушкина в жизни» Вересаева. P.S.

17 ноября [четверг]

Спал тревожно, боясь проспать. Около 4-х Володя будил меня. Но все же я проспал. Без 10-ти м[инут] 6 гудок, свет автомобиля и Басалай, бросившийся ко мне в комнату, разбудивший меня. Я был в ужасе. Выбежал в халате и попросил Wilde [135] подождать 10 минут, как сумасшедший наполовину оделся (хорошо, что все было приготовлено), запер чемодан и выбежал с ним.

Молочный густой туман: Wilde сказал, что он hésiterait de sortir par un temps comme ceci [136]. Доехали без встреч и приключений, и вовремя. Я на станции шнуровал себе сапоги, застегивал подтяжки, в вагоне одел воротничок и галстух; огорчился, что не нашел подвязок, думал, что потерял их, и только в городе, когда уже купил другие, нашел их через прореху кармана. Ехал, стараясь подремать, но не удалось. Не читал.

Мефодий встретил меня в гостинице с распростертыми объятиями, целовал и радовался встрече. Бесконечные его рассказы. Он оделся, и мы пошли пить кофе. Потом он ненадолго уехал за провизией. Когда он вернулся вскоре, пошли завтракать в рест[оран] на av[enue] La Tour-Maubourg [137]. Все время слушал его рассказы. Вернулись в отель, и [я] ему помог нанять taxi, и он уехал на G[are] St-Lazare [138] к 2:46. Я опять занял свой 13-й номер.

Заходил к Гиршманам, их не было дома — видел только старую подлую жидовку [139]. Зашел к Léon'aм. Там в гостях Helen Fleischmann со своим greluchon'ом [140] Joyce'ом [141]. Немного поболтали. Mrs. Fleischmann позвала меня обедать в люди. Я довез Lucie на taxi к Гиршманам в магазин. Там застал Катерину и потом самого Гиршмана, который со мной едва поздоровался — просто из невоспитанности своей, не со зла.

Пробыл у них всего минут 10 и поехал к Нарышкиной. Она одна и сейчас же набросилась на меня со своим энтузиазмом. Оказывается, она была «с позволения, кажется, Шуры» у Иды Рубинштейн [142], подбила ее участвовать на спектаклях [143] в Palais des B[eaux]-Arts [144] в Брюсселе, дать на них деньги. Ида была с ней очень мила, проста и сердечна и сказала, что всей душой идет на встречу этого дела, только надеется, что художники ей помогут.

На другой день Нарышкина послала ей цветы — гардении, которые, оказалось, очень любит Ида. Потом сообщила, что А. Бенуа вчера на новоселье у Лели [145] обожрался, что у него болит живот и что он, м[ожет] б[ыть], не придет на собрание, как она его ни умоляла. Сказала еще, что Ида сначала обещала к ней приехать на наше собрание, но потом просила приехать нас к ней. В[ера] Сер[геевна] не знала, кто эти «нас»: все ли, или только она и Le Bœuf. Мои акварели она едва посмотрела — так была занята этой выставкой и Идой. Сказала, что даст ответ завтра.

Приехали Жарновский [146], Добужинский, Яковлев и наконец Шура, больной, как он сказал, но вид у него обыкновенный, и болезнь не мешала ему уплетать особые гигиенические бисквиты, кот[орыми] угощала его Вера Сергеевна. С вожделением смотрел он на стол, чрезвычайно роскошно и обильно уставленный вкусными вещами. Скоро приехали Le Bœuf и Janlay. За чаем разговор веселый о digestions [147], Шура кривлялся. Потом заседание, очень скучное. Le Bœuf читал приготовл[енный] образец приглашений. Его обсуждали, сообща корректировали.

Потом был поднят вопрос, ехать ли всем к Иде или нет, и как она это примет. В конце концов Яковлев посоветовал не ехать секретарям, а ехать В[ере] С[ергеевне], Le Bœuf'у и художникам. Шура вел себя странно, а потом прямо отвратительно. В[ера] С[ергеевна] умоляла его ехать, он отказывался из-за болезни. Визжал, шутливо защищаясь от нее. Она наседала, тогда он вдруг разозлился, стал груб, сказал, что он не любит, чтобы к нему приставали, и что это может повести к тому, что он вовсе не будет участвовать в этом деле. Все оцепенели от удивления. Нарышкина стала извиняться, замазывать, чуть ли на него не повалилась, умоляя его не сердиться. Кое-как инцидент был замазан. Шура пригласил меня обедать к себе в понедельник.

По дороге к Иде в автомобиле я, Нарышкина и Le Bœuf обсуждали акцидент [148] Бенуа: я им сообщил то aparté [149] мое с Бенуа, которое никто не заметил, — я его спросил, не считает ли он, [что будет] лучше, если поедут только к Иде В[ера] С[ергеевна] и Le Bœuf, и он мне сказал, что да, он считает так тактичнее. Из всего этого видно, что Шура невероятно зол, что к огражденной им тол[ько] Иде проникают другие художники. М[ожет] б[ыть], Il y va de sa vie [150], это, пожалуй, humain [151], но в то же время уж очень противно. Он стал мне совсем дегутантен.

Приехали к Иде: я, Le Bœuf, В[ера] С[ергеевна], Добужинский и Яковлев. Ввели нас в громадную, почти пустую комнату — только рояль и большой черн[ый] бархатный диван с бесконечным количеством разноцветных и разных форм подушек. Между двух стеклянных дверей, выходящих, по-видимому, в сад и обрамленных, старое, оливково-желтого цвета, громадное до полу зеркало и около него barre [152] для упражнения в танцах. Стены выкрашены в темный голубой цвет, как в моем петербургском кабинете. Между ними и белым потолком по белому синим китайский орнамент — нечто вроде à la grec'a [153]. Из внутренних покоев, которые выше, ведет лесенка с глухими дерев[янными] перилами, выкрашенными белыми и синими квадратами.

Через несколько минут из этой двери показалась Ида. В белом с черной отделкой платье и в черной без украшений шапочке, одна сторона которой спускалась ей низко на уши. Из-под шапочки торчат довольно жидкие взбитые золотистые волосы. Насколько она была красивее в Петерб[урге] в [190]8 году у Фокина брюнеткой со смугловатым бледным лицом. Теперь она очень стала похожей на Сару Бернар, когда я ее видел в 1890 году. Лицо у нее слишком макильировано [154] розовым цветом, и она не кажется совсем красивой. Костюм плох, даже безвкусен, туфельки с какими-то перышками.

Меня она узнала и сказала, что рада опять встретиться. Вела она себя очень скромно и приятно. Говорила немного, но симпатично, хотя голос и тон театральные. Говорили больше Le Bœuf и Нарышкина. Ида готова на все. Завтра, будучи по делам своим в Брюсселе, посмотрит строящийся при Beaux-Art'aх [155] театр.

Потом с Le Bœuf'ом обсуждали, что для нее можно было бы дать. Оказывается, Grétry [156] тоже был бельгийцем: я дал мысль дать части из «Céphale и Procris» [157], которую когда-то играл и пел в бывшем у меня Klavierauszug'e [158]. Лебеф удивился моим познаниям. Я сказал Иде, что вижу ее plutôt en Céphale qu'en Procris [159]. Говорили о музыке для нее. Я спросил, любит ли она Баха. Она: «Я как раз теперь изучаю его вещь для постановки». Я сказал, что если это не секрет, то какую? Она с улыбкой [ответила], что это секрет.

Беседа длилась приблизительно ¾ часа. При расставании она произнесла несколько слов по-русски и довольно чисто. Я, расставаясь: «Madame, j'ai été ravi de vous revoir» [160]; она — тоже. Расстались у входа — провожали и принимали два уродливых лакея в черных фраках. Я пошел на métro с Добужинским, и мы обсуждали поведение Шуры и его осуждали: и у него впечатление, что он в панике, что Ида может сделаться не только одним его достоянием.

Я на La Motte-Piquet. Было уже 8 часов, решил зайти к Муравьевой. Не застал ее дома. Тогда пешком пошел через парк Champs de Mars к Самойленкам [161]. Застал их за обедом с Testenoire'ами [162]. Обедать отказался, выпил только вина. Весело болтали, шутили, смеялись. Фатьма рассказывала о своей прогулке пешком в Versailles с Прокофьевым, и как он ее строго держал, не позволял останавливаться, завтракать и позвал ее только выпить в Versailles'e un bock [163], и сейчас же усадил в поезд ехать обратно. Все это я не нашел остроумным и занимательным, хотя Фатьма говорит, что было прекрасно.

Вскоре Testenoire и Самойленко ушли в театр, а я с дамами, которые сели за шитье шляп, сидел с ними и болтал, довольно вяло. Судачили Pitts'сиху [164], которая занята только majong'ом [165]. Я ее ругал.

Около 10-ти, очень усталый, ушел. Пешком домой. Разложился и лег, но долго не мог заснуть. Почему-то мне показалось, что было бы хорошо помочь Иде — жаль, что столько энергии, труда и денег она тратит на какие-то «Impératrices des rochers» [166], — и написать ей письмо à Duchess of Malfi un beau rôle [167] для нее. Т[ак] к[ак] долго не мог заснуть, то написал даже черновик по-фр[анцузски], решив предварительно посоветоваться с Нарышкиной. Заснул очень поздно — верно, около 3-х.


[1] Сексуальное помешательство, случившееся в Гранвилье, а затем и смерть ее мужа, Петра Григорьевича Волконского, Сомов подробно описал в дневнике за 1925 год.

[2] К.А. Сомов. Портрет Б.Е. Поповой. 1926. Бумага, графитный карандаш, акварель, пастель. 49,3х39,3 см (овал). Государственный Русский музей.

[3] К.А. Сомов. Портрет Е.С. Питтс. 1926. Холст, масло. 80,5х64,5 см. Государственный Русский музей.

[4] A.-F. Prévost. Histoire du chevalier des Grieux et de Manon Lescaut.Paris: Éditions du Trianon, [1927].

[5] Директору издательства «Трианон».

[6] Художник писал портрет Елены Питтс: он упоминался в предисловии к этой публикации.

[7] Подразумевается упомянутая выше Е.С. Питтс.

[8] Слуги Питтс.

[9] Беконом (франц.).

[10] Речь идет об антикварном магазине Поповых.

[11] Возможно, описка, так как флорентиец Карло Джинори (1702–1757) и был основателем фарфорового завода в Дочче.

[12] Ида Исидоровна Леон (урожд. Ратнер; ?–1932) — мать друзей Сомова: Генриетты Гиршман, Ксении Поляковой, Беатрисы Кан, Екатерины Берлин и Поля Леона.

[13] Речь идет о Ксении Леопольдовне Поляковой, дочери И.И. Леон, сестре П.Л. Леона и Г.Л. Гиршман.

[14] Николай Александрович Бенуа (1901–1988) — художник, сын Анны Карловны и Александра Николаевича Бенуа.

[15] Иван Александрович Вышнеградский (1893–1979) ― композитор, философ; был женат на Елене Александровне Бенуа, дочери А.Н. Бенуа.

[16] Марфа Андреевна Тройницкая — жена историка искусства и коллекционера Степана Яремича, прежде бывшая замужем за искусствоведом Сергеем Тройницким.

[17] «Дневников» (франц.).

[18] Елена Константиновна Сомова (1888–1969) — жена Евгения Ивановича Сомова, родственника художника. Супруги жили в Нью-Йорке.

[19] «Ни да, ни нет» (франц.).

[20] Нормандского художественного театра (франц.).

[21] Подразумевается регулярный французский парк в духе творений Андре Ленотра (1613–1700), архитектора Версальского парка.

[22] Водоемом (франц.).

[23] Наподобие большого Швейцарского бассейна (франц.) — водоема в Версале.

[24] От франц. foire — «ярмарка».

[25] Карусели (франц.).

[26] Акробаты (франц.).

[27] То есть Михаил Кралин.

[28] Дневник Пипса (англ.). Сэмюэл Пипс (1633–1703) — английский ученый и политический деятель.

[29] Василий Витальевич Шульгин (1878–1976) — политический деятель, журналист, писатель. Окончил юридический факультет Киевского университета. Работал в земстве, писал статьи для журналов и газет. Занимался политической деятельностью. Один из лидеров монархического общественного движения в России. В 1920-м эмигрировал в Константинополь. Затем поселился в Югославии. В 1925–1926 годах в поисках сына тайно ездил в СССР, написал об этом серию очерков, которые составили книгу «Три столицы. Путешествие в Красную Россию» (Берлин, 1927 год).

[30] Коммуна Эссар (франц.).

[31] Нотариус (франц.).

[32] Ларь (франц.).

[33] От франц. bébé — «дитя».

[34] Так в рукописи.

[35] Подразумевается сестра Сомова Анна Михайлова.

[36] Михайловском театре (франц.).

[37] Сбор пожертвований (франц.).

[38] Евгений Сергеевич Михайлов (1897–1975) ― кинооператор; сын А.А. и С.Д. Михайловых, племянник К.А. Сомова.

[39] Игристое вино (франц.).

[40] Жорж Барбье (1882–1932) известен, прежде всего, как иллюстратор, а также как театральный художник — в частности, благодаря сотрудничеству с С.П. Дягилевым.

[41] «Мужское достоинство» (франц.).

[42] В знак благодарности, бесплатно (франц.).

[43] Нежную (франц.).

[44] ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 433.

[45] Здесь — родственников (франц.).

[46] Речь идет о статуэтке фарфоровой мануфактуры в Людвигсбурге (Ludwigsburg), что неподалеку от Штутгарта.

[47] Пьер-Франсуа Лежен (1721–1790) — французский скульптор.

[48] Оловянное (франц.).

[49] Здесь — золовкой (франц.).

[50] Матильда Ивановна Витте, графиня (урожд. Нурок, в первом браке — Лисаневич; 1863 — не ранее 1937), — жена государственного деятеля Сергея Юльевича Витте, мать В.С. Нарышкиной. В эмиграции жила в Бельгии.

[51] Стива — художник Ростислав Мстиславович Добужинский (1903–2000).

[52] Анри Ле Беф (1874–1935) — бельгийский банкир. Один из инициаторов и спонсоров строительства Дворца искусств, организатор проходившей там в 1928 году выставки русских художников.

[53] «Господину А. Ле Бефу, большому другу русского искусства!» (франц.).

[54] Елена Николаевна Иванова (1909–1968) — старшая дочь приятельницы Сомова Марии Григорьевны Лист (в первом браке — Средина; 1875–1947).

[55] Николай Дмитриевич Милиоти (1874–1962) ― художник, член объединений «Голубая роза» и «Мир искусства».

[56] Алексей Александрович Гольденвейзер (псевд. Николай Любимов; 1890–1979) — адвокат, журналист, общественный деятель. Окончил юридический факультет Киевского университета. В 1921 году через Польшу эмигрировал в Германию. Работал в «Современных записках», «Русских записках», газетах «Сегодня», «Новое русское слово», «Последние новости» и др.

[57] Кира Николаевна Бострем (1908–1980) — адвокат и филолог.

[58] Далее вставка (одно предложение), расположенная в рукописи в конце записи за этот день.

[59] Возбуждение и эрекция (англ.).

[60] Платный любовник Сомова.

[61] От франц. écouter — «подслушивать».

[62] Полового акта (франц.).

[63] Одно или два слова неразборчиво. Возможно, следует читать «непонятно».

[64] «Дуэль Толстого закончилась рукопожатием» (англ.). См.: H. Scheffauer. Tolstoy's Duel Ended in a Handshake // 1927. January 2. P. 14.

[65] «Трагедия Толстого, раскрытая его дочерью» (англ.). Полное и верное название — «Раскрыта трагедия Толстого. Его дочь описывает семейную драму, которая началась, когда его ум одолевали религиозные сомнения» (TSukhotin-Tolstoy. The Tragedy of Tolstoy Disclosed. His Daughter Describes Domestic Drama that Began When His Mind Was Assailed with Religious Doubts // The New York Times Magazine. 1925. December 27. P. 2, 23).

[66] Татьяна Львовна Сухотина-Толстая, графиня (урожд. Толстая, в браке — Сухотина; 1864–1950), — общественный деятель, художник, мемуарист; дочь Л.Н. Толстого.

[67] «Американская трагедия» (1925) — роман писателя Теодора Драйзера.

[68] Посыльным (англ.).

[69] Продавщицу (англ.).

[70] «Я немного старомодный» (франц.).

[71] Далее вставка (одно предложение), расположенная в записи за этот день, после слов «результат Анфисиного обеда».

[72] «Костюм сеньориты Экис в день свадьбы ее брата» (исп.).

[73] «Поля» (франц.).

[74] «Все мироздание повинуется любви» (франц.). Песня Ш. Гуно (1890) на стихи Лафонтена.

[75] «Сон» (итал.).

[76] Саверио Меркаданте (1795–1870) — итальянский композитор.

[77] Евгения Матвеевна Патон (урожд. Шишкова, в первом браке — Боголюбова; 1874–1951) — подруга Сомова, его модель.

[78] Певица Анфиса Ивановна Комиссаржевская (урожд. Протопопова; 1893–1963) тоже была подругой Сомова. Ее первый муж, Федор Комиссаржевский, был младшим братом Веры Комиссаржевской.

[79] То есть в парижском театре «Ателье».

[80] Наталья Владимировна Токарская (в замужестве — Богданова; ?–1966) — актриса; дочь актрисы М.А. Токарской. Выступала в составе Пражской группы МХТ. Впоследствии жила в Париже, играла в русских театрах (РЗФ, т. 3, с. 309; НМ, т. 1, с. 345).

[81] Фасолью <и> пюре (франц.).

[82] Подразумевается Александра Матвеевна Верховская, сестра Е.М. Патон, а также ее муж.

[83] «Дневника модной леди» (англ.). Полное название книги — «Дневник модной леди в 1764–1765 гг.» (1924). Ее автор — английская журналистка и писательница Магдален Кинг-Холл (1904–1971), скрывшая свое имя под псевдонимом Cleone Knox.

[84] Полицейскому (франц.).

[85] Роза Григорьевна Берлин — родственница Берлинов, друзей Гиршманов, — была приятельницей Сомова.

[86] Имеется в виду Андрей Гиршман (1910–1978), упомянутый в предисловии.

[87] Выставка проходила в галерее Бернхейма-младшего с 7 по 19 июня 1927 года, экспонировалось 137 произведений. Каталог: Groupe des artistes russes «Mir Iskousstva». Paris: [s. n., 1927].

[88] Возможно, речь идет о произведении Бориса Дмитриевича Григорьева (1886–1939) «Старая бретонка» (1925. Холст, масло. 73х60 см. Центр Помпиду, Париж).

[89] Григорьев написал портрет Горького годом ранее в Позилиппо, Италия (Портрет А.М. Горького. 1926. Холст, масло. 104х92 см. Мемориальный музей-квартира А.М. Горького, Москва).

[90] Пейзажи, о которых здесь идет речь, написаны в Бретани и Провансе в 1920-е. Ряд произведений Григорьева, созданных там, опубликован в издании: Борис Григорьев. — СПб.: Palace Editions, 2011.

[91] Возможно, подразумевается какой-то уличный вернисаж, но нельзя исключать и то, что речь идет о Гран-Пале — месте проведения Салона независимых.

[92] О путешествии из Грузии во Францию см. в дневнике Евгения Евгеньевича Лансере (1875–1946): Е.Е. Лансере. Дневники. В 3 т. Т. 2. — М.: Искусство — ХХI век, 2008. С. 269–282.

[93] Анна Карловна Бенуа (урожд. Кинд; 1869–1952) ― жена А.Н. Бенуа.

[94] Мария Александровна Ефремова (в замужестве — Стансфилд; 1892–1974) — актриса. В 1909–1918 годах — актриса Московского художественного театра. Эмигрировала во Францию. Выступала в Париже в театре Oasis П. Пуаре, в спектаклях труппы «Летучая мышь» Н.Ф. Балиева (1923), была солисткой цыганского хора под управлением В.А. Ефремова. Одна из создательниц кабаре-театра «Балаганчик», играла на его сцене (1922–1923).

[95] Речь идет о галерее (и одновременно нотном магазине) Au sacre du printemps, получившей название по балету И.Ф. Стравинского «Весна священная» (франц. «Le Sacre du printemps»); существовала в 1925–1929 годах. Основателем галереи был польский писатель, переводчик и музыковед Ганс Эффенбергер (псевд. Ян Сливински; 1884–1950). Эффенбергер устраивал выставки польских и центральноевропейских художников, принадлежавших к разным течениям, а в последние годы существования галереи отдавал предпочтение сюрреалистам.

[96] То есть в магазин В.О. Гиршмана.

[97] Сергей Владиславович Каминский (1883–1969) — юрист и писатель, друг семьи Гиршман.

[98] Леонид Карлович Стефанский (1868–1953) ― предприниматель, банкир.

[99] Дмитрий Петрович Перцов (1890–1946) — друг Сомова, сын инженера путей сообщения, коллекционера Петра Николаевича Перцова.

[100] Пропуску (франц.).

[101] Художник Дмитрий Дмитриевич Бушен (1893–1993) на протяжении многих лет был интимным другом историка искусства Сергея Ростиславовича Эрнста (1894–1980).

[102] Сергей Михайлович Волконский, князь (1860–1937), — театральный режиссер, критик.

[103] Артур Рубинштейн (1887–1982) — польский и американский пианист еврейского происхождения.

[104] «Докучных» (франц.).

[105] «Стальной скок» (франц.).

[106] От франц. misère — «ничтожество, убожество». Художник Георгий Богданович Якулов был приглашен Сергеем Дягилевым для работы над «Стальным скоком».

[107] Графини (франц.).

[108] Постукивание молотками в ритм музыке было введено С.П. Дягилевым в самый последний момент: «…танцоры из кордебалета в конце репетиции от нечего делать стали шалить на площадке, стуча в ритм молотками, — Сергей Павлович пришел в восторг от этой нечаянной выдумки и велел ее сохранить в балете, — и действительно, она давала большой акцент финалу балета» (Лифарь, с. 511).

[109] Иначе оценивал успех «Стального скока» С.М. Лифарь: «Он [Дягилев] был уверен, что на премьере разразится огромнейший скандал, что русская эмиграция организованно выступит с протестом, и не только боялся, а скорее даже хотел этого скандала. Боялся по-настоящему он другого — того, что при поднятии занавеса белые эмигранты начнут стрелять и убьют меня. Премьера прошла спокойно и скорее вяло — были аплодисменты, были и шиканья, но не было ни взрывов восторга, ни взрывов ненависти: новый балет просто мало понравился парижскому зрителю, не привыкшему к таким балетам, в которых танец играет совсем второстепенную роль. В зрительном зале больше выражали свое недоумение и недовольство пожиманием плечами, чем свистками. Дягилев был разочарован и уверял, что “ces gens sont pourris” [франц. “эти люди протухли”] и “из трусости не посмели выступить”» (Лифарь, с. 511–512).

[110] Подразумевается Фатьма-ханум Бей-Булатовна Самойленко (урожд. Датиева; 1893?–?), еще одна подруга Сомова.

[111] Бокал шампанского (франц.).

[112] Подразумевается Вальтер Нувель.

[113] Павел Георгиевич Корибут-Кубитович (1865–1940) ― двоюродный брат С.П. Дягилева.

[114] «Триумф Нептуна» (франц.).

[115] Модест Людвигович Гофман (1887–1959) — критик, филолог-пушкинист, поэт. В 1922 году выехал в Париж в командировку, в СССР не вернулся. Преподавал на русском отделении Парижского университета. Публиковался в газетах и журналах русской эмиграции.

[116] Речь идет об эксцентричном парижском антикваре-гомосексуале, с которым хотел познакомиться Сомов.

[117] Павел Абрамович Бархан (1876–1942) — писатель, переводчик. Автор многочисленных статей о Сомове.

[118] Кошки, ставшей женщиной (франц.).

[119] Речь идет об участии в Выставке старого и нового русского искусства, приуроченной к открытию Дворца изящных искусств (Palais des Beaux-Arts) в Брюсселе. Идея строительства дворца, призванного пропагандировать художественную жизнь страны, зародилась в первые годы независимости бельгийского королевства. Дворец изящных искусств должен был объединить выставочные и концертные залы, театральную сцену и т.д. Однако начало Первой мировой войны не дало осуществить эти планы. Строительство началось около 1921 года при поддержке бельгийского банкира А. Ле Бефа; автор проекта дворца — Виктор Орта (1861–1947).

[120] Оставлено место для фамилии.

[121] То есть с книгой С.Р. Эрнста о Сомове (1918).

[122] Пьер Ботье (1881–1962) — бельгийский искусствовед, хранитель Королевских музеев изящных искусств Бельгии. Один из организаторов выставки русского искусства в Брюсселе (1928).

[123] Оставлено место для фамилии.

[124] В этом месте в рукописи вопросительный знак отсутствует.

[125] Решеток, арматуры (франц.).

[126] «Прибытие ведьм» (франц.).

[127] Следующее слово приписано под строкой.

[128] Слухового окна (франц.).

[129] <Зелено>-берлинская лазурь (франц.).

[130] Прогуливающаяся (франц.).

[131] «Драгуны» (франц.).

[132] Живой изгородью (франц.).

[133] Речь идет о главе «У Тихона».

[134] Владимир Сомов, племянник художника.

[135] Житель деревни Гранвилье, знакомый Сомова, Кралина и Лукьянова.

[136] Сомневается, выезжать ли в такую погоду (франц.).

[137] Следует читать «на boulevard de la Tour-Maubour».

[138] Вокзал Сен-Лазар (франц.).

[139] Подразумевается И.И. Леон.

[140] Любовником (франц.).

[141] Хелен Флейшман (урожд. Кастор, во втором браке — Джойс; 1894–1963) — дочь американского промышленника Адольфа Кастора (1856–1946). В 1930 году Х. Флейшман вышла замуж за Джорджа (Джорджо) Джойса, сына писателя Джеймса Джойса.

[142] Ида Львовна Рубинштейн (1880–1960) — танцовщица. Участвовала в парижских «Русских сезонах» С.П. Дягилева. С 1910 года жила в Париже. В 1928–1935 годах руководила собственной балетной труппой «Балет Иды Рубинштейн», где выступала в ведущих балетных партиях.

[143] Так в рукописи.

[144] Дворце изящных искусств (франц.).

[145] Подразумевается Елена Александровна Бенуа-Клеман (1898–1972) — художница, дочь А.К. и А.Н. Бенуа.

[146] Иван (Ян) Иванович Жарновский (1890–1950) — историк искусства, художественный критик, один из организаторов русской выставки в брюссельском Дворце искусств.

[147] Пищеварении (франц.).

[148] От франц. accident — «внезапное происшествие, случай».

[149] Беседу наедине (франц.).

[150] Речь идет о его жизни (франц.).

[151] Жизненно, в человеческой природе (франц.).

[152] Станок (франц.).

[153] <Нечто вроде> греческого орнамента (франц.).

[154] От франц. maquillage — «макияж».

[155] Дворце изящных искусств (франц.).

[156] Речь идет о французском композиторе валлонского происхождения Андре Гретри (1741–1813).

[157] «Кефал и Прокрида» (франц.) — балет А. Гретри (1773).

[158] Клавираусцуге, клавире (нем.).

[159] Скорее Кефалом, чем Прокридой (франц.).

[160] «Мадам, я был рад вновь видеть Вас» (франц.).

[161] Речь идет об уже упоминавшейся здесь Фатьме Самойленко, а также ее муже — Борисе Николаевиче Самойленко (1879?–1936).

[162] Знакомые Самойленко.

[163] Кружку пива (франц.).

[164] Подразумевается уже упоминавшаяся здесь Е.С. Питтс.

[165] Маджонгом (франц.).

[166] «Императрицу скал» (франц.). Подразумевается спектакль «Императрица среди скал» («Impératrices aux rochers») на музыку Артюра Онеггера (1926).

[167] Герцогиня Мальфи — хорошая роль (франц.).

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320781
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325897