И художник, и говнюк

Никита Михалков черт знает сколько лет назад, когда учился, снял курсовую по рассказу Сэлинджера «И эти губы, и глаза зеленые». Там Лев Дуров влюблен в Маргариту Терехову, а она спит с Пороховщиковым, который Льву Дурову приходится другом, и Лев Дуров, не зная, с кем друг спит, звонит Пороховщикову, и тот, протянув телефонный провод как раз через Маргариту Терехову, вынужден выслушивать страдания Льва Дурова. Чтобы было понятно, что действие происходит в Америке, на Льва Дурова надета бумажная шляпа с надписью «Голосуйте за Кеннеди». Трудно сказать, зачем человеку нужно надевать предвыборную шляпу, чтобы пожаловаться другу на несчастную любовь, но вот так тогда советские студенты снимали кино про современную им Америку, не зная еще, что из них потом вырастет Никита Михалков.

За эти черт знает сколько лет требовательность критиков, зрителей и самих режиссеров к историческим и географическим деталям возросла многократно, и даже в советских этажерках внимательный зритель видит теперь «Икею» и на основании этой «Икеи» отказывает создателям «Оттепели» в достоверности. Об этом фильме вообще много спорят в социальных сетях — спорят, например, мог ли в шестидесятые годы простой кинооператор снимать квартиру в Москве или можно ли было в простом московском кафе взять и заказать бутылку шампанского. У предшественника Валерия Тодоровского Павла Арсенова, снявшего тридцать лет назад в похожем жанре сериал «Гостья из будущего», был такой комический герой — дедушка из 2084 года, который объяснял настоящему школьнику 1984 года, что тот, конечно, неаутентично одет и на самом деле в двадцатом веке дети одевались совсем иначе, в частности, носили сандалии. В «Оттепели», кстати, есть герой в кедах и на скутере — хипстер хипстером. В Москве шестидесятых были хипстеры?

© Первый канал и МАРМОТ-ФИЛЬМ

Следует, впрочем, предположить, что спор о сандалиях и кедах — это совсем не то, на что рассчитывал Тодоровский, снимая «Оттепель», а качество фильма таково, что, комментируя его, стоит все-таки пойти навстречу режиссеру: вместо того чтобы придираться, дескать, Государственных премий СССР при Хрущеве еще не было (а на том, что они были, построен симпатичный диалог героев Михаила Ефремова, заслуженного пожилого режиссера, и Владимира Гостюхина, директора «Мосфильма»; в жизни, кстати, это было одно и то же лицо — Иван Пырьев, если я правильно понимаю), разумнее обратить внимание хотя бы на сцену, когда герой Евгения Цыганова звонит любимой девушке героя Александра Яценко, не подозревая, что это прежде всего его, а не Яценко, любимая девушка; и вот он набирает номер, и у нас захватывает дух, потому что сейчас-то все и раскроется, — эта сцена безумно похожа не только на курсовую Михалкова, но и на эпизод в борделе из «Твин Пикс», когда героиня Шерилин Фенн, одетая в маску, вот-вот отдастся собственному папе, но потом титры, а в следующей серии все как-то уладилось.

Когда кинорежиссеры снимают кино о кинорежиссерах — это что-то вроде рубрики «Медиа» Кольты, когда журналисты пишут о журналистах и все по этому поводу ругаются. Ругаться, конечно, можно, но вообще-то кого еще опишешь точнее, как не самого себя? Когда героиня Виктории Исаковой (ей 33, она давно не снималась, и гримерша, крася ее, без задней мысли приговаривает: «Мешочки под глазами надо замазать») пробуется у режиссера, в роли которого снялся сам Тодоровский, и говорит ему потом: «У таких мудаков, как вы, я не снимаюсь» — словом «шедевр» злоупотреблять нехорошо, но что делать, если это шедевр? Диалог: «А я аборт сделала на прошлой неделе». — «От меня?» — девять слов, способные на конкурсе ультракороткого рассказа победить наконец Хемингуэя с его неношеными детскими ботиночками. Кто написал диалог про аборт, сам Тодоровский? Тогда он молодец.

© Первый канал и МАРМОТ-ФИЛЬМ

«Все при нем — и говнюк, и художник», — говорит о герое Цыганова директор студии. Говнюк и художник с удовольствием произносит конформистские монологи (приступая к съемкам условных «Кубанских казаков», он объясняет молодому товарищу, что вот если у тебя рак мозга, можно лечь и умирать, а можно подумать о том, «как в этих обстоятельствах сделать жизнь интересной и яркой» — это случайно не дословная цитата из какого-нибудь интервью Константина Эрнста?), а сам тайком борется за спасение творческого наследия самоубившегося нонконформиста Кости Паршина, который, судя по содержанию его последнего сценария, срисован с Геннадия Шпаликова (в сценарии героя «Оттепели» комсомолец поехал на стройку, увидел, как там все ужасно, запил, а потом «залез на самую высокую крышу, спрыгнул, и мозги в кашу» — очень вольный, но все-таки пересказ последней работы Шпаликова «Девочка Надя, чего тебе надо»), то есть не совсем все-таки говнюк на самом деле. Это, между прочим, краткий пересказ не только сюжетной линии, но и второй (помимо неточности деталей) основной претензии к «Оттепели» со стороны критиков, недоумевающих по поводу того, как можно ждать от Первого канала чего-нибудь, кроме пропаганды. Собственно, героя Цыганова тоже можно было бы спокойно записать в советскую конформистскую сволочь, но мешает как раз сценарий несчастного Кости Паршина, с которым он носится всю первую половину фильма и ради которого идет снимать этих идиотских «Девушку и бригадира», то есть условных «Кубанских казаков». У меня так было с поэтом Егором Исаевым — пошел брать интервью у советского упыря, который писал отвратительные поэмы о борьбе за мир и получал за них Ленинские премии. Разговариваю я с этим упырем и вдруг понимаю, что вот этот упырь одновременно еще и редактор издательства «Советский писатель», который всюду, где мог, проталкивал сборники никому тогда не нужного Николая Рубцова. Смотрю на него еще раз и понимаю — нет, все-таки не упырь. Были такие люди в совке, и отец автора «Оттепели» Петр Тодоровский — вообще-то один из них, это ведь прежде всего его стараниями Геннадий Шпаликов стал посмертно знаменит как поэт, а не только сценарист «Я шагаю по Москве» и «Заставы Ильича».

© Первый канал и МАРМОТ-ФИЛЬМ

«Смешно, как в жизни», — много раз повторяет пьяный режиссер Егор Мячин (Александр Яценко) членам худсовета, заранее готовым его уничтожить. Смешно, как в жизни, — в эпизоде с заменой операторши Люси Полыниной (Яна Сексте) на как раз «художника и говнюка» Хрусталева (Цыганов) я узнал свой любимый собственный биографический эпизод, когда меня долго увольняли из одной редакции, взяли уже на мое место одного моего знакомого, и мы почти полгода вместе ходили на работу, терпеливо ожидая, пока меня наконец выгонят; здоровались, болтали о чем-то. Нет, я, конечно, уважаю современное российское сериальное искусство, но меньше всего думал, что в каком-нибудь современном русском сериале обнаружится сцена, которая способна заставить меня рефлексировать всерьез, а не, как это обычно принято, отстраненно и иронически. Смешно, как в жизни, да — и это еще один повод досмотреть «Оттепель» до конца.

Понравился материал? Помоги сайту!