«Ты вот открыл рот, а закон уже принят»

Уже завтра, в пятницу, Госдума может принять закон, ограничивающий долю иностранного капитала в российских СМИ до 20%. Вчера он успешно прошел первое чтение. Такая мера, заявляют депутаты, необходима в условиях информационной войны, в которой, по их мнению, участвует Россия. Что на самом деле означает новый закон, к чему он приведет и почему принимается в такой спешке, COLTA.RU обсудила с известным медиаменеджером, вице-президентом медиагруппы РБК Еленой Мясниковой.

— Стал ли для вас этот законопроект неожиданностью?

— В общем — да. Хотя идеи насчет подобных ограничений возникали и раньше, эти предложения обсуждались периодически на протяжении многих лет. Было очень бурное обсуждение в 2001 году, когда принималось нынешнее ограничение в 50% иностранного капитала для телеканалов и радио. Тогда же обсуждалось ограничение в 50% для печатных СМИ. Печатные СМИ удалось тогда вывести из-под этого закона. То есть эта тема, в принципе, не нова. Но тогда это было бурное обсуждение, тогда был создан индустриальный комитет, который обсуждал эту тему довольно долго, вносились поправки, изменения, звучали аргументы. Для меня, конечно, стало неожиданностью, что законопроект возник сейчас и в таком жестком виде и что он не обсуждался с медиасообществом, с издателями вообще никак. Я понимаю, что в последнее время ряд законов принимается ровно так — от внесения предложения в Думу до принятия закона проходит семь-десять дней, и вроде бы уже можно не удивляться, но все равно это стало некоторой неожиданностью.

— С чем связана такая скорость его принятия? И как вы думаете, примут ли его, как предполагается, в эту пятницу?

— Да, я уверена, что его примут завтра. Скорость же принятия связана, на мой взгляд, с тем, что законодатели сейчас просто поняли, что система реверансов перед общественным мнением, перед индустрией — это лишние хлопоты. Так проще и быстрее. Ну и потом, такая скорость не позволяет возникнуть никакой бурной дискуссии, никаким возражениям. Ты вот открыл рот, а закон уже принят, и чего уж теперь крыльями махать.

— Почему, на ваш взгляд, закон предусматривает такое длительное отложенное действие новых поправок? Фактически новая норма заработает с 2017 года.

— Дело в том, что этот закон затрагивает крупнейшие издательские дома. Он затрагивает и телевидение, но там уже ограничения были, в печатных СМИ их не было. То есть иностранное владение в печатных СМИ могло составлять 100%. Это означает, что на рынке очень много издательских домов, у которых нет здесь партнеров вовсе. Например, Axel Springer, Conde Nast, Burda, Bauer и, кстати, Sanoma Independent Media, который принадлежит нескольким участникам и все они иностранные. Эти крупнейшие игроки должны будут не просто как-то реорганизоваться или перерегистрироваться. Если они захотят остаться на рынке, они должны будут искать покупателя на свою долю. Это, знаете, за месяц-два не сделаешь. Sanoma продает свою долю в Independent Media полтора года. То есть введение этого закона с 1 января 2015 года означало бы закрытие издательских домов. Может быть, какие-то из них и так уйдут с рынка, но если бы не было отложенного действия, у этих издательских домов не было бы вариантов вообще, только закрытие. Потому что вот есть, например, издательский дом Hearst Shkulev Media, там сотрудничество 50 на 50. Есть партнер у Hearst, проверенный, которому он доверяет, там можно сделать передачу долей достаточно быстро. А что делать тем, у кого вообще нет партнеров? Поэтому и отложено действие. Я считаю, что это и так удар по издательскому рынку, но без отложенного действия закона рынок бы мгновенно обрушился.

— Есть две интерпретации закона — политическое давление на «Ведомости» и Forbes и передел рынка. Чего, на ваш взгляд, здесь больше?

— Я убеждена в том, что это комбинация факторов. Это и чей-то бизнес-интерес, который проявится со временем, и, конечно же, желание взять СМИ под контроль. Но политический момент касается довольно узкого круга изданий, и он работал на ускорение — издания, которые раздражают, хотелось бы взять под контроль по возможности быстро. Бизнес-интерес, думаю, не требовал такой скорости, не это определило такую стремительность. Кроме того, у меня есть ощущение, что даже бедные, несчастные, попавшие под раздачу глянцевые СМИ — Cosmopolitan, Vogue и прочие — были очень популярны и соответствовали идеологическому моменту пятнадцать лет назад, когда консьюмеризм был отчасти даже государственной политикой. Стремительно росла экономика, стремительно росло благосостояние, и была явная направленность на европейский вектор — мы хотим быть такими же красивыми, так же хорошо пахнуть, так же потреблять. Сейчас происходит явный сдвиг идеологического акцента с открытости Западу и потребления как блага и как нового достижения новой власти — на духовные скрепы. Поэтому, на самом деле, и глянцевые журналы сейчас тоже не очень в струе. И мыслями на тему «о боже, что же будет с Cosmopolitan, Vogue, GQ» никто не задается.

Законодатели сейчас просто поняли, что система реверансов перед общественным мнением, перед индустрией — это лишние хлопоты.

— Можете ли вы предположить, в пользу кого произойдет предполагаемый передел рынка?

— Конечно, есть несколько предполагаемых интересантов, два-три, но я не люблю гадать на кофейной гуще. Это как раз не принципиально с точки зрения развития СМИ. Мы это узнаем достаточно скоро, года не пройдет.

— Кроме поиска российских партнеров есть ли еще какие-то варианты у иностранных владельцев?

— Я не юрист по образованию и не консультировалась на эту тему, поскольку это не касается напрямую того издательского дома, где я работаю. Но допускаю, что те издатели, которых это касается, сидели и прорабатывали какие-то варианты, какие-то обходные пути; возможно, они есть, мне они неизвестны. Может быть, они будут выработаны в ближайшем будущем; ведь времени особо и не было, чтобы на эту тему подумать, не дали этого времени. Но самое очевидное — это все-таки продавать лишние доли. Это тот вариант, который предполагается законом. Теоретически у изданий, не у издателей (там структура владения полностью изменится), возможность остаться на рынке будет через лицензии, франшизы. Чтобы компенсировать потерю доли, владельцы могут повысить лицензионные отчисления. Тут есть такой нюанс — этот закон так или иначе запрещает какие бы то ни было влияние и контроль со стороны западного партнера. Это проблема, потому что, когда западный партнер дает лицензию на международный бренд, будь то Cosmopolitan, Vogue или Forbes, в любом лицензионном соглашении прописан контроль над качеством бренда, прописана формула издания. И западный партнер, даже если у него нет ни одного процента, через лицензию не может не контролировать — иначе он теряет целостность бренда. Но такая практика противоречит тому, что написано в законе. Возможно, с этим можно будет работать при помощи подзаконных актов, но вообще, конечно, это полный передел рынка, который, безусловно, пойдет ему во вред, на мой взгляд. Я сейчас говорю с точки зрения журналистики и качества изданий, я сейчас не говорю ни о политической, ни об экономической составляющей. Просто будет несколько хуже. Если ослабится контроль держателей бренда, то может поплыть качество. Ну и, конечно, если усиливается политическое и идеологическое влияние, это редко идет на пользу журналистике.

— РБК ведь тоже подпадает под новый закон? Что холдинг намерен предпринять в связи с этим?

— РБК подпадает чисто формально. Собственник у РБК все-таки российский, поэтому больших проблем тут не должно быть. Это не вынужденная продажа бизнеса или что-то в этом роде, это будут просто какие-то юридические процедуры.

— Может ли закон привести к тому, что какие-то медийные бренды просто прекратят свое существование в России?

— Я этого не исключаю. Опять же надо смотреть, как все будет происходить. Рынку дали полтора года на то, чтобы разобраться с этим вопросом. Может быть, будут приняты какие-нибудь подзаконные акты, может быть, будут поблажки каким-нибудь социально значимым проектам. Но если издание чисто экономическое, политико-экономическое и если у него западные партнеры, которые предполагают, что их бренд будет полностью независимым и не будет подвергаться никакому влиянию, то они могут решить, что лучше не рисковать именем. Так что не исключаю, что кто-то уйдет.

— А насколько вообще российский медиарынок интересен и существенен для западных инвесторов?

— Он очень интересен и очень существенен, например, для издательского дома Hearst, в котором я проработала 20 лет. В Independent Media, насколько мне известно, российский был вторым иностранным рынком после Китая, а в некоторые времена даже лучшим рынком. Во всяком случае, когда я работала с западными издателями. Для них Россия была очень важна. Даже не со стратегической точки зрения — присутствия на такой огромной территории, а именно финансово. Огромные прибыли, огромная маржа были в то время. Сейчас, я думаю, конечно, она снижается во всех печатных изданиях в связи с некоторым падением рынка и ухудшением общей экономической ситуации. Сейчас уже, конечно, маржинальность в 30—40% вряд ли там возможна.

— Нужно ли, на ваш взгляд, вообще регулировать долю иностранного капитала в российских СМИ? Нужны ли тут ограничения?

— Я бы не хотела даже рассуждать на эту тему, потому что есть страны, где ограничений нет, есть страны, где ограничения есть, и страны, где ограничения были и есть, но постепенно снимаются. Это, кстати, мировой тренд — на каком-то этапе ограничения были, но постепенно они смягчаются. То есть в принципе эта идея не кажется мне какой-то особенно ужасной. Очень плачевно в данный момент то, что это полный передел рынка и что тут, вероятно, есть еще и чей-то финансовый интерес. Мне, конечно, неприятно, что мы теперь все время сравниваем себя с Китаем, но в Китае есть ограничения, и когда международные игроки Hearst, Conde Nast выходили на этот рынок, они имели возможность взвесить все «за» и «против», подумать, как они будут осуществлять контроль за качеством и стандартом своих изданий там, имели время и возможность выбрать партнеров, провести тендеры. Они знали, куда шли. Сейчас же для многих издателей это шок, с сегодня на завтра полностью меняются правила игры. Я не говорю, что это плохие правила, просто это очень неожиданный переворот для рынка. Не качество правил проблема, а их внезапность, перемена на ходу. А ведь нужно учитывать и экономический кризис. Вы же понимаете, что если единственной возможностью у издателей будет продавать доли, то рынок, особенно печатный, не на взлете, а на спаде и огромное количество игроков должны будут продавать свои доли по какой-то уже несерьезной цене. Это тоже надо иметь в виду. Если бы этот закон был принят в середине 2000-х, продавать свои активы было бы дороже и выгоднее.

— Как это все повлияет на кадровую сторону вопроса? Грозит ли это массовыми увольнениями, например?

— Думаю, это будет очень ситуативно. Это будет зависеть от того, какой конкретно выход нашел каждый издатель и если он сменит владельца, то кто этот владелец. Мы знаем случаи, когда смена владельца приводила к массированному исходу сотрудников, и это, как правило, связано с личностью и характером персоны, которая пришла к владению и руководству. Может быть какая-то идеальная конфигурация. Например, если у Hearst Shkulev доли будут не 50 на 50, а 20 на 80 при том же Викторе Михайловиче Шкулеве, руководящем этим издательским домом, не вижу, зачем журналистам вставать и куда-то уходить.

Для многих издателей это шок, с сегодня на завтра полностью меняются правила игры.

— Согласны ли вы с комментарием Антона Носика, который говорит, что этот закон фактически отменяет рыночную модель существования СМИ?

— Да. Понимаете, СМИ могут существовать не только в рамках рыночных законов или полностью рыночных законов. Потому что СМИ существуют в том же самом Китае. При этом я не имею в виду СМИ Северной Кореи. Я имею в виду вполне себе международные бренды в условиях Китая, где, в общем-то, никто не существует в рамках полностью свободного рынка. Но, конечно же, этот закон негативно скажется на рынке. Мы с вами об этом и говорим. И на рынке, и на конкуренции. А если, как я думаю, контроль над бумажным глянцем будет консолидирован в одних руках, то там даже малейшей конкуренции уже не будет. Поэтому я в конечном счете вижу падение качества. Все-таки никто не отменял того факта, что конкуренция приводит к росту качества.

— Есть ли у игроков рынка возможности и шансы как-то противостоять этой инициативе?

— Смотрите: по большому счету, времени на реакцию было совсем ничего. В первом чтении законопроект был принят во вторник. Во втором и третьем, как я понимаю, будет принят в пятницу. Времени для маневра мало, хотя я знаю, что мнение индустрии было доведено до профильного думского комитета. Оно очевидно, можно было даже его не озвучивать, оно априори понятно, оно было высказано, и я знаю, что были встречи. Это не сработало. Решимость принять этот закон быстро, мне кажется, очень велика. Это политическое решение — и оно было принято сразу. Может быть, будут какие-то возможности для корректировок в дальнейшем, еще есть полтора года. В этом законе много непонятного. Например, как быть с издательскими домами, которые являются акционерными компаниями? Компания, которая торгуется на рынке, не знает, кто ее владелец. Она это узнает на собрании акционеров раз в год. Такого в законе очень много. Так всегда бывает с поспешными законами, принимающимися без широкого обсуждения в индустрии. Там есть неясности и накладки, там есть вещи, которые надо править и обсуждать. Я думаю, что за эти полтора года какие-то уточнения в этот закон будут внесены. Не глобальные, может быть, но они будут. Иначе нельзя, иначе вообще непонятно, как трактовать целый ряд вещей.

— Почему, как вы считаете, наше медиасообщество — люди в основном вполне мыслящие, с активной жизненной позицией и явным гражданским темпераментом — так пассивно? Почему никто не пытается протестовать против этого закона — как и других ограничений и притеснений в отношении СМИ?

— Я вижу возмущение и протесты. Об этом законе писали все СМИ, о нем говорили издатели. Я считаю, прекрасно о нем высказались Виктор Шкулев, Татьяна Лысова (главный редактор «Ведомостей». — Ред.), Гильдия издателей отреагировала — не публично и не шумно, но провела встречу с профильным комитетом Госдумы. Вы имеете в виду, что журналисты не вышли с демонстрацией в центр города? В законных рамках и в рамках своей профессии журналисты и издатели высказались. Моя лента Фейсбука полна огромным количеством ссылок на издания, которые это так или иначе осветили.

— Может быть, этого недостаточно и нужны демонстрации не демонстрации, но какие-то еще формы протеста?

— Протестовать против индустриальных законов при помощи демонстраций? Ну не знаю. Если бы любой закон, который вызывает некоторое недоумение и неполное понимание среди журналистов, они встречали выходом на Болотную площадь, то журналистам некогда было бы работать, потому что таких инициатив достаточно много. Не говоря уж о том, что журналисты — та среда, которая очень часто бывает чем-нибудь недовольна. Они бы с демонстраций тогда не уходили.

— К чему приведут новые правила в отдаленной перспективе?

— Я думаю, что если не будет предпринято никаких маневров, издателям придется продавать те доли, которые получаются лишними по этому закону. Я думаю, что их купят один, два, три, четыре человека, или структуры, или холдинга и в ближайшие годы они, очевидно, будут так или иначе консолидироваться — в сторону укрупнения. Поэтому их либо сразу будут покупать одни и те же владельцы, либо будут покупать по разным причинам разные владельцы и консолидировать в течение года-полутора. Ситуацию, когда у нас будет один большой издательский дом, где Glamour, и Cosmopolitan, и Vogue, и Harper's Bazaar соседствуют, я не исключаю. Тут есть такой, конечно, момент, что у большинства держателей брендов по лицензии прописан так называемый non compete, по которому издательский дом, издающий Glamour, не может издавать Cosmopolitan. Как тут будут поступать, не знаю, мы сейчас по сути пишем научно-фантастический роман.

— Кстати, по поводу научно-фантастического романа. Как вы думаете, остановятся ли наши законодатели на подобных мерах или пойдут дальше?

— Вы знаете, эти законодатели все время идут все дальше и дальше. Среди моих знакомых как раз недавно был разговор о том, что каждый раз думаешь «ну вот», а потом случается какой-то еще один «ну вот». Я, конечно, не знаю, что может быть дальше, но у меня бедная фантазия. Что-нибудь да будет.

— Вот, например, запрет иностранных СМИ вообще, как предлагал один депутат-коммунист. Или активно обсуждаемое отключение интернета. В такое вы верите?

— Мне неприятно говорить на эту тему, не хочу.

Понравился материал? Помоги сайту!