«Я не научилась пока не убивать себя отчаяньем»

Дорогие читатели!

На протяжении без малого тринадцати лет я обращалась к вам подобным образом в рубрике «От редакции», открывающей каждый номер журнала «Отечественные записки». Через месяц в свет выйдет последний номер «ОЗ» этого года. Выйдет ли следующий и если выйдет, то когда, — я не знаю. Потому что покидаю проект, а сам он в его нынешнем виде если не закрывается, то приостанавливается.

Пишу краткую объяснительную записку, потому что по-прежнему считаю объяснение не только необходимостью, но и благом — пусть и микроскопическим, но все же вкладом в общее дело безнадежной борьбы с энтропией. Собственно, если вдуматься, именно этим и занимался много лет журнал «Отечественные записки». И отчасти в том преуспел, мне кажется.

Проект останавливается не потому, что «гребаная цепь». Здесь нет политики, даже тени ее. Спонсоры нашего предприятия устали его финансировать из своих личных средств, что, во-первых, совершенно понятно, во-вторых, уже случалось в прошлом, в-третьих, сегодня уж и вовсе выглядит естественно — все же рецессия, нестабильность и прочая нефть. Ничего, кроме безмерной благодарности, не испытываю.

Хотелось бы мне, чтобы эта причина была единственной. В этом случае мне не пришлось бы писать объяснительную. Но — что ж лукавить — все мы знаем, что деньги имеют обыкновение кончаться, как и энтузиазм спонсоров, однако не всегда и не обязательно это останавливает нас. В сущности, почти никогда не останавливает. Когда глаза горят, найти деньги на проект — лишь вопрос времени.

Поэтому считаю необходимым признаться: есть и еще одна причина — я утратила воодушевление. О масштабах утраты я и не подозревала сама вплоть до последнего времени, когда мне было предложено придумать заново и с нуля любой медийный проект, ничем не сдерживая своей фантазии. Тут-то я и поняла — у меня сегодня нет хотений, связанных со СМИ. Что, если задуматься, вполне ужасно — для меня. И не вполне мне самой понятно.

Особенно непонятно, поскольку меня уже не угнетают ни коммерческая несостоятельность моих начинаний, ни избыточность производимого нами продукта при наличии здоровой информационной потребительской корзины, ни даже неудачи, которых за эти годы тоже было немало. Однажды благодаря краткому опыту работы в телевизоре мне удалось получить бесценный урок смирения. Как-то я зашла в новый павильон в момент монтажа оборудования и замерла от внезапного понимания: все это богатство, вобравшее в себя последние достижения науки и техники, направленное движение электронов и гравитацию, глиняные таблички и Пруста, дагерротипы и шедевры мирового кинематографа, сотни рабочих мест и деньги, которых хватило бы на пару зим паре российских деревень, — все это загадочным образом совершенно необходимо и при этом все равно не вполне достаточно для того, чтобы шайка самозванцев записала сорокаминутное ток-шоу о современной поэзии в России (в надежде, что на затрапезном телеканале эту передачу посмотрит достаточно россиян, чтобы ее не закрыли сразу же за нулевой рейтинг). Помню, меня охватил мучительный стыд — за то, как затратоемка наша самозанятость, как много вложено чужих средств в удовлетворение моего любопытства и как несоизмеримо мал предполагаемый на выходе вклад в копилку общей пользы. Позже я догадалась: речь об измеримости не идет вовсе, любой такой вклад попросту ни с чем не соизмеряем и в принципе не верифицируем. Одинаково нелепо этого стыдиться, этим гордиться или не замечать этого. Единственное, что имеет значение, — предельная добросовестность усилия и радость, которую испытываешь при его совершении; стараться и любить, любить и стараться — примерно все, что мы можем. Постоянная же неудовлетворенность результатом — результат (извините) воспитания и особенность природы, а по мнению некоторых — даже и залог развития, примерно так же, как смерть — залог жизни.

Самые веселые из нас еще пока готовы радоваться тому неоспоримому факту, что жизнь неизвестным науке способом повсеместно побеждает смерть, но большинству этого мало.

Так вот, что меня угнетает — так это как раз неуклонное снижение удельного веса счастья, обретаемого лично мной в процессе ли работы над журналом, написания или даже чтения статей и колонок. Этому, я уверена, есть несколько разноплановых объяснений — от естественных возрастных кризисов до вполне себе планетарного кризиса просветительских (просвещенческих?) позитивистских смыслов. Про первые всякий, доживший до них, знает по себе. Про смутные ощущения относительно второго хочу сказать пару слов.

Не стану добавлять деталей к описанию охватившей нас глубокой коллективной депрессии: о ней много и хорошо сказано в последние пару лет, в частности, авторами Кольты и «ОЗ». Есть у меня предположение, которым я обязана одному автору «Отечественных записок», отличающемуся лихостью формулировок. Как-то он сдал текст с запоминающейся метафорой — «социальные пролежни» (с). Так вот, иногда я думаю, что причина нашей депрессии кроется в том, что в силу профессиональной принадлежности мы — журналисты в широком смысле (editors), люди, занятые описанием и анализом действительности в довольно общих терминах гуманитарного свойства, — по определению и согласно культурной традиции добровольно и постоянно находимся в самой сердцевине громадного пролежня. Он и есть предмет нашего изучения, заботы, тревоги, страсти, он и есть наш долг, наш дом, наш досуг и наше рабочее место. Каждый день мы его обоняем, осязаем, видим, каждый день убеждаемся в том, что победить пролежень мы не в силах — слишком лежачий больной, слишком тяжелый, слишком старая и жесткая кровать, нет современных перевязочных материалов, врачей, сиделок, форточку даже не открыть. Это не может не накладывать некоторого отпечатка отчаянья, согласитесь.

Время от времени мы наблюдаем типичные случаи оппортунистического каминг-аута: когда какой-нибудь прекрасный отчаявшийся человек как будто хлопает себя по лбу и с облегчением восклицает: «Боже мой, я все понял! Это лишь московские (питерские, пермские, рижские — нужное вставить/подчеркнуть) штучки! Это просто столичный сплин, хандра зажравшихся умников, результат воздействия книжной пыли на мозг и дефицита простого физического труда — на тело! Поезжайте в Усть-Мордуйск, в Рыгополь, в Чеботавкар, в экспедицию по заполярным подводным деревням, в конце концов! Вы изумитесь — сколько там радости, воли к победе, умения выживать, желания делать это лучше. Вы найдете там неунывающего Левшу, непросыхающего Некрасова, неубиваемого Чехова. Там есть природа, выхухоли, чистый мед и пушистые кедры, там строят дома и магазины, там плавят сталь и рожают детей, делают буррату из птичьего молока и не жалуются на погоду и парковки, там ходят пешком, плетут макраме и поют после ужина, умеют жить на подножном корме и лечиться травами и собственной мочой. Так отбрось же уныние, неблагодарный российский интеллигент!» Такие монологи (попытки побега из пролежня) обычно вызывают у нас раздражение. Во-первых, потому что мы и сами так пробовали — утешаться тем, что всюду жизнь, — но нас это если и выручало, то ненадолго, так что тот, кому удалось, зацепившись за этот бампер, прокатиться дальше нас, не может не раздражать. Во-вторых, потому что нам и в самом деле требуется больше, чем «всюду жизнь», намного больше. Самые веселые из нас еще пока готовы радоваться тому неоспоримому факту, что жизнь неизвестным науке способом повсеместно побеждает смерть, но большинству этого мало. Что ж, не исключено, что это и есть наша работа — поддерживать мировой градус взыскательности. Но и список сопутствующих профессиональных заболеваний очевиден, к ним имеет смысл быть готовыми.

Для меня лично издержки профессии (или занятия) постепенно начали превышать бонусы. У меня сегодня кончились вопросы к родине (во всяком случае, вопросы такого рода, ответы на которые позволял искать и находить журнал «Отечественные записки»), угас интерес к «всюду жизнь», плохо получается радоваться малому, спасибо, что удается еще его замечать. Я не научилась пока не убивать себя отчаяньем. Я не придумала способа его преодоления в рамках профессии. Не изобрела технологии, позволяющей — пусть вместе с отчаяньем, в качестве побочного продукта — производить еще что-то, что виделось бы мне полезным или радостным, объясняющим жизнь или украшающим ее, способствующим преодолению синдрома канарейки или спасающим шахтеров. Ремонт мира в масштабах квартирки не доведен даже до стадии стяжки, а материалы уже закончились. Если бы я обладала иной квалификацией, то... Но я не обладаю, а имеющаяся у меня — увы, исчерпана.

Мария Степанова написала текст о мертвой воде, после которого не знаю даже, кто, как и зачем будет вдохновлять себя на писание публицистических текстов, эссе о внутренней или внешней политике, статей об уроках истории, комментариев про судьбы родины и нас. Этот текст настолько хорош, что хочется официально объявить его последней каплей драгоценной мертвой влаги, которая заполнила этот мех, там больше не осталось места, пора закрыть и закопать. Степанова, в отличие от журналистов и редакторов, вообще-то производит как раз живую воду, на совсем другой фабрике — она пишет стихи. Но тех, кто пишет стихи, всегда мало. То, что они вообще есть, — это чудо. Я не устаю ему радоваться и все время испытываю потребность благодарить.

Мне кажется при этом, что перепроизводство мертвой воды — как ни странно, не специфически российское явление (хотя у нас, бесспорно, этой воды напустили опережающими темпами и план по валу перевыполнили). У меня нет возможности подтвердить испытываемое мной ощущение, что в мертвой воде сегодня плавает весь мир, «но я чувствую так и томлюсь». Возможно, человечеству наконец пришло время изобрести совершенно новое вещество, утоляющее нашу странную жажду, найти новый язык, новое счастье и новое отчаянье. По-моему, так бывает, хотя до сих пор как будто не случалось.

Все, что я еще могла бы сказать по существу объяснительной — о причинах прекращения моей работы в проекте «Отечественные записки», — боюсь, будет лишь кустарным производством мертвой воды второй свежести.

Мне безумно жаль прощаться с журналом, не говоря уже о его героических сотрудниках. Мне жаль придуманного нами, уникального и когда-то вполне действенного, способа разговора о важном, жаль безумия и вдохновения, которые нам все же время от времени сопутствовали, жаль привилегии общаться с выдающимися соотечественниками, которой я обязана «Отечественным запискам».

Я даже хотела вместо этой путаной объяснительной записки написать объявление. «Отдаем диван. Кожаный, темно-зеленый, уголком, вместимость — 8—10 человек, в зависимости от комплекции и количества выпитого. Куплен в 2001 году совместно с Анашвили В.В. Диван в отменном состоянии, невзирая на то что с тех пор на нем сидели, думали, говорили, пили, ели, пели (иногда спали) такие люди, побывать с которыми в одном помещении многие россияне и граждане иностранных государств почитают за честь. Общее представление о составе людей, имевших дело с нашим диваном, можно получить здесь (ибо попытка даже беглого перечисления самоотверженных друзей, верных соратников, частых гостей вылилась в три страницы). Строго в хорошие руки. Договор об ответственном содержании».

Еще раз огромное спасибо и низкий поклон всем, благодаря кому мы были, жили и работали. Есть мнение: для того чтобы (попробовать) начать что-то новое, надо закончить старое. Я иду искать новые вопросы.

Важный дисклеймер: ничто из написанного мной не означает, что бренд «Отечественные записки» не обретет вскоре новой жизни в новом формате, под предводительством новых людей в поисках нового счастья. Чего я от души ему желаю и готова оказывать любое содействие, какое только может потребоваться.

Наш уникальный архив жив и остается доступным. Надеюсь, надолго. Он тут, заходите. В реале, то есть в бумаге, это роскошная черная башня до потолка, даже двойная.

Понравился материал? Помоги сайту!