«Лоэнгрин» как зеркало

В этом году сезон Байройтского фестиваля выдался особенно ударным: актуальная премьера — «Лоэнгрин» — свела в Фестшпильхаусе на Зеленом холме двух ключевых персонажей немецкой культуры: дирижера Кристиана Тилеманна, состоящего в должности музыкального руководителя Байройта, и знаменитого немецкого живописца Нео Рауха, одного из классиков «новой лейпцигской школы» — явления, по крайней мере, столь же художественно значимого, сколь и коммерчески успешного.

Второй козырь постановки — великолепный каст, особенно в мощном дуэте-противостоянии женских фигур: Аня Хартерос (Эльза) и Вальтрауд Майер (Ортруда). Петр Бечала (Лоэнгрин) сверхуспешно вышел на замену Роберто Аланье — французский тенор банально, хоть и парадоксально для певца такого уровня, недоучил текст. Но все-таки главным героем сезона был Раух.

По словам художника, на предложение Тилеманна поработать в Байройте он, как всякий нормальный немецкий гений, согласился моментально: ведь место знаковое. Одновременно ему было ясно, что придется быть этаким «сталкером», работать «на зараженной территории». Посему Раух шесть лет слушал в своей мастерской оперу «Лоэнгрин» и много думал.

В соавторы Раух пригласил свою жену, музу и соратницу Розу Лой — также весьма успешную художницу. Свою функцию художники-постановщики, привыкшие смотреть на реальность «сквозь прикрытые веки», видели как в чисто художественном, так и в метафизическом измерении: «мы изгоняем злых духов этого места силами красоты». Политические жесты вроде «государственной птицы» вместо лебедя, рук, взмывающих в воздух при слове «хайль» (его в опере много), и прочий мейнстрим вагнеровских постановок в этой связи были бы немыслимы.

Слегка бравируя правами театральных неофитов, Нео Раух и Роза Лой воссоздали сцену, какой она могла быть в девятнадцатом веке: с плоским задником и двухмерными кулисами. Однако в экспрессивной мощи живопись Рауха не знает себе равных.

Bild:

«Особенно поразительны штудии на темы облаков (например, к увертюре второго акта): этакий “Конец света, вид со стороны зарослей осоки”. Все выдержано в серебристо-голубовато-серых тонах — немецкая критика породила в этой связи новое понятие “рауховский голубой”: цвет, с которым еще первые ценители наркотического воздействия “Лоэнгрина”, от Людвига Баварского до Ницше и Бодлера, ассоциировали эту оперу. В любовных сценах в качестве дополнительного цвета всплывает насыщенный оранжевый.

Костюмы (за мужские отвечал Нео Раух, за женские — Роза Лой) пришлись бы впору персонажам Брейгеля. Одна из сцен внезапно оживляет “Ночную стражу” Рембрандта. Вообще в этой постановке немало от эстетики оживших картин — прежде всего, полотен самого Рауха. Каждую секунду чувствуется густая атмосфера странности и сомнения, потаенной жути, свойственной рауховскому сюрреалистическому соцреализму и столь уместной в “Лоэнгрине”. Это не сказочки про рыцарей, все гораздо хуже.

Этой выставкой оживших работ Рауха можно любоваться под музыку, с невероятным совершенством исполняемую Байройтским фестивальным оркестром под управлением Тилеманна, в очередной раз превосходящего самого себя. Спрашивается лишь: а где же режиссер?»

Изначально третьим на этой бензоколонке немецкого духа — наряду с Раухом и Тилеманном — числился режиссер Алвис Херманис. Два года назад он отказался от участия в проекте, мотивируя это как собственным несогласием с политикой кабинета Ангелы Меркель в отношении беженцев, так и неумением немецких СМИ проводить четкую границу между политикой и искусством. В зачитанном на пресс-конференции фестиваля обращении Херманиса по сути говорится, что ему не хотелось стать причиной обрушения на фестиваль очередного shit storm.

Об изначальных намерениях Херманиса можно лишь догадываться по некоторым элементам массовки. На должность же режиссера пригласили молодого американца Юваля Шарона. Шарон осуществил несколько приветливо встреченных европейской критикой постановок. Свою задачу в Байройте он описал так: «Комната была обставлена, даже люстра уже висела, следовало лишь ввернуть лампочку». Однако именно это ему сделать не удалось — в силу ли дефицита времени или по иной причине режиссура колебалась в амплитуде между топорностью и полным отсутствием. Впрочем, по законам Байройта постановщик может продолжить работу над своей концепцией в следующие годы.

Из других байройтских новостей: следующий сезон в Байройте обещает стать особенно русским — Анна Нетребко наконец споет здесь свою Эльзу (в вышеописанной постановке Рауха и под управлением Тилеманна, с которым российская примадонна уже работала над этой же партией в Дрездене). Наконец дебютирует на Зеленом холме и Валерий Гергиев: он продирижирует новой постановкой «Тангейзера», что у него наверняка получится на ура. А вот Дмитрий Черняков, отказавшийся, к сожалению, взвалить на себя вместе с Андрисом Нельсонсом новое байройтское «Кольцо» в 2020 году, дебютирует на Зеленом холме лишь в 2021 году — с «Летучим голландцем».

Бонус

Из года в год автору этих строк приходится говорить и писать о том, чем Байройт «особенно особенный» и почему его не имеет смысла сравнивать ни с одним другим фестивалем, особенно с соседним Зальцбургом, этим Голливудом оперного мира. Объяснить эту специфическую смесь рустикальной традиции и хай-энда высокой культуры так до конца и не получается. Мне нравится сравнение вагнеровского клана с Виндзорами, но и оно объясняет феномен не до конца. А вот представим себе невозможное: каким был бы Байройт, случись он в некой иной России?

Из немецкой газеты «Культур-скаут»:

«…Из года в год городок Тихвин к юго-востоку от Санкт-Петербурга становится одним из центров международного оперного мира. Здесь проходит традиционный фестиваль Николая Римского-Корсакова. Задуманный самим композитором и реализованный в большой степени его деятельными потомками фестиваль проходит в течение трех недель в августе.

В деревянной фестивальной избе на полторы тысячи мест, построенной век назад по проекту художника Михаила Врубеля и с недавних пор напичканной хай-теком, изо дня в день идет канон из десяти опер автора, предназначенных еще им самим для исполнения здесь, на Зеленом лугу: “Псковитянка”, “Майская ночь”, “Снегурочка”, “Млада”, “Ночь перед Рождеством”, “Садко”, “Сказка о царе Салтане”, “Царская невеста”, “Золотой петушок” и, конечно, “Сказание о невидимом граде Китеже”.

После долгих музыковедческих дискуссий и личного заступничества патриарха отечественной музыки Геннадия Рождественского в канон была включена “Сервилия”, но истинные корсаковианцы сомневаются в правильности этого решения: ведь канон есть канон. Радикалы, впрочем, предлагают включить в сакральный список еще и “Кащея Бессмертного”.

В этом цикле, раскодирующем алгоритмы национального самосознания от креационных мифов до актуальной потребности в мессианстве, русские видят отражение своего прошлого, ищут объяснения настоящего и ключи к будущему. Неудивительно, что участвовать в фестивале почитают за честь ведущие оперные силы страны и мира, и это несмотря на скромные по русским меркам гонорары.

К сожалению, недавнее прошлое Тихвина омрачено повышенным вниманием к фестивалю со стороны Иосифа Сталина, ежегодно прибывавшего сюда со своим окружением. Однако это не мешает нынешним главам государства и правительства, равно как и многочисленным высокопоставленным гостям из-за рубежа, начинать свой короткий летний отдых именно с поездки в Тихвин. В правящих кругах страны немало потомственных корсаковианцев, способных не только поддержать дискуссию о премьерной постановке (каждый год заново инсценируется одна опера мастера, остальные идут в повторе), но и поучаствовать в регулярном историческом симпозиуме “Тихвин в зеркале времен”.

На открытии происходит съезд финансовой и политической элиты страны, мелькают лица популярных актеров и телеведущих (завсегдатаи фестиваля — Андрей Малахов и Максим Галкин), режиссер Никита Михалков в неизменном белом костюме занимает место в первом ряду, где уже сиживали его отец и дед. А вот рядовым россиянам приходится порою десятилетиями ждать билетов в Тихвин, несмотря на то что руководительница фестиваля, правнучка композитора Надежда Римская-Корсакова, делает все для борьбы с процветающим черным рынком. Госпожа Корсакова проживает тут же, на принадлежащей поколениям ее семьи вилле, — ее можно встретить в посаженной еще ее прадедом дубраве на прогулке с мопсами Мизгирь и Берендей…

Ох, не о подобном светском рауте грезил композитор, замышляя свой “музыкальный праздник урожая” на пленэре! И все же Тихвин был и остается уникальным на музыкальной карте мира…»

Понравился материал? Помоги сайту!