Сергей Гурьев: «Слушаю мотеты»

«Крышеснос» российской рок-журналистики и фронтмен группы «Чистая любовь» о смысле андеграунда, миазмах инди-культуры и влиянии спецслужб на рок-движение

текст: Александр В. Волков
Detailed_picture© Миша Якобсон

Сергей Гурьев — один из основателей российской музыкальной журналистики, человек, научивший эту профессию издевательски улыбаться и шутить, взрывая мозг. Гурьев известен в разных образах, несколько раз в сети обсуждалась тема, что он вообще — персонаж вымышленный. Но его образы не противоречат друг другу. Известность приходила к Сергею изначально как к журналисту, идеологу эпохи самиздата, редактору, автору знаковых музыкальных фэнзинов «Урлайт», «КонтрКультУра» и Pinoller. Он утвердился и как писатель, выпустив биографию группы «Звуки Му». Есть люди, твердо уверенные, что Сергей — продюсер и музыкант.

Повод для интервью — выход на лейбле «Геометрия» бокс-сета «ПСС» («Полное собрание сочинений») рок-группы «Чистая любовь», в которой Сергей — фронтмен. Эта андеграундная команда прошла путь от эксперимента студентов-интеллектуалов через звание «легенды не для всех» к прижизненному памятнику — полной дискографии, изданной по нынешним временам невероятно роскошно и в лучших традициях постмодерна. Когда-то «ЧЛ» была мемом для знатоков, теперь она вдруг оказалась отражением идей и комплексов недавно закончившейся эпохи.

— Есть ощущение, что андеграунда как движения или как творческого заповедника сейчас нет. У тех, кто так себя называет, достаточно денег и связей для покупки дорогих инструментов и поездок за рубеж. Или же они вынуждены работать на корпорации. Может ли сейчас выйти из котельной, из дворников и сторожей (бомжей) новый музыкальный феномен?

— Мне кажется, сейчас понятию «андеграунд» наиболее созвучны люди, начинавшие в 90-е годы, когда было много нищеты, свободы и иллюзий какой-то творческой новизны. Например, у таких лидеров жанра, как Юлия Теуникова или Владимир Белканов, денег с тех пор намного больше не стало. А явления более позднего времени — скажем, «Лемондэй» или Jack Wood — это для меня уже не андеграунд, а скорее некие миазмы инди-культуры. Все это — такой субъективно-терминологический вопрос. Андеграунд я понимаю как нечто духовное: мол, где-то «там наверху» люди вынуждены пытаться соответствовать трендам и «прогибаться под изменчивый мир», а в полумифическом подполье продолжают царить нестяжательство, спонтанные импульсы и томление духа — это все «андеграунд». А «индепендент», или «инди», — нечто иное, связанное с поиском концепции и стиля, чтобы найденное как-то «выстрелило» в альтернативной среде. Мне кажется, в этом плане молодое поколение сейчас скорее находится в поле «инди», а люди поиска духовной точки как-то со временем перевелись.

Сергей Гурьев (в нижнем правом углу) слушает квартирный концерт "Белканов Бэнд"Сергей Гурьев (в нижнем правом углу) слушает квартирный концерт "Белканов Бэнд"© Дмитрий Борко

— Кажется, термин, с которым связывалось твое творчество, — «гонзо-журналистика» — вспоминают все реже. Или же эта психология, эта технология, попав в «реальные», «эффективные» мозги, мутировала в пиар-цивилизацию и она в таком виде теперь командует нами со всех «кнопок» — интернета, телевидения, радио? Может ли она расти качественно — в позитив?

— «Гонзо-журналистикой» в эпоху «КонтрКультУры» мы себя не называли, но, наверное, действительно могли бы. Это связано с эксцентрикой, игровым началом. В конце 80-х я считал, что рок-журналистика должна выражаться не в описании рок-музыки традиционными средствами: она должна нести в себе ту же подачу, тот же посыл, что и сам рок. Например, в рок-музыке есть «фузз», «драйв», «рубилово», «крышеснос» — и вот всего этого надо добиваться и в рок-журналистике. Искать парадоксальные словосочетания, смешивать — иногда даже в рамках одного предложения — наукообразное философствование и уголовный сленг, например. Вызывая у читателя, как это стали называть позднее, когнитивный диссонанс. У нас тогда, как мне кажется, даже «Московский комсомолец» многому научился и даже «Эхо Москвы». Но сейчас уже и само понятие «когнитивный диссонанс» превратилось в такой штамп, что на некоторых порталах, как я слышал, его аж запрещают употреблять. «Гонзо-журналистика» была актуальным «свежаком» на рубеже 80—90-х, когда люди устали от академизма и тоски совка. А после журналистской вакханалии 1990-х со всеми этими «Мегаполис-экспрессами» сейчас, пожалуй, глотком свежего воздуха стала и продолжает оставаться фундаментальная аналитика. Другое дело, что она, как и герои «желтых лет», тоже мутировала в пиар-цивилизацию — и во всяких шоу / круглых столах на федеральных каналах, переплетая тех и других, устраивают эдакий сюрреалистический цирк. Во времена «КонтрКультУры» было понятно, куда идти: выражаясь футбольным языком, существовала куча свободных зон. А сейчас информационное пространство тотально и искажено — и, как и куда ни плюнь, окажешься его частью, растворишься в нем. Поэтому-то делать ничего и не хочется.

Я беззаветно люблю отсутствие практического смысла.

— Мифичность журналистской объективности — вещь, которую массовое сознание воспринять не сможет, полагаю. Как ты относишься к современной журналистике?

— Для меня в журналистике самым ценным продолжают оставаться язык в плане формы и ориентация на духовные ценности в плане подхода. Что касается языка, последним, кто радовал в музыкальной журналистике, был, наверное, Макс Семеляк. Сейчас из рецензентов музыки мне, пожалуй, наиболее симпатичен Андрей Смирнов («Завтра») — потому что его волнуют не актуальные коммерческие тренды, а все та же духовная составляющая. Еще очень нравился Лева Ганкин на «Радио Культура», но его там, увы, давно нет.

— Выход бокс-сета «ПСС» группы «Чистая любовь», где ты поешь и солируешь на казу, — игра, которая выросла во что-то большее? На такую мысль наталкивают, например, ваши максимализм и перфекционизм, долгие доводки материала. Словно издание готовилось на века или в космос. Почему так серьезно?

— Контент коллекции «Чистой любви» — это художественный трэш, и вот на контрасте с этим хотелось сделать издание патологически репрезентативным. Такое искрометное говно в золоте. А вообще «Чистая любовь» изначально была мечтой об идеальной, несуществующей и невозможной в природе рок-группе. Соединяющей несоединимое: высокий интеллект и пустоголово-мещанские тексты о любви, мнимый музыкальный примитивизм и поиск новых граней выразительности рок-музыки. Как говорила Росвита Трекслер, «музыковед, который однажды детально рассмотрит их песни, будет поражен»… Мечтали мы об этом с художественным мозгом «Чистой любви» Максом Волковым на старших курсах искусствоведческого отделения истфака МГУ в середине 80-х. Нам тогда казалось, что живой рок-музыки вокруг нас в СССР нет, а есть или пафосно-революционная антимузыка, или группа «Автограф». А хотелось создать среднее между Slade, The Stranglers и ВИА «Верасы». Чтобы было нечто громоподобно-щемяще-певучее — и сексуально агрессивное. При этом средств под рукой не было вообще никаких. В этом плане «Чистая любовь» всегда была утопией, красивейшим чертежом мифического Рок-Дворца Советов, увенчанного сердцем со скрещенными костями вместо Ленина. Не группа как таковая, а ее идеальный образ. Но настоящую группу мы вопреки логике и возможностям тем не менее пытались создать. И экзотические плоды этих титанических, но заведомо неосуществимых усилий теперь составляют пресловутый контент коллекции. Слушать все это сейчас, мне кажется, как минимум забавно и, так сказать, культурологически поучительно. Местами попадаются-таки нечеловеческие прорывы в недостижимое.

Люди поиска духовной точки со временем перевелись.

— Раскрой, пожалуйста, тайну разделения славы и труда в вашем дуэте.

— Дело в том, что я более широко известен в каких-то кругах благодаря рок-самиздату, инди-продюсерству, книге про «Звуки Му» и всему такому. Поэтому существует такой штамп восприятия: «“Чистая любовь” — это группа, где поет Сергей Гурьев». При этом Макс, являющийся главным творческим ядром проекта, незаслуженно теряется в моей сомнительной тени… На самом деле это абсолютно самоценная личность: востоковед, сын морского офицера, очень тонкий и глубокий человек. Хотя многое в группе и строится на противоестественном сочленении наших вроде бы малосовместимых творческих начал. Почти те же слова, кстати, можно сказать и про мой журналистский коитус с другим Волковым, Александром Сергеевичем, с которым мы делали «КонтрКультУру» и Pinoller. Живу, так сказать, в стихии и под сенью тонких и глубоких Волковых, образуя с ними долгосрочные творческие тандемы.

«Чистая любовь. Муви» — фильм, вошедший в «ПСС»


— Охарактеризуй проект «Чистая любовь» — музыкально, эстетически. На позднем этапе в группе много музыкантов — почти оркестр, заметный женский бэк-вокал. Вам плевать на тенденции рынка? Группу не интересует будущее? Или вы так его видите?

— Изначально, в середине 80-х, «Чистая любовь» в плане своей интеллектуальной рефлексии по поводу всего — панка и ВИА, собственно интеллекта и бытового «тупизма» — могла быть, наверное, отнесена все-таки к new wave. Но это был такой особенный new wave — не преодолевающий, а, наоборот, принципиально не желающий отказываться от таких базовых ценностей рока 70-х, как «забой» и «угар». А появившиеся впоследствии «оркестр» и женское бэк-вокальное трио — это все те же символы эпоса и монументализма, контрастирующие с «трэшевостью» концептуального ядра. Если довести этот дискурс до абсурда, получился бы эдакий концерт для казу с оркестром, где казу играет мелодию «а на кладбище все спокойненько», а аранжируется все это в грандиозную симфонию Малера с элементами Slade. На тенденции же рынка — конечно, плевать! «Чистая любовь» и рынок — это как комета над муравейником, бессмысленно, грозно и почти незаметно раз в сто лет пролетающая.

— Ты говорил про теплое отношение к Slade и The Stranglers. О'кей, а сейчас есть на мировой сцене кто-то, кто вызывает у тебя ощущение духовного родства?

— Вообще почти нет такого. В эпоху активной фазы вызывали симпатию Dead Weather — в отличие от других инкарнаций Джека Уайта. К сожалению, такую откровенную рок-музыку сейчас играть обычно стесняются. Еще более острую любовь на грани маньячества вызывала QueenAdreena, но сейчас у солистки Кэти-Джейн, похоже, не осталось физических сил на этот проект. Точно так же, как и лично у меня с чисто физическими силами на «Чистую любовь» налицо большие проблемы. Вечным Джаггером себя не чувствую и близко.

Обложки альбомов «Чистой любви»Обложки альбомов «Чистой любви»

— «Чистая любовь» — поколенческий реликт, выражение развития, генезиса последнего пока поколения, которое пыталось формулировать себя и мучилось от невозможности этого?

— «Чистая любовь», мне кажется, — глубоко индивидуальный феномен. Если говорить о каких-то архетипичных влияниях, то это, наверное, The Beatles и «ДК». Соответственно мы с Максом — это такой тандем, где с условным Ленноном дуэтом вопреки логике пытается петь не Маккартни, а поминутно теряющий слух Женя Морозов (вокалист «ДК». — Ред.). Все получалось очень музыкально, но с элементами атонального медвежьего рева. Наше поколение — поколение постмодернизма. Творчество — конвульсии постмодернизма, который, разрушая стили друг о друга, создает первобытный хаос и одновременно через собственное саморазрушение приходит к чеканным классическим хитовым формам. И все это в одном флаконе. В описании кажется, что такое невозможно — а вот тем не менее...

В рок-музыке есть «фузз», «драйв», «рубилово», «крышеснос» — всего этого надо добиваться и в рок-журналистике.

— На презентации «Чистой любви» выступили музыканты, которых ты продюсировал, — много нового показавшие «Дочь Монро и Кеннеди» и сыгравший отличный «бест» рок-бард Владимир Белканов. На подъеме с программой «Укок» психоделические «Рада & Терновник», но вот почти ничего не слышно про нежный и глубокий проект «Третья мировая весна». Почему эти, такие разные, артисты оказывались в разное время твоими подопечными?

— Одна девушка-продюсер как-то раз вывела «формулу неуспеха» музыкального проекта. Типа если ты хочешь узнать, выстрелит или не выстрелит некий молодой музыкальный проект, надо дать его послушать Гурьеву. И если ему понравится — значит, точно не выстрелит! Я думаю, это хорошая формула. У меня вызывает отторжение практически любой музыкальный проект, где чувствуется попадание в некий глубинный нерв молодежных масс текущего момента. Например, когда Кушнир в середине 90-х всем давал слушать демо-кассету «Мумий Тролля» и почти все ему говорили, что это «говно без шансов», я сказал, что «при грамотном промоушене это можно раскрутить до уровня “Агаты Кристи”». А «Агата Кристи» тогда была в самом «зените-раззените». Но сама музыка «троллей» при этом вызывала у меня крайне агрессивное неприятие! А если кто-то мне сильно нравится, значит, он абсолютно чист от этого «попадания в молодежный нерв эпохи» — и шансов добиться широкого успеха у него практически нет. Вот таким проектам я всегда любил отчаянно помогать, буквально костьми ложась.

— Скажи тогда — на фига?! В чем смысл этой деятельности? Никто не стал богатым и даже телеизвестным, хотя, на мой вкус, это острогениальные, нужные стране музыканты. Чего не хватает нашему миру? Зачем нужен художник, которого тупо не знает большинство любителей жанра?

— Я беззаветно люблю отсутствие практического смысла. Мне кажется, что когда я бьюсь за некую чистую, свободную от всякого прагматизма идею, я как бы набираю очки в параллельном высшем мире эдаких платоновских эйдосов, что гораздо более ценно перед вечностью. Соответственно и эти проекты, которым я помогаю, как мне кажется, обладают гораздо большей ценностью в абсолютном смысле, чем те, которые добиваются формального успеха в мире постылых видимостей.

Тема глубокого и очень неоднозначного влияния спецслужб на подпольное рок-движение остается пока практически неисследованной.

— Кого ты сейчас слушаешь, кому помогаешь?

— Именно сейчас я слушаю главным образом Grand Funk Railroad — популярный у нас еще в 70-х прямолинейный и вполне классический хард-рок с хорошим религиозным потенциалом. А помогаю — Марине Барешенковой, девушке-сонграйтеру, аккомпанирующей себе на клавишных. Это для меня — такое сакральное, храмовое искусство. Она поет высоким, чистым голосом, самозабвенно искренним, и в ее песнях нет практически никаких искажений, идущих от земной суеты, — это словно ретранслятор высших духовных энергий. Она любит средневековую музыку и, когда поет под свой «Курцвейл», часто использует регистры органа, клавесина. Недавно я читал эпопею Писигина про британское фолк-возрождение — думаю, примерно такое же впечатление производил на современников голос воспетой им Энн Бриггс.

— Твой выбор, как и ранее, — явно вне трендов, объявленных в СМИ «модными», или вкусов интернета и телеаудитории. Но и в какой-нибудь ретро-вечер эта музыка тоже вряд ли впишется. Чего ты ждешь от музыкантов, которым помогаешь?

— Просто жду, что они дадут концерт на пределе своих возможностей и произведут сильнейшее впечатление на тех, кто на них пришел. Это никак не связанно с коммерцией. Люди сейчас часто жалуются на то, что жить становится плохо. И тут задача простая: создать некую чудесную зону, в которой в один прекрасный вечер всем будет хорошо.

«Чистая Любовь». Квартирник«Чистая Любовь». Квартирник© Алексей Шульгин

— Как ты относишься к недавнему скандальчику с «открытием», что поздние песни Цоя якобы писались в Голливуде? Тема звучала анекдотично — народ беспокоила не проблема авторства и стилистических соответствий, а чисто политический аспект. Но участие наших спецслужб в этих процессах давно и громогласно объявлено. Было бы странно, если бы ЦРУ и их коллеги из разных стран вот так картинно не обращали внимания на эти процессы.

— Тема «спецслужбы и искусство» вообще большая, интересная и актуальная. Сейчас все больше говорят и пишут о том, что наша пресловутая перестройка уходит корнями в Международный институт прикладного системного анализа, существовавший в 70-е годы в Австрии, над которым простирались совиные крылья как андроповских, так и западных спецслужб. Потом появился его советский филиал: Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований — ВНИИСИ, в рамках которого работал Гайдар. Там с использованием методик системного анализа разрабатывались всякие долгосрочные программы развития СССР. И все спецслужбы, которые вокруг этих институтов вились, пытались то ли обдурить друг друга, то ли затеять какие-то совместные проекты, чтобы нае*ать свои правительства и заработать денег. И потом все стало двигаться в определенную сторону, в Питере по инициативе КГБ в начале 80-х был создан рок-клуб, в Москве в 85-м таким же образом — рок-лаборатория. Я со всем этим в 80-е, будучи рок-самиздатчиком, немного соприкасался, и было полное ощущение странной гражданской войны в подпольном рок-движении, где воюющие стороны подспудно контролировались разными кланами КГБ, противоборствующими между собой. Одни хотели устроить перестройку и погреть на этом клешни, другие — наоборот, сохранить статус-кво. Многие рок-деятели, конечно, использовались «втемную», другие работали как своего рода «двойные агенты», стараясь, в свою очередь, использовать интересы КГБ в революционных целях. Существовал даже термин «новая зубатовщина». Сейчас это, наверное, многим покажется конспирологическим бредом, а тогда весь воздух был этим пропитан. «Поздние песни Цоя в Голливуде» — надо полагать, перебор, но широкая тема глубокого и очень неоднозначного влияния спецслужб на подпольное рок-движение остается пока практически неисследованной. Что, может быть, и хорошо, потому что вскрытие новых фактов могло бы привести к целому конгломерату разочарований и краху идеалов.

© Алексей Морозов

— После твоего с Александром С. Волковым журнала Pinoller, кажется, альтернативной прессы как массового явления не стало вообще. Что произошло? С кем? Почему в сети нет популярного издания, посвященного альтернативе?

— Я думаю, ответ прост: в связи с развитием интернета. Точно так же как пластинки перестали продаваться: все есть в сети. Диски покупают теперь не человеческие массы, а коллекционеры, чей круг узок. Можно и сейчас, конечно, сделать альтернативный журнал для коллекционеров, но это будет скорее не социокультурный феномен, а полиграфический. Кроме того, в 80—90-е в народе, еще озверевшем от тоски совка, жил запрос на эксцентрично-эпатажно-революционный дискурс. Сейчас эта ниша выглядит, как мне кажется, далеко не так заманчиво.

— Нынешние политические изменения воспринимаются нередко как сползание к реакции. Будет ли все это стимулом для создания новой альтернативной прессы, музыки, вообще искусства? Каким оно будет?

— Тут видны два понятных пути: нащупывание новых и новых болевых точек архетипов сознания, что все видели на хрестоматийном примере Pussy Riot, — и поиск утраченных вневременных форм духовности в рамках этих архетипов. Мне, как человеку стареющему, ближе второй путь. Слушаю мотеты… Как говорил великий Черчилль, «кто в молодости не был революционером — у того нет сердца; кто в старости не стал консерватором — у того нет мозгов».


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20244963
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246518
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413099
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419581
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423652
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428955
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429611