«Это нам испытание послано, надо перетерпеть»

«Очередь желающих потоптать портрет Макаревича была значительно больше, чем очередь желающих потоптать портрет Яценюка. Потому что Яценюк в другом государстве, а вот Макаревич — наш предатель. И его топтали с бóльшим желанием», — антрополог Александра Архипова из группы «Мониторинг актуальных форм фольклора» при Школе актуальных гуманитарных исследований ИОН РАНХиГС делится своими наблюдениями на научном семинаре, посвященном Антимайдану.

«Это то, что называется ритуальными протестными формами, — топтание плакатов. Человек несет портрет Яценюка или Макаревича с надписью “организатор Майдана”, наступает на его лицо, потом фотографирует свою ногу и тут же выкладывает в Фейсбук, “ВКонтакте” или в “Одноклассники”, потом снова несет с отпечатком ноги. C точки зрения исторической перспективы это, конечно, магический прием: уничтожая изображение, ты причиняешь вред оригиналу, с которого сделана копия», — поясняет она.

Отсюда следует как минимум, что гипотеза о тотальной «проплаченности» и «принудительности» Антимайдана — очень грубое упрощение. «Человеку могут заплатить, чтобы он пошел на митинг и прошел маршрут от “Чеховской” до “Площади Революции”. Но топтать плакат он не обязан».

Александра Архипова — один из лидеров проекта по исследованию политических протестных акций с точки зрения антропологии и фольклора.

В конце 2011 года антрополог Дмитрий Громов, научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН, закончил свою книгу об уличном политическом акционизме — этой темой он занимался много лет. Монография заканчивалась фразой: «В последнее время уличный акционизм идет на убыль, и никаких всплесков гражданской активности не предвидится».

Через неделю Громову пришлось забирать эту книгу из типографии и срочно ее переписывать: в России начались массовые протесты, которые мы теперь знаем как «Снежная революция», «Болотная». Эта серия митингов и акций, продолжавшаяся как минимум полгода — до «майской» Болотной, — стала, наверное, первым политическим действом, которое взялись исследовать антропологи и фольклористы.

Многие считают, что Путин на них смотрит.

Мы привыкли думать, что фольклористы собирают «старинные сказки, легенды, тосты». Все то, что в советских школьных хрестоматиях называлось «устным народным творчеством». Но фольклор, точнее, традиции и связанные с ними тексты возникают и воспроизводятся не только в деревне, но и в любых сообществах: сейчас ученые собирают и исследуют множество самых разных типов текстов — от девичьих альбомов и «страшных историй» до демотиваторов в интернете.

Московские протесты 2011 года, их тексты и на глазах рождавшиеся ритуалы стали, возможно, первыми политическим акциями, которые исследовали с помощью антропологического инструментария.

«В России не было традиции таких исследований. В Америке есть политическая антропология. Активно анализировалось сербское молодежное движение, очень много литературы посвящено студенческим протестам во Франции 1968 года. Но чтобы митинги исследовались именно как культурные тренды, как форма публичной ритуализации действительности, с целью показать, как это все происходит... Это скорее наша фишка», — говорит Архипова.

Инициатором этой работы был фольклорист Андрей Мороз, который много лет занимался традиционным фольклором Русского Севера. Он создал в Фейсбуке группу «Фольклор “Снежной революции”» и призвал всех коллег сбрасывать туда тексты, фотографии и другие данные.

Так «с колес» начала возникать исследовательская группа. «Это не было единым порывом одной институции. Это разные люди с разными идеями, с разной методологией. Среди нас социологи, фольклористы и этнографы, которые занимались самыми разными вещами», — говорит Архипова.

Она сама занималась изучением советских анекдотов, написала монографию об анекдотах о Штирлице, изучала политические анекдоты 20—30-х годов. Мария Ахметова записывала рассказы современных православных о близком светопреставлении (и написала книгу «Конец света в отдельно взятой стране»). Андрей Мороз собирал в деревнях Русского Севера рассказы о магической силе колокольного звона или о волшебных волках. Социолог Дарья Радченко изучала сетевой фольклор, писала о «бородатых баянах» и о том, как советская идеология находила отражение в елочных игрушках.

Часть участников Антимайдана вышла на акцию с лозунгами против биометрических паспортов, унифицированных электронных карт и других цифровых «печатей Антихриста».

И все они в ситуации, когда буквально за окном, на глазах начала набирать силу новая традиция, начали формироваться культурные формы протестного движения, стали сначала хаотически, а потом все более системно анализировать и осознавать этот процесс.

«Вдруг это стало мощнейшим движением, люди присылают нам материалы, группа “Фольклор «Снежной революции»” стала невероятно популярна», — говорит Архипова.

Антрополог (или фольклорист) — в определенном смысле профессиональный чужак. Он не имеет права на априорные знания о тех текстах и традициях, которые исследует, не должен вчитывать в них «чужеродные» смыслы, принесенные из его собственной культурной среды. Это относительно просто, если мы исследуем племя в джунглях Амазонки, но очень сложно, когда ты исследуешь собственную культуру. Нужно научиться отстраняться, выносить за скобки свои знания, задавать вопросы об очевидных, казалось бы, вещах — только так можно получить фактические знания о культуре, а не наши о ней представления.

В процессе исследования массового политического движения ученым нужно было понять, как возникает язык, на котором общается «протестная общность», как возникают ритуализованные действия. Фольклористы впервые попытались увидеть политическую акцию как культурную форму.

«До сих пор в изучении такого рода акций главенствовала оптика политологическая и социологическая. Политологи — это изучение позиции лидеров протеста, идеологии митингующих. Социологическая оптика — это больше про состав протестующих, попытку их как-то классифицировать, выявить их цели и отношение к тем или иным вопросам», — говорит один из участников проекта, фольклорист Михаил Алексеевский.

«Для нас на первый план выходят те вещи, которые связаны с протестными традициями других эпох и других культур, связи с массовой культурой, не столько прямой смысл протестного высказывания, сколько его формы, его коннотации, вообще культура протеста, которой социологи и политологи практически не занимаются», — говорит он.

Исследовательский инструментарий формировался прямо в процессе работы, вспоминает Архипова. «Никакой настоящей методологии в этом не было. Это было импульсивное решение людей, которые были представителями самых разных организаций и специальностей», — говорит она.

Первоначально она и ее коллеги фотографировали плакаты, формируя таким образом базу текстов для анализа.

«Потом мы поняли, что просто базы данных по плакатам недостаточно, нам нужны носители, чтобы понимать, почему эти люди сделали этот плакат. Мы начали собирать интервью с людьми, которые держат плакаты. Это сильно замедлило сбор плакатов, но зато мы получаем более интересную, разностороннюю картину», — говорит она.

Собранные и обработанные данные стали основой для серии статей, «энциклопедии протестных мемов» «Азбука протеста», сборника статей «Мы не немы. Антропология протеста в России 2011—2012 годов», вышедшего в Эстонии в 2014 году.

«Попытки опубликовать эту книгу в Москве или в Петербурге в течение двух лет почему-то не удавались. Все намерения издательств опубликовать эту книгу как-то растворялись», — вспоминает Архипова о попытках выпустить книгу в России.

Антимайдан

Белоленточный протест сошел на нет после Болотной 6 мая 2012 года, однако митинговая активность не остановилась, и спонтанная группа антропологов, фольклористов и социологов продолжала работать. Они ходили не только на «белоленточные» митинги, но и на провластные акции, на митинги врачей и учителей.

На этой неделе на научном семинаре были представлены предварительные результаты наблюдений за акцией нового игрока на политическом поле — движения «Антимайдан».

Методика работы выглядела так: исследователи фотографировали плакаты или транспаранты (главным образом те, которые были сделаны самостоятельно, то есть заведомо выражали личную позицию участника митинга), а затем опрашивали их носителей.

Таким образом у ученых появилась база плакатов, к этой базе прилагаются анонимные интервью, в которых люди объясняют, почему они совершили то или иное действие или сочинили тот или иной плакат.

«Мы не можем интервьюировать любого произвольного участника политической акции. Мы интервьюируем человека, который имеет четко выраженную политическую позицию. Не просто четко выраженную, а выраженную публичным образом», — уточняет Архипова.

Думали, что это будет «церемониал»

Ученые ожидали, что шествие Антимайдана будет такой церемониальной акцией, устроенной провластными структурами для демонстрации легитимности власти и лояльности ей, что все участники придут туда за деньги или по обязанности, что это будет своего рода театр марионеток.

«Наша нулевая гипотеза не подтвердилась, потому что совершенно явно на этот митинг вышли не только люди, мобилизованные административным ресурсом, но и те, кто искренне солидарен с идеями этого шествия. Я не говорю, что все были “проплачены”, я не говорю, что все искренние, но картина гораздо сложнее», — говорит Архипова.

Всего она и ее коллеги записали несколько десятков интервью, часть людей отказывалась разговаривать. «Количество отказов давать интервью на этой акции было большим. Гораздо выше, чем, например, на акции памяти Немцова. Но у нас есть такое ощущение, которое очень трудно доказать, что ровно те, кто отказывался, и были, грубо говоря, отправлены своей организацией. Или пришли за деньги. Однако очень много людей искренне отстаивали свою позицию».

Митинговая магия

Люди, участвующие в акциях протеста, чувствуют себя вовлеченными в «делание истории», у них есть чувство, что они прямо сейчас могут непосредственно влиять на власть или оппозицию.

«Например, многие люди считают, что Путин на них смотрит. Я помню, как на каких-то шествиях люди кричали, что на вертолете летает Путин и нас снимает. Некоторые думают, что таким искренним движением они коммуницируют с властью напрямую. А некоторые считают, что они показывают свое отношение к Навальному, когда топчут его портрет. Потому что таким образом, как сказал мне один информант, и другие понимают, что его нужно убить. Тем самым он влияет на других людей», — говорит Архипова.

Недостаточно вместе

Из анализа интервью и из наблюдений следовало, что на Антимайдан пришли представители десятков разных организаций и групп — в их числе практически не было крупных политических партий и движений (самым заметным было НОД депутата Федорова, числившееся одним из организаторов шествия).

«На Антимайдане был огромный срез огромного количества групп, там были представители субкультур — поисковики, диггеры, реконструкторы, неоязычники. Там было огромное количество военизированных организаций — от школьных клубов до вполне серьезных. Там были казаки (или люди, которые показывали, что они казаки). Там были какие-то не очень известные политические партии, там были просто люди, которые ни с чем себя не ассоциировали», — говорит Архипова.

Один из выступавших на семинаре отметил, что участники Антимайдана представляли собой «низовой административный ресурс», то есть множество организаций уровня ЖЭКа — советы и ассоциации ветеранов, общество инвалидов, военно-спортивные и военно-патриотические секции и кружки, профкомы предприятий. Особенную активность проявляли организации инвалидов.

«При этом многие из этих групп очень далеки друг от друга. То есть общего языка у байкера с уборщицей и школьным военно-патриотическим клубом скорее всего не будет».

Ребусы не нужны

Эта разношерстность, по мнению ученых, объясняет разительные отличия в языке лозунгов и плакатов Болотной и Антимайдана. Во время митингов протеста 2011—2012 годов было поразительно много лозунгов и плакатов, тексты которых были построены на языковой игре, на обыгрывании цитат (например, из речей Путина). Максимума доля таких интертекстуальных плакатов достигает во время митинга на проспекте Сахарова, там ученые насчитали 32 процента плакатов с интертекстуальными лозунгами.

Архипова объясняет этот «болотный юмор» и игры с цитатами желанием участников протеста консолидироваться, сообщить нечто соратникам, с которыми они говорят на одном языке.

«Высокий уровень хитрых интертекстуальных цитат в лозунгах рассчитан на соратников, людей, стоящих локоть к локтю, только они поймут, в чем содержание. Чтобы были языковая игра или интертекстуальная цитата, ребусы, нужна референтная группа, которая все это понимает, которой это нравится. На Антимайдане такой группы нет: там были представители разных движений, и они между собой плоховато коммуницировали», — говорит она.

«Женщины, с которыми мы разговаривали, побаивались казаков. Все там шарахались от “Ночных волков”», — добавляет Архипова.

Общего языка у байкера с уборщицей и школьным военно-патриотическим клубом скорее всего не будет.

Невзаимная ненависть

Язык Антимайдана, набор его базовых идеологем, появился не сейчас, а значительно раньше. Практически те же лозунги были на Марше мира в сентябре 2014 года, где вдоль колонны стояли люди с лозунгами против «пятой колонны». Весь диалог между «болотной» оппозицией и Антимайданом уже тогда был реализован.

«Здесь одна часть общества испытывает ненависть к другой части внутри одной страны. На оппозиционных акциях — на Болотной, на проспекте Сахарова и далее — ненависть к власти. Антимайдан ненавидит “пятую колонну”. А “пятая колонна” ненавидит власть. Это было очень хорошо видно, когда осенью был Марш мира. Шла колонна протестующих, а вдоль нее стояли сторонники Новороссии, которые тогда еще не были оформлены в движение “Антимайдан”. И они держали плакаты, обращенные к тем: “Вы — предатели Родины”, “Вы — нацпредатели”, “Вы — пятая колонна” — а протестующие шли с плакатами, обращенными к Путину и к Украине, не было плакатов, обращенных к сторонникам Новороссии», — говорит Архипова.

Ученые отмечают, что на Антимайдане не было ни антиукраинских лозунгов, ни собственно демонстрации ненависти к Украине. «Конечно, словосочетание “киевская хунта” повторялось часто, даже “мазеповско-нацистская хунта”. Но общий дискурс был такой: бедные украинцы, их притесняют, расстреливают, киевская хунта пришла к власти, наняла американцев, как они не понимают, что их порабощают, мы должны их спасать», — говорит Архипова.

Апокалипсис на пороге

В общем понимании политической ситуации между «болотной» оппозицией и Антимайданом наблюдалось удивительное единодушие: и те и другие считают, что Россию надо спасать. Правда, первые считают, что спасать страну надо от козней власти, а вторые — что от «пятой колонны» и нацпредателей.

Само решение выйти на Антимайдан, принять участие в провластном митинге во многом было мотивировано именно страхом за Россию: многие из лозунгов говорили, что Россию надо спасать, что над ней нависла угроза расчленения и гибели (однако на Антимайдане это сочеталось с идеей, что Россия — спасительница мира).

Страх за Россию сочетался с апокалиптическими ожиданиями: часть участников Антимайдана вышла на акцию с лозунгами против биометрических паспортов, унифицированных электронных карт и других цифровых «печатей Антихриста», с иконами, с призывами защищать святую Русь.

«Дискурс такой: если мы не сплотимся, то Россия погибнет. У многих ощущение, что наступает конец, другие считают, что это испытание, третьи — что, наоборот, наконец-то Россия вышла на мировую арену и заняла свое место», — говорит Архипова.

Логика Антимайдана в этом смысле строится не на рациональных политических требованиях к кому-либо, а на религиозных понятиях «испытания», «воздаяния», коллективной ответственности. Причем даже понимание конкретных экономических и политических реалий не мешает этой мистической интерпретации.

«Мы с одним информантом обсуждали, что экономическая и политическая ситуация ухудшается. Я спрашиваю: а как вы при этом Путина поддерживаете — а он говорит: это испытание, которое нам послано, мы должны перетерпеть, чтобы сплотиться».

Еще одна симметрия с оппозицией: и те и другие считают своих оппонентов «зомбированными» телевидением. Участники Антимайдана, как оказалось, настроены весьма скептически по отношению к СМИ, многие говорят, что не смотрят телевидение, в то же время некоторые из них заявляли, что слушают «Эхо Москвы». Так, например, одна из участниц акции сказала, что пришла на Антимайдан именно потому, что на «Эхе Москвы» говорили о его «проплаченности». При этом многие из них считают, что именно телевидение виновно в появлении «пятой колонны».

«С точки зрения либерального дискурса, “прозомбированы” провластные активисты, с точки зрения их — “прозомбированы” либералы. Во время Антимайдана в толпе ходило две теории. Первая: что либералы — прямые агенты Запада. Грубо говоря, им платят деньги, а они за это разваливают страну. Вторая: на либералов влияют через телевизор, телевизор “излучает”, либералы слабые, они наиболее подвержены этому влиянию, поэтому они так себя и ведут. На самом деле они не виноваты, виноват телевизор», — говорит Архипова.

Вообще в ходе Антимайдана живо обсуждалась тема, как надо поступить с оппозицией: мнения варьировались от «убить» до «выслать». «Милые женщины, с которыми я только что записывала интервью, кричали, что надо просто выслать, а брутальные мужчины кричали, что надо публично казнить. И эта дискуссия развернулась широко», — добавляет она.

Понравился материал? Помоги сайту!