«Они даже не представляли себе науку, которую взялись отменять»

В этом году исполняется 70 лет так называемой августовской сессии ВАСХНИЛ (31 июля — 7 августа 1948 г.). Всю первую половину XX века наиболее активно развивающимся направлением в биологии была генетика — наука о генах и об их роли в передаче наследуемых признаков. Противником генетики в Советском Союзе был приближенный к Сталину так называемый народный академик Трофим Денисович Лысенко. Для обозначения генетики им был изобретен термин «реакционный менделизм-морганизм» — по фамилиям двух крупнейших европейских ученых, ботаника Грегора Менделя и лауреата Нобелевской премии Томаса Моргана. «Менделизму-морганизму» сторонники Лысенко противопоставили так называемую мичуринскую агробиологию, представлявшую эклектическую смесь из часто противоречивших друг другу научных теорий. В частности, «мичуринцы» отрицали значение хромосом в передаче наследуемых признаков и утверждали, что эти признаки можно направленно изменять в ходе особенного «воспитания» организма. Некоторое время классическая генетика в СССР уживалась с «мичуринской биологией». Но в 1948 году во время расширенной сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина генетика официально была объявлена реакционной и буржуазной лженаукой, ее преподавание было запрещено, крупнейшие ученые отстранены от работы. Развитие генетики и вообще биологии в стране затормозилось на долгие годы. О том, что означало это мероприятие и каковы были его последствия, беседуют Екатерина Шерга и популяризатор науки, автор книги «Введение в поведение. История наук о том, что движет животными и как их правильно понимать», номинант премии «Просветитель» Борис Жуков.

— Борис, в послевоенное время в советской науке происходило много зловещих и жутких вещей. Но борьба с «генетикой — продажной девкой империализма» как-то особенно запомнилась. Почему?

— Громили не только генетику. Но ее разгром был первым и в своем роде образцовым. Советская биология так и не оправилась от этого удара. По этой модели проводились дальнейшие кампании. Два года спустя громили физиологию на так называемой Павловской сессии. Причем под лозунгом защиты чистоты павловского учения с особенным азартом шельмовали академика Леона Абгаровича Орбели, непосредственного ученика и фактически преемника Павлова. Громили квантовую химию — принципиально новое направление и самое плодотворное на тот момент. Что там было в гуманитарных областях, я лучше даже говорить не буду.

— Зачем Сталину понадобилось уничтожать науку, причем сразу после войны, когда особенно были нужны новые технологии?

— А зачем ему понадобилось накануне конфликта с Германией, неизбежность которого он прекрасно понимал, уничтожать командный состав собственной армии? А зачем ему понадобилось сажать и расстреливать руководителей промышленности, в том числе и военной? Сталину все время, непрерывно нужны были какие-то процессы, какие-то кампании, какие-то внутренние враги. Поскольку «эксплуататорских классов» к концу сороковых годов в СССР уже не осталось, с троцкистами и бухаринцами тоже вроде бы разобрались, очередными отступниками от генеральной линии стали менделисты-морганисты. Он и с физикой хотел сделать то же самое («лженаучными» и «идеалистическими» должны были объявить теорию относительности и квантовую механику), но ему объяснили, что тогда не будет бомбы. И все. Желание пропало. А прочие науки он не считал чем-то существенным, влияющим на могущество страны. Что, без новейших достижений биологии крестьяне хлеб не вырастят? Вырастят, никуда не денутся, и мы этот хлеб у них отберем. Тут помимо сталинского отношения к науке еще и сталинское отношение к деревне. Он считал ее безграничным источником любых ресурсов — денег, людей, продовольствия. Оттуда можно брать, брать и брать, растрачивать в любых количествах на любые цели, ничего не давая. И с наукой — с биологией, с физиологией — он считал возможным поступать как угодно. Ему по большому счету было неважно, чьи теории верны — Лысенко или Вавилова. Важно было, чтобы руководящий пост занимал абсолютно послушный человек, обязанный своим положением лично ему и всегда помнящий об этом.

В результате сложилась замечательная команда людей, вообще не представлявших себе ту науку, которую взялись отменять. Было полное и девственное невежество, причем не только в теории, но и в методологии.

Изрядное количество людей, вроде даже образованных, почему-то считает Лысенко сторонником Ламарка. Не только про Лысенко известно, что он был ламаркистом, но и про Ламарка они знают главным образом то, что в него верил Лысенко. На самом деле Лысенко бессмысленно относить к какому-то направлению, потому что этот персонаж был вне науки. В его голове было нагромождение из ошметков разных теорий, противоречивших друг другу, чего он искренне не замечал. Да, он, как и ламаркисты, горячо отстаивал наследование приобретенных признаков. Вплоть до смешного: когда уже в середине шестидесятых годов его деятельность в Горках Ленинских проверяла комиссия Академии наук, что он велел ни под каким видом не показывать ревизорам? Нецелевое расходование средств? Дикий расход кормов? Он скрывал факт выбраковки коров по причине недостаточной удойности. То есть абсолютно нормальную и законную процедуру, то, что делает любая контора, занимающаяся племенным животноводством. Но Лысенко готов был скорее признать хищение социалистической собственности, чем выбраковку. Потому что у него была установка: мы коров не отбираем, мы их воспитываем, а потом это переходит в наследственность.

В то же время «закон видообразования», который он проповедовал, знаменитое порождение пшеницей пырея, овсом овсюга и т.д. — это такой малограмотный пересказ концепции голландского ученого Хуго де Фриза, согласно которой вид возникает мгновенно, скачком. Во всех своих основных положениях эта теория резко противоречила любым версиям ламаркизма — но то ли Лысенко не понимал этого, то ли его это не волновало. Самое смешное — кто такой де Фриз? Это один из ранних генетиков, переоткрывших законы Менделя. Естественно, что Лысенко никогда не ссылался ни на какого де Фриза, да и вообще ни на кого — кроме разве что Сталина и Мичурина.

— Малограмотные люди всегда в избытке. Почему из них именно Лысенко сделал такую карьеру?

— У него был природный талант пиарщика. Он умел работать со средствами массовой информации — теми, которые были у молодой Советской страны. Помнишь у Марка Твена — курица снесла яйцо, а квохчет так, словно снесла целую планету. Лысенко умел квохтать. В какой-то момент ему даже Вавилову удалось заморочить голову. Возьмем его знаменитую яровизацию. Явление было известно и до него. Но именно Лысенко предложил удачный термин, который всем понравился.

— Когда-то давным-давно, в детстве, в мои руки попал старый, еще довоенный, словарь по биологии. Статья про яровизацию по алфавиту была последней, но по объему занимала едва ли не половину всей книги. Я поняла, что это что-то страшно важное, но больше это слово мне в жизни так никогда и не встретилось. Что это вообще было такое?

— Это вот что. Есть так называемые озимые растения, их высевают осенью, они осенью часто и всходят, далее переживают зиму под снегом и весной быстро гонят цветоносные побеги, то есть в случае злаков — колос. Если же их просто посеять весной, они дадут зелень, а колоситься так и не станут. Но если перед этим зерно некоторое время подержать на холоде, так, чтобы оно имело доступ к кислороду и было постоянно увлажненным, то оно летом даст урожай. Это было известно давно. К этому относились как к небезынтересному научному феномену, от которого не стоит ожидать особой практической пользы. Потому что — а смысл? Если тебе нужно, чтобы зерно дало урожай в год посева, — возьми ты яровой сорт и не мучайся. Но Лысенко отчего-то решил, что такой метод должен повысить урожайность. И вот с тридцатых годов, будучи еще отнюдь не всевластным президентом ВАСХНИЛ, но достаточно заметной фигурой — директором Всесоюзного селекционно-генетического института в Одессе, он буквально принуждал колхозы это делать — яровизировать пшеницу.

А теперь представим себе не экспериментальную делянку, а колхозное поле, площадь которого, предположим, километр на километр, то есть всего сто гектаров. При норме высева по пшенице от 160 до 250 килограммов на гектар, извините, нам нужно сколько зерна? В среднем двадцать тонн. Надо как-то это зерно перекидать на холод, но не на мороз и там выдерживать 35—50 дней по методике Лысенко. Все это время зерно надо непрерывно увлажнять, постоянно его перелопачивать, чтобы обеспечить ему приток кислорода и не допускать, чтобы оно загнило.

— Неужели это внедряли?

— Это внедряли. Яровизация на пике занимала 13 процентов зернового клина в СССР. Есть фотографии, где колхозницы деревянными лопатами это зерно перемешивают. Оно у них, конечно, замокало, плесневело, гибло. В результате изрядная часть семенного зерна, которого в стране и так не хватало, на этом деле терялась. В самых тяжелых случаях — до половины.

— Постой, но если учитывать размеры страны, то 13 процентов — это какие-то гигантские площади!

— Колхозы от этого дела откровенно пытались откосить. Сеяли зерно обычным способом, а в отчетах указывалось, что был произведен процесс яровизации. Поэтому никто не знает, сколько полей действительно было засеяно яровизированными семенами. Никому это было не известно, даже самому Лысенко, и он это признавал.

Потом началась война, стало не до яровизации — рук и так не хватало. Ну а после войны об этом методе уже не вспоминали. Более того, журнал лысенковцев, выходивший до войны, так и назывался «Яровизация». С июня 1941 года выпуск его был прекращен. В 1946 году возобновлен — с той же редколлегией, тем же кругом постоянных авторов, но он назывался уже «Агробиология». Яровизация упоминалась только в списке великих достижений великого человека.

— То есть все равно, несмотря на признанный провал, для советской власти он оставался великим ученым? Я не могу не привести еще одну цитату из Марка Твена: «В этой жизни вам нужны невежество и уверенность в себе — и успех вам обеспечен».

— Да! Вот это его умение просто потрясает. С него всегда все было как с гуся вода! В 1936 году три крупных селекционера — Петр Константинов, Петр Лисицын и работавший тогда в СССР болгарин Дончо Костов — официально, имея на то все полномочия, занялись проверкой одесского института, которым руководил Лысенко, и обнаружили, что вся деятельность народного агронома — один большой блеф и надувательство. Их выводы не только вошли в официальный отчет, но и были напечатаны в открытой прессе. Какие последствия это имело для Лысенко? Никаких! В сороковые он пообещал завалить страну зерном, создав так называемую ветвистую пшеницу, — еще одна откровенная афера. В сущности, всю его жизнь у него была задача делать так, чтобы информация о его предыдущих провалах как-то не вылезала наружу.

Но после войны стала накапливаться некая критическая масса… И вот эта ситуация 1948 года — она отчасти была спровоцирована тем, что недоуменные письма с вопросами и жалобами уже стали писать не только высоколобые генетики. Писали агрономы, простые колхозники, сотрудники сортоиспытательных станций, которые высаживали лысенковские сорта или применяли лысенковские агроприемы и видели, что ничего не работает. Страна и так голодная, а тут какие-то безумные инициативы. Например, его знаменитое «внутрисортовое скрещивание растений-самоопылителей», ради которого колхозники вручную вырезали тычинки у нераскрывшихся цветов злаков. (Лысенко всегда гордился, что ставит опыты не на лабораторных делянках, а на колхозных полях.)

Ко всему прочему, генетики обзавелись, как им казалось, достаточно высоким покровительством партийного руководства. Они обращались в сектор агитации и пропаганды ЦК, где был отдел науки. Оцени, что за науку отвечал сектор агитации и пропаганды. Это многое говорит о том, как представляли себе роль науки эти ребята. А руководил отделом Юрий Андреевич Жданов. Да-да, сын того самого Андрея Жданова, члена Политбюро, отвечавшего за идеологию.

— Он ведь очень недолгое время был мужем Светланы Аллилуевой? И умер совсем недавно. В 2006 году СМИ сообщали о смерти бывшего зятя Сталина.

— Да, совершенно верно. А тогда это был молодой парень, который получил приличное образование как химик и вообще достаточно адекватно представлял, что такое наука и как ею занимаются. Цену Трофиму Денисовичу он прекрасно знал и делал все, чтобы от этого персонажа избавиться. В частности, в апреле 1948 года на каком-то совещании обкомовских пропагандистов Юрий Жданов выступил с совершенно нейтральной, если смотреть из нашего времени, речью о том, что да, в советской биологии существуют противостоящие друг другу школы, у каждой есть свои достоинства и недостатки, а задача партии — взять из этих учений все самое ценное.

И вот тут Лысенко всерьез перепугался! Потому что если партия будет брать «все самое ценное», то у него-то ей взять будет нечего. Он пробился на прием к Сталину в мае 1948 года. Неизвестно, о чем точно они говорили, но история тут же начала разворачиваться совсем в другую сторону. Сталин велел Лысенко созывать сессию ВАСХНИЛ — Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. Или «имени Лысенко», как иногда иронизировали, потому что с 1938 года Лысенко был президентом ВАСХНИЛ.

— То есть Лысенко хотел всего лишь защитить себя и избежать объективной проверки. А Сталин увидел возможность принципиально новой политической кампании?

— Да. Сталин тут же своим решением, без выборов вводит в состав ВАСХНИЛ почти сотню новых академиков. Причем Лысенко в докладе на сессии с редкостным простодушием признавался, что до сих пор в руководящих органах наших ведущих биологических учреждений сидели менделисты, но благодаря заботе партии, правительства и лично товарища Сталина (это имя в тексте выделено курсивом) положение коренным образом изменилось (аплодисменты) и теперь там большинство — у сторонников передовой мичуринской науки.

— Почему им было так дорого имя Мичурина? Он действительно не понимал и не признавал генетику?

— Иван Владимирович Мичурин был, что называется, селекционер от Бога. Есть такие самородки. Но Мичурин умер в 1935 году. После этого от его имени можно было делать все что угодно. Он уже не мог встать из гроба, чтобы сказать: «Да, я в 1915 году критиковал мендельянцев, но с тех пор на своей практике убедился, что вообще-то их законы работают».

Поэтому была задача — противопоставить «прогрессивное мичуринское учение» реакционному менделизму. Сессия проходила с 31 июля по 7 августа и вошла в историю под названием «августовской». Готовили ее наспех, там оказалось довольно много людей, которые то ли не поняли, насколько все серьезно, и пытались что-то еще доказать, то ли решили стоять насмерть. Действительно, Иосифа Рапопорта — фронтового офицера, всю войну проведшего на передовой и вернувшегося с несколькими орденами и одним глазом, — напугать чем-то было трудно. Кроме него еще несколько человек открыто возражали Лысенко, причем люди не рядовые: например, крупнейший экономист-аграрий, тогдашний директор Тимирязевской академии Василий Немчинов, который решительно выступил на стороне менделизма-морганизма.

Короче говоря, буквально перед последним заседанием Лысенко опять бегал к Сталину. Кстати, Сталин ведь очень плотно, отнюдь не формально редактировал доклад Лысенко. Писал-то его сам Лысенко. (Вернее, под его устную диктовку писали более грамотные референты. Потому что сам Лысенко писал как некоторые нынешние блогеры — без знаков препинания и с феерическими грамматическими ошибками.) Так вот, Сталин своей рукой прошелся по всему докладу, где-то правил по-крупному (например, выкинул весь второй раздел), а где-то заменял отдельные слова. Есть такой историк биологии Алексей Куприянов, который не поленился проанализировать всю эту мелкую правку, когда одно слово менялось на другое. Выяснилась удивительная вещь: Сталин последовательно заменял марксистскую фразеологию на нейтральную или патриотическую. Вместо «буржуазный» — «реакционный», вместо «пролетарский» — «советский» и т.д. Впечатление такое, что к концу сороковых годов главному коммунисту планеты марксизм изрядно поднадоел. Но это мы видим и по той линии, что началась еще в войну и продолжалась фактически до смерти Сталина: введение погон, министерства вместо наркоматов, одевание в форму всех подряд — студентов, железнодорожников. В Союзе писателей шутили, что скоро введут форму для литераторов, а в качестве знаков различия — лиры на петлицах.

— И что дальше происходило на сессии?

— Было указание всем, кто еще не понял: борьба с менделизмом-морганизмом — это линия ЦК, а не личная кампания товарища Лысенко. Антон Романович Жебрак, белорусский генетик, селекционер, крупный ученый, в той же «Правде» заявил, что, пока партия допускала разнообразие взглядов, он придерживался менделизма. Но теперь, когда заявлено, что партия признает только мичуринскую биологию, он как коммунист не может оставаться на прежних позициях.

В результате седьмого числа многие из тех, кто был против Лысенко, выступили с покаянием, и сессия приняла все необходимые документы. На их основании были приняты решения Академии наук СССР, Министерства высшего образования и т.д. Генетиков выкидывали из руководящих кресел — от завлаба и выше, несмотря ни на какое покаяние, потому что должности были нужны своим людям. На кафедре дарвинизма моего родного биофака МГУ уволили не только заведующего (выдающегося биолога-эволюциониста Ивана Ивановича Шмальгаузена), но и вообще всех сотрудников. В стиле Павла I, который якобы распорядился: «Уволить всю губернию!» Переписывали учебники...

— Но, как бы то ни было, всего лишь через пять лет Сталин умер.

— Да, после чего в начале пятидесятых из-под власти Лысенко стали выползать некоторые академические институты и наиболее шустрые университеты. Но сидевшие там лысенковцы с их представлениями о науке остались на своих местах. В 1956 году Хрущев снял Лысенко с поста президента ВАСХНИЛ. А в 1961-м — поставил обратно. Правда, ненадолго, но за это время Трофим Денисович во второй раз успел пройтись поганой метлой по васхниловским институтам. Его сторонники, так сказать, лысенковцы двойной очистки, получив руководящие посты, занимали их до своего естественного вымирания и, более того, готовили новые кадры себе на замену. Вот замечательный пример. В системе Всесоюзного института птицеводства существовала лаборатория, извиняюсь, гемогибридизации — то есть создания новых пород путем переливания крови от одних кур другим. То, что так невозможно влиять на наследственные признаки, доказал еще кузен Дарвина Фрэнсис Гальтон в конце 1870-х годов. Тем не менее эта несчастная лаборатория работала по этой теме до 1981 года! В полном смысле — век прошел, у нас все то же.

— Ты говорил, что тот разгром науки был настолько страшным, что биология от него так и не оправилась.

— Ну, в общем, да. Долгие годы люди мечтали, что настанет тот прекрасный момент, когда Лысенко окончательно прогонят и можно будет заниматься наукой мирового уровня. Ну что ж, на рубеже 1964—1965 годов это сбылось, Лысенко окончательно отстранили, генетику полностью реабилитировали, ребята вздохнули полной грудью, засучили рукава и обнаружили, что поезд ушел. Что у советской науки не просто украли несколько десятилетий, а украли именно те годы, когда в биологии произошло инструментально-методологическое перевооружение.

Грубо говоря, в 1948 году еще можно было совершать крупные открытия, имея в своем распоряжении стол, на котором стоят пробирки с дрозофилами, и обычный школьный оптический микроскоп. К середине 60-х годов уже не осталось серьезных задач, которые можно было бы решать на таком уровне. Необходимо было новое оборудование, причем его не просто надо было купить — на нем надо было уметь работать, нужны были стажировки за границей. На это требовалась валюта, ее, как всегда, было мало, и главное — у страны были другие амбиции и другие нужды. Чтобы получить финансирование, надо было либо иметь очень серьезную лапу на самом верху, либо давать такие обещания, что и сам Лысенко бы поостерегся. А лучше всего совмещать и то, и другое. И такие люди были.

Самый яркий пример — в 1972 году Советский Союз вместе с США и еще двадцатью странами подписали конвенцию о запрещении биологического оружия. И ровно в том же году в Советском Союзе стартовала программа по разработке биооружия — самая крупная за всю мировую историю по масштабам. И кто, ты думаешь, был ее инициатором? Не член Политбюро, не генерал. Юрий Анатольевич Овчинников, тридцативосьмилетний действительный член Академии наук СССР, биохимик. Думаю, он прекрасно понимал, что идея биологического оружия не только аморальна, но и бессмысленна. Применять его — все равно что затевать перестрелку на пороховом складе. Теоретически идея состоит в том, что зараженный солдат противника сам становится оружием против своих же. Но извините, а дальше что? Допустим, против нас стоит армия. Она вся заразилась чумой. И что с ней делать? Если они из последних сил пойдут в атаку или даже попытаются сдаться в плен, от них придется убегать со всех ног. Были попытки играть со всяким «этническим оружием», но это оказалось ерундой, потому что нация — понятие не биологическое. Микробу не объяснишь, что нужно заражать людей только в такой военной форме, а в другой — не трогать. Но зато Овчинников получил для своих нужд хорошее финансирование, институты, лаборатории и мог попутно решать чисто научные задачи.

— А прорыв какой-то в науке был благодаря этому финансированию?

— Нет, конечно. Не одними деньгами это делается.

— Чего же не хватило?

— Не знаю. Впечатление такое, что атмосферы. Очень трудно сделать что-то стоящее, занимаясь работой, отчет о которой ты не можешь опубликовать ни в одном нормальном журнале. В Советском Союзе в период между падением Лысенко и падением советской власти были совершены некоторые очень важные открытия. В частности, Алексей Оловников в 1971 году теоретически предсказал существование теломерного механизма. Как известно, в эксперименте теломеры были открыты спустя четверть века. В лаборатории иммунолога Александра Фриденштейна в 1960-е годы были открыты так называемые тотипотентные стволовые клетки, то есть те, которые могут превращаться не только в любую клетку данной ткани, но и в любую клетку любой ткани данного организма. Их потом тоже переоткрыли американцы, поскольку работы Фриденштейна печатались только по-русски. В обоих случаях ученые работали в учреждениях, никак не вовлеченных в безумную деятельность по созданию биооружия. Короче говоря, из этой идеи, как и из любой сделки с дьяволом, ничего не получилось. Если принять во внимание специфическую советскую культуру труда, то рано или поздно должно было случиться то, что случилось в Свердловске весной 1979 года: в городе-миллионнике произошла утечка спор сибирской язвы, и около ста человек погибло.

— Со времен сессии ВАСХНИЛ прошло 70 лет, и сейчас все чаще приходится слышать, что Лысенко был не так плох. Решили из всего наследия сталинской эпохи подобрать еще и это. Его, например, защищает Елена Ямпольская — глава комитета Госдумы по культуре.

— Да, и в газете «Культура» публикуются статьи про то, какой он был замечательный самородок, опередивший свое время. В 2014 году появилась книга Льва Животовского «Неизвестный Лысенко», где он пытается доказать, что Трофим Денисович на самом деле — выдающийся провозвестник современных достижений молекулярной биологии. Совсем недавно ее, кстати, переиздали. Заместитель министра сельского хозяйства Российской федерации Иван Лебедев называет Лысенко великим ученым, перед которым следует преклонить голову. Эта ползучая вялотекущая реабилитация кажется удивительной, потому что защитником духовных скреп Лысенко не назовешь. Коммунист, ярый атеист, который никогда, даже в старости, не делал никаких реверансов в сторону религии. Возможно, Лысенко сейчас пригодился потому, что вся его риторика от начала до конца была резко антизападной. «На Западе науки нет, она вся куплена монополиями и обслуживает их интересы» — ну и так далее.

— Ты говоришь, что наука при Лысенко числилась по ведомству пропаганды и агитации. Такое впечатление, что она продолжает оставаться там и сейчас — по крайней мере, в головах у людей. С одной стороны — наш министр культуры Мединский, который много раз повторяет: объективной истины нет, а есть мифы, и надо выбирать те, которые нам полезны. В противоположном лагере, честно говоря, все не сильно лучше. Вспомним, как известный эволюционист Александр Марков был номинирован на премию Рунета «Сексист года» за упоминание всем известного факта, что у необразованных женщин обычно больше детей и, следовательно, больше шансов передать свои гены потомству. Интересно, что Марков то же самое говорил и про мужчин, но на это никто не обратил внимания. Впечатление, что каждый мечтает о какой-то правильной, или прогрессивной, или патриотичной науке, которая отвечает его личным духовным скрепам.

— В те же сороковые годы была парадоксальная история с языкознанием. Все знают, что товарищ Сталин — большой ученый, в языкознании знавший толк, но не все помнят, откуда это взялось. Был такой академик Николай Яковлевич Марр, исходно — серьезный востоковед-кавказолог, но в специфических советских условиях превратившийся в конце жизни в изрядного монстра и выдвинувший совершенно дикую теорию языка. С реальной лингвистикой это соотносилось как фоменковская «Новая хронология» с реальной историей. Сам он в 1934 году умер, но у него остались ученики, группа активных погромщиков, выступающих против классической науки. И тут вдруг не где-нибудь, а в «Правде» выходит статья «Марксизм и вопросы языкознания», направленная против марровского учения. Там были азбучные истины, ничего неверного, но и ничего сногсшибательного... кроме подписи автора статьи — И.В. Сталин. То есть произошло то, о чем напрасно мечтали генетики, — хозяин страны защитил науку.

Парадокс в том, что результат был абсолютно тот же самый. На многие годы любая серьезная работа в лингвистике стала невозможной. Все научные институты занимались перепевами и комментированием выдающегося труда товарища Сталина по языкознанию. Потому что когда какая-то теория раз и навсегда объявляется единственно верной, то не важно, верна она на самом деле или нет. Всё. Она перестает быть наукой в тот же момент и превращается в религиозный догмат. А религия из науки, честно говоря, получается хреновая.

Понравился материал? Помоги сайту!