Нация хочет сплотиться. Вокруг чего бы?

Радость, охватившая моих соотечественников по поводу присоединения Крыма, на мой взгляд, глупая. Но не беспочвенная.

Рациональных оснований для нее нет. Крым — не стратегический плацдарм, это дотационный регион с устаревшей инфраструктурой, с развращенным и патерналистски настроенным населением, к тому же территориально отделенный от российских энергетических и транспортных систем… То есть со стороны здравого смысла — сплошная головная боль.

Тем не менее основания для радости сограждан есть, хотя они все находятся в области бессознательного.

Главное их чувство: страна, то есть некая общность, с которой граждане себя соотносят, показала себя как крутой, то есть твердый, то есть сильный, то есть способный за себя постоять, субъект. «Твердость — не тупость», как говорит персонаж фильма Алексея Мизгирева «Кремень».

Если перенести свойства личности на некий собирательный образ народа (кажется, это называется антропологическим историзмом), то ситуация вполне знакомая. Человеку на определенной стадии развития нужно чувствовать свою принадлежность к некой группе и получать одобрение как часть ее.

Когда личность еще не вполне самостоятельна, человеку особенно остро хочется быть частью чего-то сильного — это нормально.

Нынешняя Россия, частью которой мы все являемся, не дает своим гражданам чувства опоры. Начиная с семидесятых годов недовольство большинства граждан ее внешней и внутренней политикой росло. Потом оно сменилось эйфорией по поводу начавшихся перемен. И удовольствие от сознания того, что ты вместе со всей страной двигаешься в правильном направлении, было очень сильным.

Внешний мир это движение поддерживал, Россию все любили, помогали гуманитарно, ввели в свой круг, включили во все восьмерки, приглашали на симпозиумы, фестивали, конференции…

Но тут выяснилось, что, во-первых, различий между ними (сильными и развитыми мировыми державами) и нами больше, чем сходства, во-вторых, что одних намерений недостаточно, в-третьих, что интересы у нас, при всем уважении, не совпадают… Интерес к стране поостыл, а граждане начали формулировать претензии и копить обиды.

Внутри страны сложилась привычка критически относиться буквально ко всему.

Тут, надо признаться, запал оказался слишком силен, а в стране не нашлось нужного количества нормальных «взрослых», способных взять на себя ответственность за создание механизма поощрения. Дефицит одобрения постоянно рос. Как в процессе воспитания после резкой критики поступка необходимо дать ребенку что-то позитивное, на что он может опереться, так и в общественном сознании после отказа от старой идеологии и осуждения прошлого должно было появиться консолидирующее представление об общем благе.

В то же время общий негативный фон нарастал. Бичевать пороки и обнажать недостатки легко и приятно, в этом есть психотерапевтический эффект, так как критикующий таким образом выделяет себя из объекта критики. Мол, если я понимаю, что это плохо, значит, я сам уже не такой плохой: это утешающая позиция.

И сейчас речь идет не о том, были ли основания для критики (безусловно, были) и можно ли было что-то найти для одобрения (безусловно, этого было мало). Но для развития личности человеку необходимо понимать, что в нем есть хорошего.

Методы Антона Макаренко сегодня принято осуждать, ведь колонии, в которых он работал, принадлежали ЧК, но, на мой взгляд, Макаренко был отличным педагогом. В «Педагогической поэме» есть рассказ о Семене Карабанове, будущей гордости колонии, но хулигане и воре на тот момент. Поняв, что мальчик готов встать на сторону добра, но нуждается в поддержке, Макаренко послал его получить довольно большую сумму денег, снабдив при этом пистолетом. Он рискнул и выиграл — парень привез деньги в колонию, дрожа от напряжения, но гордясь собой. Эта гордость потом стала основой для возрождения его личности.

В новейшей истории России не было более консолидирующего для большинства населения поступка властей.

Основы для национальной гордости не было заложено в перестройку, не появилась она и позже. Стране не было поставлено ни одной позитивной задачи для мобилизации — создать ли национальную экономику (а зачем, если у нас есть газ и нефть и все немногочисленные предприимчивые люди к ним могут быть так или иначе причастны?), найти ли свою политическую особенность (так и шли «от противного»)… Не было ни одного крупного просветительского проекта, ни одного общенационального лозунга. Даже идея обогащения, очень сильная в интенции и, безусловно, единственная состоявшаяся — ибо уровень потребления вырос за эти годы очень сильно, — не была додумана до приятной и приемлемой формулы, позволившей бы населению, обогащаясь, чувствовать себя хорошими людьми и полезными гражданами страны.

В какой-то момент необходимость в поощряющей общности была почувствована на уровне руководства. Велись разговоры о национальной идее, в качестве которой рассматривались самые разные варианты — от православия до поисков славянской идентичности, евразийства, либерализма, регулируемого рынка, консерватизма…

Все эти «Молодые гвардии» и другие социальные лифты Суркова, моральные хартии Михалкова, православные реликвии и показательное присутствие на церковных службах — неудачные попытки именно что создания такого позитивного образа. Да, все эти проекты провалились. Они изначально были искусственными, среди интеллигенции не оказалось достаточно талантливого вдохновителя, который сумел бы оживить умозрительные комбинации.

Пытался увлечь нацию высокими технологиями президент Медведев в бытность на этом посту. Беда в том, что он сильно опоздал. Под знамена прогресса, нанотехнологий и модернизации должен был бы позвать президент Ельцин, но тогда это казалось само собой разумеющимся и недостойным ни лозунгов, ни капитальных вложений.

Один из последних и наиболее удачных таких «проектов с позитивным наполнением» — попытка создания образа дружелюбной для хипстеров, то есть для молодого среднего класса, Москвы. Но очевидно, что он не подходит всему обществу, не может быть консолидирующим, напротив, у него немедленно нашлись непримиримые противники.

Общество слишком разрозненно и немонолитно, а дать всем сестрам по серьгам — то есть создать каждой части населения по своей национальной идейке — ну это, очевидно, уже травестия и пародия.

При этом все более ясно, что без позитивной консолидации общества, без соединения страны в некоем общем порыве, без воодушевления и энтузиазма ничего не получается. Приятный для интеллигенции образ честно работающего и честно отдыхающего обывателя, занятого решением проблем своего подъезда, района, муниципалитета, не получил народной поддержки. Воспитание индивидуализма для страны, которой веками вдували в уши о приоритете общины, коллектива, могло бы стать общей целью, но не стало. А теперь поздно, для этого уже не хватит мобилизационных ресурсов.

Как ни странно, первой удачей в сфере позитивных технологий оказалась Олимпиада. В момент ее открытия, после удачной церемонии, большинство граждан испытало чувство удовлетворения от принадлежности к чему-то очень хорошему. И стало понятно, что дефицит национальной гордости многие граждане ощущали невероятно остро. Радость победы, помноженную на энтузиазм спортивных соревнований, переживали с какой-то лихорадочной страстью.

Предположу, что если бы Олимпийские игры в Сочи прошли так, как ожидали многие, — без эксцессов, но и без подъема, без особых побед, с небольшими, но досадными накладками, — не было бы и Крыма.

Но прецедент был создан, после Олимпиады сигналы одобрения поступили практически со всех сторон. И уже не столь важно, что именно одобряли граждане, сам факт позитивного единодушия оказался достаточен.

В период белоленточной эйфории Путин и его соратники получили в руки ресурс формальной манипуляции. На каждый выход почтенной публики с белыми лентами был придуман куда более массовый сход «простых людей» с георгиевскими ленточками, государственными флагами и правильными лозунгами.

Но это никого не обманывало — ни народ, ни интеллигенцию, ни власть. Все понимали, что это инсценировка, однако большинству граждан на это было наплевать, а власть считала, что приличия соблюдены. Ту часть оппозиционно настроенной интеллигенции, которая была недовольна и протестовала, как выяснилось, власть легко игнорировала, а народу она была совершенно не интересна. Количество ее глашатаев сравнительно малочисленно, поэтому их наличие легко списать на происки западных пропагандистов.

Старые идеологические схемы до поры до времени работали плохо — но они были единственным опробованным механизмом. Ни одной работающей новой за 20 лет кремлевскими идеологами так и не было придумано.

Я совершенно не разделяю той точки зрения, согласно которой отобрать Крым у соседнего государства было справедливо. Но я убеждена, что в новейшей истории России не было более консолидирующего для большинства населения поступка властей.

Возможно, что вызывающая нерациональность этого действия была одной из важных причин такого полного одобрения.

Опять же я не считаю, что результатом присоединения Крыма будет консолидация общества вокруг национальной идентичности и что этой энергии хватит, чтобы вести страну к реальному будущему.

Действие любого допинга кратковременно, хотя иногда ускорения достаточно, чтобы движение вперед продолжалось. Крымская эйфория не обещает исполнения тех желаний, что подогреты сейчас. Сила и твердость, проявленные в принятом наперекор всему миру решении нарушить чужую территориальную целостность, должны получать подкрепление, но это эмоции не созидательного, а наступательного свойства.

Оба возможных сценария, по которым сейчас будут направлены общественные эмоции, — конфронтация с Западом и пафос собирания исконных земель — военные по своей сути.

Однако реальная война, как показывает мировая практика, сегодня общество не консолидирует. Сможет ли власть, стимулируя железы войны, направить полученную энергию на развитие страны? Заставить подтянуть пояса, начать работать, создавать собственные производства, формировать горизонтальные связи, жертвовать личной выгодой ради общественного блага? Вряд ли, это силы разной природы.

Возможно, что разочарование, неизбежное после победной эйфории, будет для режима Путина гибельным.

Но интеллигенции сейчас, мне кажется, уже нужно начать думать над тем, какие реальные цели могут быть для национального бессознательного настоящим стимулом. Чего хочет народ? Кисельные берега и молочные реки — это понятно, но что может быть привлекательным и побуждающим стимулом для неминуемого и тяжелого напряжения, необходимого, если страна хочет себя уважать? Какое реальное будущее ей предложить? Что это за образ рая, в котором сядут вместе реальный пацан, пенсионер, врач, олигарх, крестьянин, хипстер и маникюрша, объединенные общей мечтой?

Собственно, для создания такой модели общество и должно кормить свою интеллектуальную элиту.

Понравился материал? Помоги сайту!