Medlenno.ru: пролегомены к

Нижеследующий текст будет очень серьезным, намеренно деловым, сухим и — хотя бы по интонации и интенции — дельным. Речь пойдет об одной из самых важных проблем современного российского общества и общественного сознания. Катастрофа, которую мы наблюдаем сейчас, есть прямое следствие неразрешенности, запущенности этой проблемы, даже намеренного манкирования.

Речь пойдет о русской журналистике — ее жанрах, форматах и языке. Сразу оговорюсь: под «русской» понимается журналистика на русском языке вне зависимости от места написания и публикации. Здесь важна аудитория — и язык разговора с ней.

Итак, то, что сейчас происходит с русской журналистикой, довольно легко определяется тремя главными пунктами.

1) Самоизоляция и исчезновение интереса к окружающему миру, не связанному прямо с «российскими делами».

2) Воинствующий антиинтеллектуализм, попытка заменить рациональный и аналитический подход эмоциональным, нацеленным на «быструю реакцию» аудитории. Сюда же добавим тотальное недоверие к сколь-нибудь серьезному знанию о предмете журналистского интереса, решительное нежелание изучать «историю вопроса» и так далее.

3) Все большая зависимость медиа от «своей аудитории», страх выйти на «чужую» или даже «нейтральную» территорию, предложив потребителям какую-то иную «повестку дня», нежели та, благодаря которой можно спокойно существовать в нынешних границах и дальше ^[1].

Исчезновение интереса к окружающему миру, не связанному прямо с «российскими делами».

В результате российские медиа, оказавшись в условиях информационно-пропагандистской войны (по большей части — став ее важнейшим орудием), чудовищно потеряли в качестве продукции — причем речь здесь идет об обеих сторонах этой войны, условно «официозной» и условно «оппозиционной». Деградация медиа заметна уже хотя бы потому, что «нормальная интеллигентная» аудитория, далекая от крайностей как одной, так и другой политической позиции, все чаще и чаще покидает медийную арену вообще, считая для себя ненужным и даже оскорбительным потреблять скверную монотонную продукцию крайне низкого уровня. Ведь медиа сегодня работают только «для своих», выдавая им лишь то, что от них ожидают, — причем в самой примитивной форме. Иного способа укреплять (именно укреплять, а не наращивать) свою аудиторию эти медиа не видят.

Ситуацию усугубило закрытие — или переформатирование — нескольких либеральных (или относительно либеральных) российских СМИ, которые пытались работать еще и помимо непосредственной «злобы дня». Смерть «Ленты.ру», прискорбное и окончательное падение «Газеты.ру», странные вещи, творящиеся раз от раза в «Коммерсанте», маргинализация других изданий — все это лишило значительную часть российской городской аудитории (возрастом между 25 и 55 лет, с высшим образованием, людей, пытающих именно «понять» происходящее, а не следовать чужим представлениям) тех СМИ, которым можно доверять, читать их постоянно и серьезно обсуждать. То есть лишило их «своей прессы». Это немалая часть населения России — быть может, не самая большая, но в любом случае модернизацию страны, любые положительные изменения в ней может совершить только эта социальная группа и никакая иная. Оттого она важна.

К примеру, среди серьезнейших медийных «потерь» последнего года — область международной политики, экономики, социальных проблем, культуры. В нынешнюю пропагандистскую повестку дня включается только то «заграничное», что непосредственно служит пропаганде, неважно, какой стороны. Качество такого рода медийной продукции резко упало, да и формат ее сильно изменился. Между тем спрос на нее существует, пусть он не столь заметен. Такой спрос можно отнести к разряду «медленных», «устойчивых», он не дает быстрых количественных результатов, но именно он и создает репутацию медиа и — одновременно — формирует общественное мнение гораздо глубже и структурированнее «быстрой реагирующей журналистики, обращенной к чувствам и эмоциям», журналистики, адресованной исключительно «своим», журналистики «короткого замыкания». Собственно, то, что произошло с российским обществом в последний год, прямо указывает на это обстоятельство. Многочисленные читатели оппозиционных медиа, привычно ругающих Кремль, участники шествий против власти 2011—2012 годов оказались охваченными самой банальной ксенофобией, официозным патриотизмом фашизоидного толка, нетерпимостью к оппонентам — да и просто к любому иному образу мысли и даже жизни. После 20 с лишним лет работы — внешне очень успешной — либеральных прозападных медиа в России такой результат не может не удивлять. Между тем очевидно: медийный ландшафт в России, за небольшим исключением, никогда не строился на принципах «долгосрочных интересов» и «серьезной общественной повестки дня», здесь сложно найти примеры попыток структурировать общественное сознание, разъяснить аудитории ее собственные реальные политические, социальные, экономические интересы — каждой социальной группе, соответственно, отдельные. Более того: так и не было предпринято попыток серьезно проанализировать место, занимаемое Россией в современном мире, — не считать же таковыми эмоциональные реплики противоположного свойства («Россия сильнее всех» versus «Россия хуже всех»); собственно, и реальное отношение ведущих стран мира к России оказалось для большинства аудитории совершенно неизвестным. Отсюда, кстати говоря, столь бурная общественная реакция на ответные меры Запада после оккупации Крыма. Это реакция людей, не понимающих, как устроен окружающий Россию мир.

Медиа сегодня работают только «для своих», выдавая им лишь то, что от них ожидают, — причем в самой примитивной форме.

В результате та часть российского общества, которая пытается рационально определить себя и внешний мир, оказалась совершенно дезориентирована. Более того, она оказалась лишена языка общественной дискуссии, разговора на насущные политические, социальные, экономические и даже культурные темы. Вместо этого она получила в распоряжение язык воспаленной нерефлексирующей публицистики и прямой пропаганды. Прискорбное состояние в этой сфере легко заметить, открыв любой русскоязычный форум, дискуссию в социальной сети или даже комментарии к онлайн-публикациям. Как только такое обсуждение хотя бы отдаленно затрагивает политику, можно отчетливо наблюдать мгновенную примитивизацию речи, потоки оскорблений, эмоциональные жесты, не имеющие ничего общего с попыткой убедить собеседника. Дело не в том, что «российское общество сошло с ума», как говорят некоторые; дело в том, что у него нет языка разговора на эти темы, а такой язык во многом задается медиа (плюс школой, плюс социальной средой. И там и там сейчас — одни руины). Так что перед нами результат медийного провала. Кстати говоря, не исключен и такой вариант, что рост социального недовольства нынешним российским режимом сделает множество «путинистов» оппозиционерами — но критика власти с их стороны будет носить ровно такой же нерассуждающий характер, как и нынешняя их ругань в отношении «пятой колонны»/США/Гейропы ^[2]. Иными словами, отсутствие опыта рационального мышления, языка высказывания на важнейшие общественно-политические темы приводит к тому, что общество становится легко манипулируемым. Все это очевидно, даже банально, но гигиена мышления требует расставить очевидные вещи по местам. Боюсь, пока ничего такого сделано не было.

Нынешняя российская власть эту ситуацию использует в полной мере. Для нее выгодно не только нагнетание эмоциональной, антирациональной, антиинтеллектуальной волны в подчиняющихся ей медиа — ей, на самом деле, выгодна и быстрая реакция оппозиционной прессы, если она выдержана в том же духе и стиле. Любая серьезная проблема легко превращается в повод для взаимных оскорблений и манифестаций собственных чувств, она не обсуждается, она «обругивается». В результате недовольство общества реальным положением дел уходит на второй план, а политическое status quo не только сохраняется, но и крепнет.

Многочисленные читатели оппозиционных медиа оказались охваченными самой банальной ксенофобией, нетерпимостью к оппонентам — да и просто к любому иному образу мысли.

Таким образом, рациональный, просветительский и уж тем более аналитический разговор на важные темы, особенно на те, которые целиком не входят в нынешнюю повестку дня российской журналистики (и, увы, российского общества), — задача не только социально значимая, но и политически необходимая. Российское общество, к сожалению, не осознает свои реальные интересы в качестве «политических», отделяя острые вопросы коррупции, занятости, проблемы образования, медицинского обеспечения, огромные недостатки и пороки судебной системы и государственных органов вообще от собственно «политики». Недовольство, к примеру, ситуацией в соседней поликлинике никак не осознается в представлениях об обязанностях власти, ответственности самого гражданина, его правах и так далее. Эта связь не существует в сознании из-за того, что в нем нет самого элементарного представления о характере формирования политического интереса в современном мире. А подобное представление в обществе, которое еще 25 лет назад было тоталитарным и до сих пор несет в себе все болезни тоталитарного сознания, не признающего ни гражданских прав, ни персональной ответственности гражданина за свою судьбу, — такое представление не может возникнуть в нынешнем медийном контексте. Его надо создавать, конструировать, даже «выращивать» в течение многих лет.

Может возникнуть возражение: мол, медиа существуют, прежде всего, для быстрого информирования о происходящем — плюс к этому медиа зависят от своей популярности, от публики и от рынка. Это так — в структурированном, зрелом западном обществе. Это не так в российском обществе. Здесь не «спрос диктует предложение», а «предложение диктует спрос» — иными словами, пока публике (ее наиболее интеллектуально, экономически, социально и — в перспективе — политически активной части) не предлагают основательного, серьезного разговора на серьезные темы, которые нельзя обсудить за пару минут, спроса на такой разговор не будет. Более того, большинство российских медиа, сохранивших хотя бы остатки основательного подхода к журналистике, зависит от рынка не так сильно: репутация у них уже есть, она вряд ли станет хуже, если эти медиа начнут думать стратегически и в интересах части российского общества, наиболее важной для спасения в нынешней катастрофе.

Пропаганде, основанной на лжи и ведущейся в истерическом тоне, невозможно противопоставлять пропаганду; Советский Союз и коммунистическая идеология рухнули не из-за «контрпропаганды», а потому, что с «советским человеком» велся серьезный культурный разговор на высоком интеллектуальном уровне. К примеру, выступления, книги (самиздат, тамиздат и даже совиздат), радиобеседы (не на советском радио, конечно) Солженицына, Авторханова, Белинкова, Лотмана, Аверинцева, Пятигорского, Бродского, Гуревича, Сахарова и других гораздо сильнее изменили сознание советского интеллигента, ставшего массовой опорой перестройки и дальнейших изменений, чем все — пусть и благие — пропагандистские усилия Запада. Понижение этого уровня — катастрофическое, как мы видим сейчас, — во многом обусловило нынешний кризис российского общества. Вину медиа в этом процессе трудно переоценить.

Российское общество лишено языка дискуссии. Вместо этого оно получило в распоряжение язык воспаленной нерефлексирующей публицистики.

Поэтому важная задача остатков почти уничтоженных русских СМИ сегодня — даже еще не выработка нового языка общественной дискуссии, а создание своего рода медийного пространства, рамок и возможности для такого разговора. И вот здесь следует вспомнить о современных технологиях и о том, как они влияют на эту ситуацию.

Последние полтора десятка лет медийной истории были временем «ускорения», децентрализации и «растворения» прессы в аудитории. Соцсети фактически отменили время между событием и журналистским сообщением о нем. Печатные СМИ превратились сначала в интернет-газеты, а затем и — по большей части — в агрегатор ссылок на самые разные материалы. На место вертикальной связи «медиа—публика» пришла горизонтальная система отношений, в которой СМИ играет роль, скорее, бесформенного распространителя самого разнообразного контента, а не поставщика четко регламентированных — социальной ответственностью, политической ангажированностью и экономической целесообразностью — информации и анализа. Public content расшатал саму идею медиа как авторитетного источника информации и мнений. Социальные сети распространяют сообщения медиа, медиа постоянно ссылаются на социальные сети. В этой ситуации в России недостаток авторитетного мнения, которое предлагало бы готовую объясняющую модель, — а здесь от такого мнения по-прежнему существует зависимость — возместила пропаганда. Если любой факт можно поставить под сомнение, так как за ним не стоит авторитет уважаемого ответственного медиа, то таким авторитетом становится пропагандист, которому государство позволяет говорить все что угодно, не обращая особенного внимания на факты. Важна здесь даже не фигура самого пропагандиста — это может быть кто угодно, — а то место, та трибуна, которая ему предоставляется. Источником авторитета и доверия к пропагандисту становится сама трибуна. Неважно даже содержание пропаганды — важны ее интонация, апелляция к эмоциям, а не к разуму или фактам и, самое главное, отсутствие конкуренции. В каждый отдельный момент пропагандист вещает публике в одиночку — и российское общество, потерявшее советские навыки критического отношения к официозному дискурсу, но по-прежнему живущее в мире иерархических представлений о необходимости кого-то, кто указывает, как надо думать, его слушает. Даже если эту трибуну займет либерал, противник нынешнего режима (или кто-то еще, хоть далай-лама), ситуация останется прежней, ибо содержание пропаганды совершенно неважно. Важно, что общественное сознание работает именно таким, а не иным образом. А это значит, что ситуации, подобные случившейся (и продолжающейся) в 2014 году, будут повторяться.

Интернет, социальные сети вовсе не освободили сознание общества; наоборот, укрепили в предрассудках.

Именно поэтому никакие онлайн-революции не смогли повлиять на характер общественного сознания в России; более того, они лишь усугубили его болезни. Интернет, социальные сети вовсе не освободили сознание общества; наоборот, укрепили в предрассудках. Оттого любая попытка изменить эту ситуацию, основанная на использовании очевидных плодов технологической революции — ускоряющих время медиа, децентрализующих голос и авторитет, — приведет к тому же результату, если не хуже.

Это понимают сейчас многие ^[3]. Пример тому — возникшая несколько лет назад (пока слабая, но все же) мода на «лонгриды» (longreads) в западных медиа. Однако дело не в самóм новом формате или даже жанре. Речь о смене парадигмы работы медиа — «медленная, обстоятельная, сложная журналистика» вместо «быстрой, простой, краткой» ^[4]. Такая смена невозможна без отказа от многих — в первую очередь экономических — оснований медийной деятельности сегодня; прежде всего, речь идет о России. Настоящая «сложная медленная журналистика», имеющая целью создание языка общественной дискуссии, формирующая «реальный социальный и политический интерес» у аудитории, апеллирующая не к большинству, не замыкающаяся в форматных и целевых рамках, — она не может быть экономически самоокупаемой и тем более приносить прибыль. Это проект социальный, социокультурный, а не рыночный (хотя в качестве одной из целей всего предприятия может стать рефлексия по поводу ценностей/пороков «свободного рынка»). Такая журналистика до какого-то момента существует не только «для общества», но и «вместо общества», пока это общество не станет зрелым и не обретет язык. Деньги на такие проекты должны давать люди и институции, действительно заинтересованные в будущем России, настоящем будущем российского общества — ибо без языка разговора о будущем образ его в общественном сознании не появится. Более того, «медленная журналистика» не должна быть ни чисто «столичной», ни «тусовочной», ни чисто «просветительской» (хотя последний элемент совершенно в ней необходим). И последнее: «медленная журналистика» не отменяет «быстрой журналистики» (так и хочется написать «к сожалению»). Последняя все время присутствует медийным фоном, без него пресса существовать не может. Но это именно фон, на котором разворачивает свое длинное неторопливое кольчатое тело slow journalism.

P.S. Сам термин medlenno.ru — совсем по другому поводу — придумал писатель Андрей Лебедев. У него было даже сообщество с таким названием в ЖЖ.

---

^[1] Естественно, в той или иной степени все это свойственно и западной журналистике, но (как станет видно из дальнейшего рассуждения) там иные обстоятельства, иной контекст — и иные результаты этих процессов.

^[2] Яркий пример — радикальное изменение отношения к Китаю в последние пару лет: от страха/ненависти/расистского презрения к почти уже лакейским надежде/восторгам/уважению.

^[3] Кстати говоря, к подобным выводам — но на примере совсем других, собственных обществ — приходят в Западной Европе и США.

^[4] Здесь можно углядеть параллели с еще одним проявлением этой западной тенденции последних двадцати лет — со «slow food» versus «fast food». Надо сказать, что движение «медленной еды» сильно изменило привычки и даже способ мышления западного общества, несмотря на то что в конце девяностых оно выглядело экзотичным, смехотворным и даже просто бессмысленным. Slow food действительно способствовало улучшению качества жизни — не говоря уже о том, что в результате этого движения возникла целая индустрия, а это значит рынки, рабочие места и так далее.

Понравился материал? Помоги сайту!