10 ноября 2015Общество
133

Человеческий арт

Павленский — это не политика и не искусство, а попытка изучить опыт отдельности и одиночества, считает Андрей Архангельский

текст: Андрей Архангельский
Detailed_picture© Александр Коряков/Коммерсантъ

Как справедливо замечает у себя в фейсбуке Александр Шмелев, «выступление Павленского еще не закончено. Теперь слово за вторым участником этой акции — государством». Об этом же пишет и Марат Гельман. Собственно, все ждут второго акта драмы — реакции власти. В этом ожидании есть что-то жуткое: и те, кто пишет «Слава Павленскому!», и те, кто, напротив, предлагает его «оградить от общества», — все, боясь признаться в этом, ожидают одного и того же — «худшего». И государственная машина не разочаровывает: юридические статьи уже спустя несколько часов после акции сменяют одна другую в течение одного дня. Работает и медийная машина, это довольно точный индикатор: по скрежету ее шестеренок можно заранее угадать реакцию власти. Радиостанция РСН, например, вчера обсуждала Павленского в течение получаса с двумя экспертами-искусствоведами, занимающими противоположные позиции. Спорили в прямом эфире — искусство это или хулиганство. Судя по тому, что в эфире допускается дискуссия, что учитываются «права современного искусства»; судя по привычному раскладу голосования (85% против, 15% за Павленского; это стандартная нижняя «норма плюрализма», столько же получает после эфира, скажем, Алла Гербер) — пока решено не раздувать из этого «историю», и Павленский по-прежнему проходит по разряду «сумасшедший». Никакой «измены Родине», никакого «покушения на основы» и прочего пока не просматривается.

Но причина не в том, что Павленский «опасен» или «не опасен» для власти. Проблемой является то, что Павленский сегодня, в условиях нынешней России, попросту неописуем. Система огрубела за полтора года, язык современной пропаганды рассчитан на работу с большими числами — «пятая колонна» или «геополитические интересы России». Павленский не то чтобы сложен; но непонятно, как вообще сегодня на такое реагировать, как вообще говорить. Шутить? Несерьезно. Обсуждать всерьез? Смешно. Павленский невольно вынуждает информационное пространство усложняться — что не входило в его планы.

Нельзя сказать, что Павленский что-то «говорит» своими акциями; скорее, «молчит».

Для описания акций Павленского нет адекватного языка и у общества, и даже у интеллигенции. Мы все живем в пространстве домодерновой культуры и вынуждены пользоваться ее структурой и языком. А там есть либо «низкое» (развлечения, топот, рев зала), либо «верхнее» (Большой театр и срочное заявление правительства). Павленский существует где-то посередине и сбоку, а такого регистра сегодня не предусмотрено. Говоря про Павленского «политический протест», мы, опять же, несколько утрируем и забегаем вперед. В нынешней культуре понятие «политический» является синонимом действующей власти. Политическое — это «глава государства выступил на государственном празднике» или «губернатор края переизбран на следующий срок». Все, что не вписывается в этот ряд, является хулиганством и вандализмом (чего, кстати, никто и не отрицает в данном случае; поджог двери и есть мелкое хулиганство). Но «политический протест» — это было бы правильно, если бы кроме Павленского были, допустим, «политические коалиции», политические дискуссии и другие политические акции; там же, где нет политики, не может быть политического протеста.

© Иван Ерофеев

Даже у самого Павленского нет подходящего языка для описания того, что он делает. Нельзя даже сказать, что Павленский что-то «говорит» своими акциями, скорее, «молчит»; именно на этом, физиологическом, доязыковом уровне и можно понять его произведения (зашитый рот в одном из них — яркая иллюстрация).

У Павленского в России ничего нет, ему не на что опереться: ни традиции, ни языка, ни культуры, ни надежды на адекватное описание — не говоря уже о понимании.

Единственное, что у Павленского есть, — это право на страдание. Это неотъемлемое право каждого человека, и Павленский этим правом пользуется. Модус страдания понимают более-менее все (последняя акция — не исключение; он никуда не убегает, добровольно отдает себя в руки государства). Павленский прибивает себя, приматывает, прикрепляет или попросту остается там, где был; тем самым подчеркивает гибельность, обреченность каждой своей акции, они все имеют четкий акцент «бессилия». Как справедливо отмечают комментаторы, Павленский сознательно поместил себя в пространство одиночества, он по кускам бросает себя людям, обществу, добровольно обрекая себя не только на страдание, но и на тотальность непонимания (реакция общества в этом смысле предсказуема: «пиарит себя», «больной человек», «неудавшийся художник», «надо его наказать, чтобы другим было неповадно»).

Единственное, что у Павленского есть, — это право на страдание.

Споря о том, художественный это акт или политический, чего тут больше — политики или искусства, мы сами себя загоняем в угол. Политическое сегодня неотделимо от художественного, а само это разделение придумано теми же людьми, что придумали миф о художнике, который «не лезет в политику» — то есть, иными словами, всячески избегает говорить правду.

Но проблема даже не в этом. То, что делает Павленский, — это не политический и не художественный акт; это акт экзистенциальный.

Он касается, прежде всего, самого Павленского. «Адвокат Ольга Чавдар <…> рассказала, что, по словам самого Павленского, задержавшие его правоохранители требовали от него ответа на единственный вопрос: хотел ли он чьей-либо смерти? Павленский в ответ заявлял, что смерти никому не желал». Газетная заметка напоминает роман Камю или Достоевского: тут так же далеко до политики, как и до акционизма. Словно бы Павленский ставит себя в ситуацию «до всего». Это такой «человеческий арт», нечто очень русское — типично запоздавшее, намеренно деинтеллектуализированное, наполненное страданием и мазохизмом, чего уж тут. Павленский в одиночку делает себе прививку экзистенциализма.

Культура не может перейти из первого класса сразу в четвертый или пятый — не усвоив каких-то начальных уроков человеческого межсуществования. Не усвоив катастрофического опыта ХХ века, невозможно существовать наравне с миром. Россия не получила опыта осознания человеческого одиночества, заброшенности, осознания права на собственное тело и права распоряжаться собой, своей свободой и своим безумием. Павленский — это попытка нащупать границы человеческой клетки; но все это ему приходится делать прямо во время очередной выставки соцреалистического искусства, посреди этого торжества, среди спелых колосьев и довольных жниц.

Такой опыт культуре необходим, но он не может быть коллективным и осознанным — только индивидуальным и отчасти бессознательным, на грани безумия. На этом фундаменте уже возможно вызревание «современного искусства» — со всем его пониманием, рефлексией, вчувствованием и т.д.; с набором комфортных практик погружения в свободу. Но первый опыт свободы всегда такой: он ставится на самом себе. Павленский — это все мы, рождающиеся, но еще не живущие. Он сознательно причиняет ущерб себе, потому что тут пока больше нечему нанести ущерб: как общество, мы еще даже не родились.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20246565
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202413158
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202417824
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202423062
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202424708