Столицы новой диаспоры: Тбилиси
Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20241514COLTA.RU представляет новый проект — мы надеемся, что он станет началом большого и осмысленного разговора о сюжетах, которые российское общество предпочитает не замечать или недопонимать.
Как распознать сексизм и не впасть в него самому? Как найти свой собственный «-изм» и научиться ориентироваться в современном гендерном многообразии? Что вообще такое этот «гендер»? Об этом и многом другом — краткий курс «Гендер для чайников», где в наших внутренних противоречиях разбираются лучшие российские эксперты, исследователи и практики, социологи и демографы, специалисты в областях гендерного равенства, прав и обязанностей мужчин и женщин.
Наш первый эксперт — Елена Здравомыслова, социолог, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, содиректор программы гендерных исследований.
Что такое гендер?
Патриархат
Как формируются гендерные роли?
Консервативный поворот
Консервативный поворот (продолжение)
Гендер — это иностранное слово, оно имеет латинские корни. И оно пришло в русский язык из английского языка. По-английски это звучит «дженде». Это слово вводится в науки, и первый человек, который это делает, — психиатр, психолог и психоаналитик Столлер. Он в 1968 году пишет книжку, которая называется «Gender and sex». Он предлагает точно разделять биологические характеристики человека, его половые характеристики (то, что по-английски будет называться sex) и gender — то, что социально организовано и социально сконструировано. Он это делает в 68-м году. На самом деле исследователи еще раньше пользуются этим термином, но именно за Столлером закрепилась эта идея, он у нас первооткрыватель этого термина. Этот термин активно начинает использоваться феминистскими исследователями, исследователями женского опыта, в гендерных исследованиях.
Исследования стали называться гендерными, от слова «дженде». Потому что на самом деле их фокус заключается в изучении социально конструированных отношений, групп, определяемых по признаку пола. Вот что такое гендер. В России впервые появился термин «гендер» в самом конце 80-х годов. Гендер по-английски — это грамматический род. В русском языке есть тоже грамматическая категория рода. И почему бы не использовать тогда категорию рода, объясняя социальную организацию отношений между полами? Очень важно было обозначить этот спектр исследовательских интересов через термин, который не ассоциируется с другими замыленными и ведущими не туда явлениями и дискурсивными формациями. Поэтому — «гендер».
Исследователи и просто люди, чувствительные к этой проблематике, стали обсуждать вопросы дискриминации по признаку пола. И вот тогда категория «гендер» оказалась очень емкой, важной и уместной. Потому что эта дискриминация, конечно, связана с социальными и политическими процессами. И надо назвать людей, которые особенно сделали такой значимый шаг в этом направлении. Это созданный в 89-м году Московский центр гендерных исследований. Он создавался в Академии наук, в Институте народонаселения, в Институте демографии. И вот ядром человеческим было несколько исследователей, которые и раньше занимались феминизмом и гендерными исследованиями. Но это был их личный как бы интерес, институционально это не было никак оформлено. Это Анастасия Посадская, Наталья Захарова, Наталья Михайловна Римашевская, которая была во главе этого. Вот эти исследователи поставили вопрос о реальных структурных барьерах гендерного равенства.
А тут возникли специальные политические возможности для того, чтобы гендерные исследования были достаточно автономной областью этого знания. А дело в чем? Дело в том, что Россия в конце 80-х — начале 90-х годов демонстрирует политическую волю, интеграцию в международные академические процессы. После того как в Пекине ООН в 85-м году приняла декларацию, которую подписала Россия, о борьбе со всеми формами дискриминации против женщин, нужно было в соответствии с подписанной декларацией предпринять ряд шагов. Потому что эта декларация предполагала действия на политическом уровне. Один из этих шагов — это зеленый свет для исследователей дискриминации и неравенства по признаку пола.
Патриархат — это социальная система, это общественное устройство, при котором женщины являются объектом угнетения, эксплуатации и оказываются в подчиненном положении. Такая исследовательница, как Сильвия Волби — я о ней говорю, потому что я разделяю эту точку зрения, — разделяет патриархат на публичный и приватный. Вот приватный патриархат, он в основном реализует себя как система подчинения женщин в сфере семейной жизни, в сфере частной жизни. И носителем воли, субъектом этого подчинения является отдельный конкретный мужчина. Отец, супруг. И можно всегда сказать: кто угнетатель супруги? Ее муж. Патриархат становится персонализированным.
Но в публичном патриархате — нет. В публичном патриархате очень трудно назвать вот этого индивидуального носителя угнетения, эксплуатации и доминирования. Это сама структура, это само общественное устройство. На самом деле угнетается патриархатом не только женщина, но и мужчина. Тем самым фактом, что существует жесткое представление об их ролях. И вот этот публичный патриархат, то есть патриархат в общественной сфере: в сфере занятости, в сфере политики, в культурной репрезентации — то есть в тех картинках, которые нам сообщают представления о мужественности и женственности, — вот этот патриархат действует по-другому. Он не исключает женщин полностью. Он их включает — пожалуйста, занимайте свои позиции на работе, в политике — но включает на определенных условиях. Сегрегируя. Мы тебя сделаем заместителем премьер-министра, но ты будешь отвечать за вопросы здравоохранения.
Патриархат может, конечно, определяться как механизм угнетения женщин. Но если мы оптику сдвинем, мы увидим, что это также механизм угнетения мужчин. Потому что он давит и разделяет. Предписывает и сегрегирует. Если мужчина не вписывается в матрицу доминирования, которая ему предписана обществом, — «Будь охотником! Будь насильником! Будь кормильцем!» — то он будет слыть негодным, неудачником, ненастоящим мужчиной.
Когда обсуждаются гендерные отношения в России, то очень часто звучит тезис о женской власти. Эта дискуссия о женской власти, обсуждение ее, конечно, каким-то образом затемняет вопрос о гендерном неравенстве. Или по-другому его формулирует. На самом деле, о каком патриархате мы можем говорить? О каком феминизме мы можем говорить? Женщины действительно обладают ресурсами, потому что они работают. И не только поэтому, а потому, что у них есть своя особая женская власть. И такие обсуждения характерны не только для нашего общества. В последнее время даже в литературе появился такой жанр, который исследователи называют «стервологией». Это разнообразные сборники, наставления, домострои определенные, руководства к действию, написанные психологами, которые обсуждают, как женщины могут манипулировать мужчинами. И вот в эту категорию «стервы», где почти обсценная (ненормативная) лексика (во всяком случае, этот термин явно не поощрительного характера), как бы едино встроены два образа женщины. С одной стороны, женщина, которая нечестным путем добивается своих целей, нелегитимно власть использует. А с другой стороны, она все-таки субъект, имеет свои цели, умеет их защищать и продвигать. Но делает она это нечестными путями. Использует так называемую женскую власть.
Мы предлагаем, вместе с моей коллегой Анной Темкиной и другими исследователями, говорить, что вот такая женская власть — это власть слабых. Эта власть манипуляторов, она, конечно, связана с предписанными ролями. И что такое вот эта женская власть? Это власть соблазнения, это власть интриги. Это власть, которая не признается как реальная борьба за свои права. Это просто использование своего положения для того, чтобы управлять этим бедным мужчиной. Мужчина голова, а женщина шея. Эта власть находит себе применение только потому, что патриархат работает. Что у женщин нехватка нормальных ресурсов. Тогда, будучи реальными субъектами, они прибегают вот к этим самым малолегитимным способам. Вот в этом заключается власть слабых. И постольку, поскольку женщина не допущена на равных с мужчиной соревноваться за какие-то значимые блага, она начинает пользоваться этими подковерными тактиками для того, чтобы добиться своих целей. Вывод такой: власть слабых существует. И женская власть как таковая, как власть манипуляторов, как власть интриганок, — она существует как власть слабых. Если не будет патриархата, исключающего и сегрегирующего, то не будет и власти слабых.
Государственные механизмы, правовые, политические и идеологические, работают на то, чтобы использовать социально организованные различия между полами в свою пользу. И продвигают определенные идеологии о том, какие роли у мужчин, какие роли у женщин должны быть. Государство действует, можно сказать, нормативно и давит морально. Оно законы прописывает и может в этом смысле по-разному конструировать мужественность и женственность.
Гендерные паттерны, то, как мы будем жить как мужчины и женщины, интересуют, конечно, каждого. Но люди не всегда их знают. И они, конечно, связаны с конкретным контекстом, в котором вы находитесь. Люди не всегда чувствительны к гендерной несправедливости. Или к гендерному неравенству. Потому что они усваивают определенные представления о мужских и женских ролях. Они усваивают представления старые, архаичные, которые морализируются. Приведем пример. Есть представление, что женщина по своей природе гораздо лучше может ухаживать за слабыми и больными, нежели мужчина. От природы она способна к заботе. Она эмпатичная, мягкая, теплая, женственная. Вот в этом и суть женственности. Если так конструируется модель правильной женственности, то она противопоставляется представлениям о правильной мужественности. Мужчина рассматривается как неспособный к этому вчувствованию, неспособный к этой эмпатии и заботе. Только, наверное, вынужденно может заниматься этим. Такие жесткие представления о мужественности и женственности, о мужских и женских ролях, на самом деле, ограничивают возможности выбора и степень человеческой свободы. Действуют верования в правильную мужественность и в правильную женственность, они действуют как барьеры для гендерного равенства.
В нашем гендерном порядке очевидна длинная история общественного участия женщины в сфере оплачиваемого труда. У нас профессиональные женщины. И в этом смысле мы в принципе по индексу гендерного равенства довольно высоко, по тому, как женщины работают, Россия очень близка к Европе. В России довольно длительная традиция, укорененные практики, воспроизводящиеся многие поколения, совмещения оплачиваемого труда с семейными заботами. Женщина у нас в этом смысле стратегически очень активный субъект, она знает, как совмещать домашние роли и роли работающего человека. У нас нехватка социальной поддержки вот этого баланса ролей. И поддержки со стороны государства. Хотя последние годы государство делает усилия для того, чтобы поддержать совмещение ролей женщиной. Но у нас явный гендерный дисбаланс в том, что мужчина недостаточно эмансипирован и недостаточно включен в домашние заботы. И это сильно отличает нас от стран Западной Европы, где гендерное равенство в домашней сфере в гораздо большей степени нашло свое практическое выражение. Мужчина берет отпуск по уходу за ребенком, никто не считает это каким-то особым подвигом или странностью. Общество чувствительно к тому, что у нас проблемы с мужским гендером в большей степени, чем женским, если мы говорим в категории гендерного равенства. Потому что для того, чтобы обеспечить гендерное равенство, надо, чтобы и мужчины могли пересекать границу ролей, которые им предписаны.
Второе существенное различие — это наша гетеросексуальная матрица. Это совершенно очевидно. Если в Западной Европе работает политика инклюзивности (включенности) по отношению к людям с однополой сексуальной ориентацией, то Россия в этом отношении занимает совершенно другую позицию. Она считает, что такого рода открытость является неприемлемой. В этом она совершенно консервативна. И этот консерватизм является открыто декларируемой позицией российского законодательства, российской идеологии и средств массовой информации.
Проблемы гендерные чувствительны к разным возрастным группам. Скажем так, к разным этапам жизненного пути человека. Общество и государство чрезвычайно активно обсуждают гендерные дисбалансы репродуктивного возраста. И там говорится все время о том, не нужно ли больше яслей, не построить ли перинатальный центр. Или распространить декретные на мужчин. Конечно, есть сопротивление этим трендам. Но, во всяком случае, это проблематизировано. Однако если мы поговорим о людях, которые находятся на другом этапе жизненного пути, например, в предпенсионном или пенсионном возрасте, мы увидим, что они сталкиваются совсем с другой, но гендерно маркированной проблемой. Мы можем называть ее проблемой или синдромом «поколения сэндвич». Что это означает? Вы знаете, что такое сэндвич, — это бутерброд. Человек, оказывающийся в положении «сэндвич», находится в состоянии давления между двумя типами обязательств. По крайней мере, двумя, а то и больше. Сдавлен между двумя этими обязательствами. Вот только что дети подросли, и ты вроде достиг всего на рабочем месте, а тут у тебя начали болеть родители или бабушки и дедушки. И вот этот новый вызов совершенно застает человека врасплох. Потому что государство гораздо меньше помогает в уходе за пожилыми, чем в уходе за детьми. Это уже завершение жизни, это не продуктивный класс или социальная категория. Поэтому надо обеспечить им дожитие. Как семья будет справляться с уходом и заботой о немощных старших родственниках — это ее семейное дело. И в этом опять гендерный вопрос: чье это дело? Кто будет осуществлять прямой, ручной, непосредственный уход за больным пожилым человеком, чье состояние очень хрупкое? И, конечно, это опять профессиональное существо, которое профессионально социализировано как способное заботиться.
Я бы хотела начать с того, что вообще гендерная проблематика в российском обществе довольно долго привлекала внимание только очень узкого круга активистов и исследователей. Массового интереса к этой проблематике, в общем, не было. И вдруг произошли перемены, гендерные вопросы стали политизироваться, и очень сильно. Начинается это примерно с середины 2000-х годов. То есть это второй срок президента Путина. Он объявляет, что перед Россией стоит демографическая проблема. Намечает три стратегии ее решения. И утверждает, что одним из путей решения демографического кризиса в России является рост деторождения. И необходимо поощрять женщин для того, чтобы они рожали детей.
Продвигается и очень быстро принимается закон о материнском капитале. Когда оказывается: роди второго ребенка, помоги гражданам России решить очень важный демографический вопрос, этому ребенку будет три года, и женщина получит так называемый материнский капитал. Начались общественные обсуждения: может ли действительно некоторая сумма служить стимулом для репродуктивного решения, как формулировать, какие есть действительно последствия этого закона. Феминистская критика прозвучала, потому что речь шла о материнском капитале. Довольно скоро он стал называться семейным капиталом. Но в реальной практике деньги эти может реально получать женщина. Обсуждались также цели, на которые может быть истрачен материнский капитал. Как мы знаем, по закону таких целей первоначально было только три. Это решение жилищного вопроса, пенсионные накопления матери и образование детей. Это прокрустово ложе трех целей использования этих денег оказалось чрезвычайно узким. Отношение государства к гражданам — такое, с одной стороны, патерналистское, а с другой стороны, жестко контролирующее — «Мы знаем, на что вам надо потратить деньги. И вы со своими потребностями уж приспособьтесь сами» — воспроизводило советские модели. Хотя сумма достаточно большая, тем более она индексировалась. С 2007 по 2016 год работает программа материнского капитала. И ясно, что она, может, и не решает проблему демографического кризиса, но улучшает в определенной степени положение семей. Семьи на нее рассчитывают. И, в общем, эта мера впервые проблематизирует гендер.
Второй момент связан с введением некоторых поправок в закон о репродуктивных правах. Дело в том, что у нас возникают массовые инициативы, которые призывают коренным образом пересмотреть очень либеральный закон об абортах. Или полностью его запретить. Происходит мобилизация консерваторов, которые вообще-то называются пролайферы. Это те, кто, обсуждая проблематику репродуктивных прав, категорически против того, чтобы у женщины вообще были репродуктивные права. Эти консерваторы, которые радикально хотят запретить аборт, не добиваются своей цели. Но изменения в законодательстве об абортах происходят, и частично эти поправки приводят к его ужесточению. Это второй, так скажем, пунктик политизации гендера. Потому что там возникает вопрос, имеет ли женщина право распоряжаться своим телом или ей надо вообще запретить это делать. Или она должна это делать только с согласия своего мужчины, партнера и так далее.
Третий момент, связанный с консервативной мобилизацией, касается закона о ювенальной юстиции. Довольно сложная дискуссия. Дело в том, что Россия должна была подписать закон о ювенальной юстиции. Консерваторы категорически против этого закона. По двум основаниям. С одной стороны, они говорят, что у них есть либеральный аргумент. Он заключается в том, что если государство вмешивается в частную жизнь, то это пространство коррупции, интервенции и давления. И ограничивает родительские права. С другой стороны, под эту же сурдинку совершенно не проводится никаких мер по облегчению положения детей, которые оказываются в местах заключения и которые преследуются по закону. Они говорят о том, что семья все должна решать. «В семье должны быть роли четко расписаны. Какие могут быть права ребенка?!» Ведь закон о ювенальной юстиции базируется на правах ребенка. «Никаких прав ребенка! Только права отца и права матери!» Вот эта модель традиционной семьи выступает. И это тоже консервативное такое наступление, чтобы не использовать слово «наезд».
Дальше мы говорим о законе о гендерном равенстве. Чтобы действительно реально бороться с дискриминацией, нужно было провести через парламент закон о гендерном равенстве с определенными формулировками. Это международное право. Этот закон блокируется, его не принимают. Почему? Потому что консерваторы выступают против категории «гендер». И вот это для нас довольно любопытный момент. Они говорят, что «гендер» — это чуждый термин, заимствованный. Мало того, сторонники гендерного подхода утверждают, что модели и роли мужественности и женственности, мужского и женского поведения социально сконструированы. А если они социально сконструированы, их можно изменить. Их можно выбрать. Они не предписаны ни государством, ни биологией, ни религиозными догматами. А раз так, то, используя категорию «гендер» в законодательных актах, мы тем самым проводим политику выбора сексуальной ориентации и половых ролей.
Кто же эти консерваторы?
Прежде всего, существуют общественные инициативы. Эти общественные инициативы — различные организации, которые как будто бы созданы независимо от поддержки государственных структур. Действительно, есть люди, активно верящие и в богоданность, и в натуральность сложившихся ролей по признаку пола. Они имеют мощную поддержку у РПЦ, Русской православной церкви. Они имеют мощную поддержку в одном из сегментов политических элит. Именно поэтому, собственно говоря, они оказываются довольно серьезной силой в обществе и в общественном дискурсе.
Я не назвала еще одну законодательную инициативу, связанную с законом, запрещающим пропаганду гомосексуализма. Этот закон, который вызвал дискуссию, все-таки был принят на федеральном уровне. Он, конечно же, является исключающим, является репрессивным. Он является мощным утверждением гетеросексуальной матрицы. Таким образом, мы видим это вот проявление консервативных позиций в правовом поле, в дискурсивном поле. А в одной из речей президента консервативная идеология была названа идеологией российского политического истеблишмента. То есть вот этот консерватизм, проявляющий себя в продвижении ценностей патриархальной семьи, жесткой гетеросексуальной матрицы, представления о гендерных ролях, является той идеологией, которая претендует на гегемонию, то есть на господство. Потому что все, кто будет говорить против этого, будут расценены как диссиденты. Или как несогласные или те, кто не вписывается в мейнстрим этой идеологии, которая постоянно отсылает нас к традиционным ценностям, к российской культуре, к православным, к христианским ценностям.
И, конечно, есть сопротивление этой консервативной волне. Но на уровне повседневной жизни, когда люди просто игнорируют все это и находят возможности решать проблемы, с которыми они сталкиваются, самостоятельно. Игнорируя идеологическое наступление консерваторов. С другой стороны, существует феминистская мобилизация. Она пока небольшая. Может быть, даже не феминистская, а в сторону гендерного равенства. Когда люди выделяют, и проблематизируют, и обсуждают, и так далее. Поэтому мне кажется, что мы живем в том обществе, где полное господство консерваторов просто не может осуществиться технологически. Ни границы нельзя закрыть, ни дискурс нельзя полностью цензурировать. Поэтому я склонна рассматривать консервативный поворот как один из циклов политического развития, политической динамики, на смену которому рано или поздно придет другая волна. Но консерваторы довольно сильны в нашем обществе, что еще раз нас отсылает к тому, что наш гендерный порядок во многом сохраняется в качестве традиционного и патриархатного. С устойчивым представлением о моделях мужественности и женственности, с оправданием гендерных границ природными, биологическими или даже религиозными факторами.
Материал подготовлен Ириной Костериной
Идея проекта: Ирина Костерина
Координатор и логист: Юлия Островская
Режиссер: Дмитрий Вакулин
Оператор: Кирилл Бегишев
Монтаж: Ирина Савина
Иллюстрации: Елена Зайкина
Что такое семейная политика?
Кому и зачем нужно материнство?
Что такое сексуальная идентичность?
Что такое феминизм?
Что такое маскулинность?
Что такое насилие?
Что такое отцовство?
Как устроены гендерные нормы на Северном Кавказе?
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиПроект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20241514Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 20249522Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202416218Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202416909Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202419643Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202420460Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202425519Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202425712Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202427058