Что изменил 2014-й?

Олег Аронсон

философ

Об изменениях в 2014-м говорить трудно, потому что то, что случилось в этом году, было многими ожидаемо. Изменения, на мой взгляд, связаны не только с политическими и экономическими обстоятельствами, но прежде всего с моральными ощущениями тех, кто проживает в России. Нельзя сказать, что эти ощущения сильно отличаются от того, что было раньше. Просто 2014 год был интенсивнее с точки зрения атаки на эмоциональную сферу человека, потому что это год войны.

Война в Украине — больше чем просто война. Она носит во многом символический характер. Если говорить о новом мироощущении, то война в Украине — одна из первых войн глобального мира. И вольно или невольно, но это ощущение глобальности события затрагивает нас. Это вовсе не локальный конфликт. Это не просто политическое соперничество стран или агрессия. Глобальный мир, в котором мы живем, уже пережил эпоху захватнических войн, пережил он и геополитические фантазмы. Какие войны возможны в глобальном мире, мы еще плохо представляем. Мы что-то знаем о военных акциях США в Ираке или Афганистане, но это совсем не то. Здесь еще есть представление о традиционно понимаемом враге. Война в Украине — другая, она больше похожа на гражданскую войну, которая проходит не внутри экс-СССР, а на территории всего глобального мира. Есть ощущение, что эта война обнажает абсолютную неадекватность современной российской политики, и, как результат, на первый план выходит ее моральный аспект, ее нескрываемый цинизм. Мне кажется, что в экономически глобализированном мире все войны стремятся к тому, чтобы быть именно гражданскими, то есть такими, где нет политического друга и врага, где они чисто номинальны, а пространство политического — фиктивно.

Пожалуй, вот главная новость 2014-го: мы все теперь находимся в ситуации гражданской войны и будем находиться, судя по всему, еще долго. Чем больше политики говорят о мире, тем больше создается ощущение, что мир невозможен. Вообще мир или перемирие в этой войне — это наши иллюзии, связанные с прошлым опытом войны, когда воевали государства и регулярные армии. Война в Украине — это не война государств и армий, это война амбиций слабых и трусливых политиков. Их агрессивность — эффект того, что для них все меньше места в глобальном мире, что сама их политика уже не соответствует этому миру, и война — один из способов удержания своей значимости. В результате гибнут люди, не имеющие ни политической, ни национальной определенности, мирные граждане и те, кто вовлечен в эту войну деньгами и пропагандой. Они могут быть из любой страны и быть по любую сторону. Потому эта война — мировая гражданская, а не гражданская в Украине. Такая война ведется в масс-медийном режиме. Боевые действия являются лишь одним из ее эффектов — конечно, наиболее драматическим. Все мы знаем, что там жертвы. Но основная война ведется оружием массовой информации. И настоящие убийцы — именно те, кто использует это оружие. Прекратить такую войну возможно, только радикально деполитизировав СМИ. В России условий для этого я пока не вижу.

В глобальном мире война перестает иметь конкретного противника. Сама война становится важнее, чем противник. Так, Украина — противник случайный. По большому счету, здесь уже не имеет значения разделение на политических друзей или врагов, в такой гражданской войне противник может быть какой угодно. Для политики важно лишь, чтобы война продолжалась.

Я никогда еще за всю мою долгую жизнь не слышала такого безобразия, которое теперь звучит повсюду.

Михаил Гельфанд

профессор факультета биоинженерии и биоинформатики МГУ

Война на Украине, развязанная Россией, изменила абсолютно все. Все остальное — ее последствия.

Людмила Петрановская

психолог

Если говорить о России, то главное изменение — отзыв властью контракта с обществом, суть которого была: благогостояние и стабильность в обмен на отказ граждан от претензий на контроль власти. В уходящем году населению было предложено поменять стабильность на величие державы. Выглядело заманчиво для многих. К концу года, впрочем, оказалось, что стабильность сплыла, благосостояние на глазах усыхает, а с величием вышло так себе. Россия поссорилась со всем миром, растеряла даже давних друзей, а целей не добилась, если не считать несчастного Крыма, который вообще не очень понятно,как теперь будет жить. Одно отняли, другое обещали, но «нешмогли». То есть фактически сейчас никакого ясного договора населения с властью не существует. И это главное изменение, пожалуй, потому что до этого он 15 лет был, и практически не менялся. Как эта ситуация будет развиваться — мы увидим уже в следующем году.

Ольга Седакова

поэт

Уходящий год был, по моему впечатлению, катастрофическим. Мы (страна, я имею в виду) перешли некоторую черту, из-за которой просто вернуться назад невозможно. Возможно ли непросто? Зависит от многого. Борис Дубин в своем последнем интервью — в связи с крымской авантюрой — хорошо определил, что это за черта. Пространство, из которого мы вышли, совсем недавно хорошо описала Людмила Улицкая. На языке горбачевских лет оно называлось «общечеловеческими ценностями»: гуманизмом, законностью, разумностью, исторической вменяемостью. Грязная, пустая и жестокая болтанка, которую нам предлагают взамен в качестве нашей самобытной национальной идентичности, похожа на подзаборный бред. Смесь протонацизма с неосталинизмом (впрочем, новое в этом сталинизме — только окончательное бесстыдство: жестокости и подлости того режима обычно или замалчивались, или камуфлировались «борьбой за всеобщее счастье» и т.п.; теперь именно этим, низостью и свирепостью, хвалятся). Ненависть и неслыханная наглость — общий тон этой музыки.

Я никогда еще за всю мою долгую жизнь не слышала такого безобразия, которое теперь звучит повсюду (не только в СМИ: они, конечно, задают этот тон — но как охотно его подхватывают соотечественники!). Все эти непристойности ты можешь услышать от соседа, год назад еще вполне добродушного.

Холодная война с внешним миром началась. Начинается и холодная (пока) гражданская война. Конфигурации «близких», «своих» решительно переменились. Раскол происходит в семьях, в профессиональных кругах, повсюду... Даже в церковных общинах и даже за рубежом (в чем я недавно убедилась, повидавшись с православными приходами в Италии). Раскол — а не спор. Людей разнесло в такие далекие области, откуда переговариваться уже невозможно. Остается клеймить других и подбирать им оскорбительные клички. Здесь русский язык не утратил своей находчивости. В том, чтобы сказать что-нибудь прямо, серьезно, без глума и кривляния, — боюсь, уже утратил.

Все это, конечно, не с неба упало, к этому шло. Шло с разных сторон. Месяц назад мне довелось слышать блестящий анализ всей этой подготовки в выступлении Константина Эггерта на конференции во Фрибуре.

Можно сказать, что все эти расколы и самопереопределения — момент истины. Что стало наконец понятно, кто есть кто. От этого не легче. Но, во всяком случае, мы не можем уже не понимать, что для нас наступает по-новому ответственное время.

В октябре нашли такой вирус — называется ATCV-1, живет в горле: от него ухудшается реакция, ухудшается ориентация в пространстве. И вообще дуреют.

Алексей Цветков

поэт

Новогодний обычай — посылать проклятия уходящему году и уповать на то, что наступающий будет лучше. И даже неважно, что было в уходящем, потому что лучшее мы любим больше. Вот только на этот раз репутация уходящего оправдана с лихвой, а наступающему, казалось бы, не надо особых усилий, чтобы не скатиться на тот же уровень, но и это вряд ли.

Кто бы мог подумать, что в вековой юбилей войны, обрушившей три империи и весь миропорядок, мы получим попытку гальванизации четвертой с трагическими последствиями для соседей. И это, конечно, горе не только для Украины, у которой, я надеюсь, все еще есть шанс убежать. Это горе и для России, которой бежать некуда — от себя самой. И надежда на поколение, что якобы вырастет после распада СССР и будет свободнее и счастливее нашего, утрачена, хотя часть, может быть, спасется обычным при кораблекрушениях способом.

Самое печальное — это утрата друзей: по крайней мере, тех, кого полагал друзьями. Недоразумения случаются, и почти всегда есть способы их разрешения, но бывают случаи, когда общая среда обитания раскалывается навсегда и с болезненной очевидностью. О мертвых, по крайней мере, хранишь добрую память; куда хуже, когда пытаешься изгладить из памяти живых.

Но, однако, и большая часть того хорошего, что запомнится, — изнанка все тех же событий. Друзья, сохраненные в такой ситуации, — все равно что заново обретенные. И это не считая действительно заново обретенных — их тоже оказалось немало — вместе с Украиной, где они живут и с которой я, ее уроженец, вдруг ощутил забытые связи.

Все остальное — сугубо личное, даже мне самому малоинтересное на этом фоне.

Татьяна Черниговская

профессор филологического факультета СПбГУ

Что изменилось? Цивилизация изменилась, отвечаю. Изменилась за 2014 год цивилизация. Человечество сошло с ума, так можете и написать. Вероятно, вирус проехался. В октябре нашли такой вирус — называется ATCV-1, живет в горле: от него ухудшается реакция, ухудшается ориентация в пространстве. И вообще дуреют. Я не имею в виду буквально, что человечество наелось этого вируса: тут нужны доказательства, вы понимаете. Но все сошли с ума и несутся в пропасть, в преисподнюю. Вот такое мое мнение.

Михаил Ямпольский

философ

2014 год вывел Россию из зоны предсказуемости и просчитываемых причинно-следственных отношений. Все нормы были нарушены, и страна вошла в кризис — политический и экономический. Социальная система выпала из стабильных конфигураций и вошла в зону турбулентности. В теории систем говорится о крайне нестабильной метасистеме, которая может многократно усилить малейшее на нее воздействие и привести к абсолютно непредсказуемым результатам. Всякое стратегическое планирование уступило место усилиям по кратковременному выживанию. В России сегодня уже не существует человека, способного на долгосрочное инвестирование не только денег, но даже усилий. Институции, всегда выполняющие в обществе стабилизирующую роль, обнаружили либо несостоятельность, либо полное отсутствие. Усилилось ощущение, что вся политическая система держится на одном-единственном человеке — президенте. Это ощущение породило культ вождя и одновременно обнаружило абсолютную эфемерность оснований, на которых построено российское общество — без судов, без политических партий, без институтов власти и правоохранительной системы, без нормальной экономики и т.д. Все это радикально меняет ментальность и создает новый масштаб времени. Десятилетний приговор Навальному в таком мире оказывается почти эквивалентным пожизненному сроку, а может быть, всего лишь трехмесячному. Никто не знает. Темпоральная перспектива исчезла. Возникает и распространяется предчувствие грядущего крушения всей системы. И эта трансформация перспективы времени и ожиданий сама становится важнейшим дестабилизирующим социальным фактором. Одним словом, похоже на то, что 2014 год был завершением целой эпохи.

Александр Эткинд

филолог и историк

В Европе и мире 2014-й был подлинным годом России. У очень многих людей этот год изменил привычные представления о природе российского государства, о его легитимности и жизнеспособности, о его праве на существование в нынешнем виде и о его возможностях длить это существование. Думаю, в России такая переоценка ценностей сдвинулась на чуть позже, может быть, на 2015-й.

Анна Ямпольская

философ

Значительная часть моих знакомых — из тех, кого в Европе называют «левыми», а в России «либералами», — впала в депрессию и отчаяние. Стало ясно, что наша социальная группа, долгие годы считавшая себя интеллектуальным авангардом общества, утратила с большинством населения общий язык; что у нас больше нет той мечты, которую мы могли бы предложить человеку с улицы. «Вперед к светлому прошлому», — восклицают традиционалисты, однако это иллюзорное «светлое прошлое» все же образует какой-то смысловой горизонт, в котором можно жить. В итоге европейские ультраправые и путинисты — на подъеме, а бывшие революционеры и новаторы могут лишь твердить стершиеся от чрезмерного употребления, утратившие свою сакральную силу слова: «свобода», «справедливость». Никто, включая нас самих, больше не верит, что можно построить свободное и справедливое общество: мы не в состоянии предложить ни себе, ни другим никакого позитивного образа будущего, никакой надежды. Я думаю, что наше уныние, наше отчаяние, наше интеллектуальное бессилие — не следствие мнимой исключительности России, а знак принадлежности к общеевропейской судьбе, и поэтому так важно достойно принять и пережить это.

Понравился материал? Помоги сайту!