«Заберите своих человечков, а мы сами разберемся»

Летом прошлого года я поехала волонтером на Украину в захваченный Гиркиным Славянск. С собой были какие-то деньги, собранные на Фейсбуке, списки нужных лекарств, удостоверение волонтера российского фонда «Предание» и несколько телефонных номеров.
Я пробыла в городке всю последнюю неделю перед заходом в него украинских войск, а потом — еще почти до конца июля.
Иногда мне удавалось делать записи в дневнике.
Вот отрывки из них.

28 июня

Еду на войну в обычном поезде с обычным маленьким рюкзаком, в котором пара платьев, тапки, маленький фотик и блокнот. Поезд Москва — Харьков забит (пятница), но в Белгороде пустеет почти полностью. В плацкартном вагоне нас остается человек шесть. Привычно входят пограничники, после них, тоже как всегда, торговки. Одна продает харьковские конфеты по смешной цене — 20 рублей за кулек шоколадных; а што делать, говорит она, нет народа, никто не ездит. Потом проходят валютные менялы, а потом обязательный человек, который продает электрошокеры. Я ни разу не видела никого, кто бы купил, но каждый раз, когда я еду на Украину, кто-то продает электрошокеры... И все совершенно мирно, если бы не одна мысль — а пустят ли меня вообще в соседнюю страну... Какой немыслимый бред. Между мной и войной — километров 150, чуть больше, чем Москву пересечь.

В Харькове на платформе заходят пограничники и таможня. Меня спрашивают-утверждают: вы в гости едете? И теряют ко мне всякий интерес, а вот в вещах журналиста Паши Каныгина ковыряются очень долго, прощупывают бронежилет, осматривают каску и даже вынимают туалетные принадлежности. Ох ты черт, думаю я, а у меня — ни броника, ни каски, только зубная щетка.

Следующие три часа мы с членом харьковского Автомайдана Викой, которая по доброте сердца и любви к Украине добровольно мне помогает и даже везет из Харькова в Изюм, проводим в аптеках, выполняя заказы жителей Славянска, собранные через соцсети. Половину этих названий лекарств я никогда в жизни и не слышала даже, чем-то таким очень заковыристым болеют жители города — или я отстала от медицины и слишком здорова... Дорога до Изюма занимает чуть больше часа, по дороге встречаются два совершенно неуместных в этой тихой провинции бэтээра. Появляется дорожная надпись: Изюм —25 км, Славянск — 70. До войны остается совсем немного. Вокруг — поля подсолнухов, солнце, тишина, машин практически нет, пастораль полная. Сам Изюм — милый маленький городок XVI века с монастырем и белой церковью.

И здесь наконец-то я встречаюсь с человеком, к которому сошлись все мои попытки найти людей, бескорыстно занимающихся вывозом жителей из Славянска. Человека зовут Петр Дудник, он пастор церкви «Добрая весть», отец большого приемного семейства и такой вот, из настоящих людей. Петр приезжает вместе с двумя крайне пожилыми женщинами, которых он только что вывез из Славянска. Одну сразу же забирает родственница, для другой пастор мгновенно организует доставку до Харькова и билет на поезд до Таганрога, где ее ждет дочь. Делает это Дудник как-то очень быстро и незаметно, незатейливо так берет — и меняет жизнь настрадавшихся людей...

Мы выезжаем из Изюма. Начинаются блокпосты. Проехали четыре, везде вежливые, даже улыбающиеся и шутящие парни, никаких вопросов, только паспорта смотрят. Мой российский никого не удивляет и не задевает. Петр начинает рассказывать о бесконечных страхах, вселившихся в людей в последние месяцы. Страхи разные — от обстрела «Градом» до вопроса, куда ехать, от «на кого оставить дом» до «мы никому на свете не нужны, никто не занимается нами...» Он слышит это каждый день и по многу раз, мне же, видимо, это все еще предстоит...

Совсем забыла: в Изюме за гуманитаркой — в основном одеждой и лекарствами — приходят женщины. Как выясняется, со второго июня они — несколько семей — живут в палатках, всего 18 человек. Детей пристроили к местным жителям в деревне неподалеку от дома. Уезжать далеко не хотят, в Славянске остался старый отец, которому из Изюма они передают какую-то помощь. Они разбирают одежду и памперсы. Я вижу, что на одной — золотые серьги, а у ее подошедшего чуть попозже мужа — массивная цепочка. Впрочем, это не мое дело: они живут в палатках, без работы и не знают, сколько это еще продлится...

Я пишу эти строки в лагере «Спутник» около Святогорска. Сегодня, видимо, уже ничего необыкновенного не произойдет...

29 июня

Святогорск, 25 километров от Славянска. Городок превращен в один огромный лагерь беженцев — забиты все санатории, частные дома, лагеря отдыха, монастырь. Весь день я докупаю какие-то лекарства, памперсы, продукты, пакую все это, уминаю, утаптываю.

Только что поговорила с одной фейсбучной славянской знакомой по телефону. Рассказывает, что утром, грохоча, приехала военная гиркинская техника — минометная установка «Нона». Ее приладили между двух домов и начали стрелять по горе Карачун. Потом получили в ответ… «Нона», правда, к этому времени уже уехала вместе со стрельцами. Результат развлечения — выбитые окна, снесенный балкон, отсутствие света, газа и телефона. Ну и две новые жертвы — многодетная мать и мужчина.

Все решено: едем в Славянск завтра утром с одним из парней из команды Дудника на добрых старых «Жигулях», набитых доверху медикаментами, гигиеной и продуктами.

30 июня

Все посты пройдены. Я в Славянске. Удивительное дело — на всех украинских блокпостах внимательно проверяли содержимое коробок и мешков, даже коробку с памперсами один бравый майор вскрыл, но никого не изумил, не разозлил и не привел в бешенство мой российский паспорт. Ну вот ни одного вопроса про него никто мне не задал.

На ополченских постах на меня не очень обращали внимание, проверяли больше водителя и машину, а если обращали, то довольно радостно, сообщая, что у них тоже вот кто-то из Москвы стоит, дежурит с берданкой…

Вот черт, думаю я, а месяц назад он ездил в метро, может, рядом со мной стоял в вагоне и совершенно не собирался никого убивать. Или собирался?

Через дом от дома, в котором я сейчас нахожусь, снаряд попал в крышу, полностью снеся ее. Напротив погибла корова, ее только выгнали со двора, потому что в поля пасти не пускают — там везде растяжки, пасут вдоль домов, где найдут траву. Хозяин отделался ранением в руку — наложили жгут, отправили в больницу. Сейчас начнем развозить гуманитарную помощь.

Еду по городу. Первое, что бросается в глаза, — отсутствие людей на улицах. Реклама всякая дурацкая висит, витрины вроде не пустые и не выбитые, а народу — никого. Транспорта — тоже. Мертвяцкое какое-то ощущение. При этом невероятное количество цветов. Просто утопающий в цветах город. А вокруг — смерть.

30-го вечером

Развезла большую часть еды и лекарств. Была в многоэтажном доме, где нет света и воды. Сначала решила, что в доме этом вообще никто не живет, так все было неподвижно: оказалось, что люди сидели в подвалах, пережидали внезапно начавшуюся стрельбу. Я эту стрельбу перестояла на улице. Одна женщина, которой я привезла лекарство, угостила меня булочками — успела спечь накануне, пока было электричество. Все это так обыденно — булочки, тетенька, — что происходящее кажется еще большей нелепостью и абсурдом. И аккуратные клумбы повсюду. Мне кажется, я такого цветочного городка вообще в жизни не видала.

Селюсь в квартире директора местного супермаркета «Браво» Лены Репы. Мы незнакомы, но кто-то кого-то попросил — и мне был оставлен ключ практически под ковриком.

Через тот же супермаркет нахожу постоянного водителя. Колоритный тип, зовут Володя, на руке — очень длинная, до локтя, татуированная роза. По ходу дела выясняется, что Володя сидел.

— Да по молодости было, убил там одного, — сообщает он спокойно.

Ну ладно, думаю, если по молодости, то нормалек.

Возим лекарства дальше. Смотрю по сторонам — крупных разрушений не вижу, а по мелочи накурочено достаточно, много разбитых магазинчиков и палаток, следы снарядов и пуль на домах. Больше всего, пожалуй, город уродуют многочисленные баррикады из мешков с песком, шин, частей машин и обрубков деревьев. Около каждой баррикады — блокпост, стоят на блокпосту люди, одетые в разнобойную военную форму. И оружие у них самое разное. У некоторых, как мне кажется, ржавые дедушкины дробовики… Огненный слоган из интернета «Славянск — это Сталинград» — явно не про это место.

Вдруг Володя говорит, показывая на человека в камуфляже:

— Вон мой брат идет.

Брат садится в машину и велит везти себя аккурат к зданию СБУ Украины по городу Славянску — там теперь заседает товарищ Гиркин. У Гиркина работает жена брата, домой почти не приходит, даже ребенок там с ней находится. Едем, стоим, ждем. Улица совершенно пустая. Ни машин, ни людей. Деревья только шелестят. Очень неуютно от этой странной тишины. Вдруг из-за угла выходит очень высокая, стройная девушка в ладно сидящей военной форме. Еще и очень красивая. И движется тоже очень красиво — ну не как манекенщица, но похоже. Она приближается к нам, и я вижу, что сбоку на поясе у девушки висит огромный нож в чехле. Девушка сворачивает к Гиркину, и улица опять пустеет.

До самой ночи я думаю об этом ноже на женском бедре.

Ближе к вечеру иду в супермаркет написать пост в ФБ о своей жизни — у меня в квартире интернет не работает. В тот самый момент, когда остается только нажать на кнопку post, раздается страшный грохот, далекий взрыв, из компьютера сыплются искры — и весь супермаркет погружается во тьму. Все дома вокруг тоже. Я тупо брожу между прилавками, понимая, что купить уже ничего больше не удастся. Потом вместе с продавцами выхожу на улицу, а охранники забивают вход. Прощай, супермаркет! Здравствуй, каменный век — электричества больше нет и в моем доме. Воды в нем не было с самого начала, одна радость — рядом с домом водокачка…

1 июля

С раннего утра обзваниваю многодетные семьи — «Добрая весть» дала список. Оказывается, многие выехали, к тем, кто не отвечает на телефон, едем на машине. Вот семья — мама и четверо детей, старший — приемный, свой большой дом, чудесный сад. Ехать боятся, потому что у приемного сына что-то не так с документами. Ехать не очень-то и хотят — мама работает в больнице, ждет зарплаты, и все вроде ничего, если бы не бесконечная стрельба совсем неподалеку от них. Даю свой номер — вдруг все-таки надумают… Мне в ответ дают кабачки и абрикосы, которых здесь так много, что вся земля под деревом оранжевая…

— Ну вот как я все это оставлю, — говорит мама вроде как виновато.

Я бы, пожалуй, тоже не знала, как оставить, но все-таки бы оставила…

Продолжаем развозить лекарства и продукты. Много заказов в район Черевковки — там одна пожилая женщина насобирала нужды соседей, передала по сарафанному радио. Отдаем продукты. Выезжаем обратно. Впереди — ополченский блокпост. Начинается стрельба. И довольно близко. Вдруг в какой-то момент перед нами, метрах в 30—40, что-то разрывается. Существенно так разрывается — в машине вываливается лампочка и зеркало. Я понимаю, что будь мы на несколько метров поближе — раздобало бы все переднее стекло, да и нас, наверное, изуродовало бы прилично.

Володя кроет матом, резко разворачивает машину и, вцепившись в руль, съезжает на обочину, а со всех сторон на бешеной скорости приваливают какие-то черные внедорожники с тонированными стеклами и ополченские военные драндулеты. Их отсидевший за убийство Володя, кажется, боится еще больше, чем обстрела.

Больше ничего не происходит. Ополченцы уезжают. Володя говорит, что ему плохо с сердцем и что он лучше ляжет и умрет с голоду, чем будет баранку тут крутить. Потом, опять матерясь, довозит меня до дома. Мы прощаемся навсегда, и я должна за вечер кровь из носу найти нормального водителя, да еще и с бусиком, потому что завтра — первая эвакуация. Семья с семью детьми.

Выручают сотрудники супермаркета, дают телефон славянского жителя, он соглашается.

У меня чудесный ужин — абрикосы и кабачки, жаренные на найденном в квартире масле.

2 июля

Ровно в семь утра у подъезда стоит бусик. Водителя зовут Саша.
Внешне Саша такой спокойный — как будто и войны никакой вокруг нет.

И мне это спокойствие очень нравится.

Семья, которую мы должны вывозить, живет в доме, построенном своими руками. Папа ехать хочет и хочет в Россию, маме же тяжко все оставлять, она плачет. Особенно когда родственники прибегают попрощаться. По-моему, каждый из них думает, что другой остается на верную смерть или уезжает на нее же. Самому маленькому из детей полтора года. Мы выносим из дома узлы и чемоданы, перевязанные веревками и ремнями, родственники рыдают, дети просят не забыть их собак и кошек… Наш путь — через множество блокпостов в Харьков. Там я куплю им билеты до Москвы, в Москве семейство встретит фонд «Предание».

Вдруг Саша говорит, что провалилось сцепление, ну вот вообще не работает. Починить здесь ничего невозможно, надо любым способом добраться до Святогорска, там у него второй бусик. Главное — постараться не останавливаться на дороге. Гм-гм, не останавливаться на блокпостах…

Мы едем. Дети сидят, вцепившись в кресла, родители тоже, тишина в автобусе гнетущая. Впереди — украинский блокпост. Только почему-то дорога перекрыта поваленным деревом и выставлен плакат «Стой! Стрелять буду!»

Ну ладно, думаю, может, в меня-то не будете стрелять. Выхожу из машины, на дороге никого, делаю несколько шагов вперед, понимаю, что сзади за мной следят десять пар испуганных глаз и я пугаться не имею права, да мне и не страшно, но все-таки немного не по себе. Делаю еще пару шагов — и над головой раздается выстрел. Свист пули не слышен — значит, довольно высоко.

— Да вы че, — ору я невидимым стрелкам. — У меня ж там дети!

И пытаюсь сделать еще шаг вперед, разведя руки — ну чтобы им было видно, что ничего, кроме красного сарафана, на мне и со мной нет.

— Стой! — кричит мне невидимый голос. Я останавливаюсь, и наконец-то из-за бетонных надолб появляется военная голова. Мы довольно далеко друг от друга, поэтому можем только орать. Выясняется, что дорога дальше перекрыта, деревьями завалена, проезда вообще нет. Надо ехать назад.

Я до сих пор не понимаю, как Саша умудрился там развернуться и на фиг они начали стрелять над моей головой.

Мы выезжаем через другой блокпост. При этом сначала бусик наш подталкивают двое белобрысых парнишек-ополченцев, а потом, через несколько километров нейтральной территории, точно такие же двое белобрысых парнишек— украинских солдат. И даже говор у них одинаковый.

Досматривают на постах внимательно, но разговаривают вежливо и улыбаясь — далеко им, конечно, до любого блокпоста на Северном Кавказе времен чеченских войн.

Я вижу удивительную вещь: по мере отъезда от Славянска и с детьми, и с родителями прямо какое-то преображение происходит. Они как размораживаются. Или как будто выдыхают в ужасе набранный внутрь воздух. Начинают разговаривать, глядеть по сторонам. Это просто в них возвращается жизнь.

В Святогорске пересаживаемся на другой Сашин бусик, всю семью кормят бесплатным обедом (опять супермаркет, конечно), через три часа приезжаем в Харьков. Харьков похож на заграницу — шум, машины, полно народа, ни военных на улицах, ни танков, ни блокпостов.

Мне хочется ко всем кидаться, орать от счастья, что вот — вывезла, вывезла из войны, детей спасла, будет им теперь не страшно, радуйтесь вместе со мной, — ну и происходит известнейшая и непреодолимая сшибка людей, вышедших из войны, с людьми, живущими вне ее. Люди войны считают, что перед ними все виноваты, а люди мира уверены, что они ни при чем…Даже билеты на поезд не удается купить без очереди…

День движется к вечеру, мы боимся не успеть в Славянск до комендантского часа, семья остается на попечении харьковских волонтеров, которые и сажают ее на поезд до Москвы.

Ночую в Святогорске. Вхожу в дом и первые пару минут стою молча в полном недоумении — в доме горит свет. Мне это уже трудно представить. Не понимаю почему, ведь я вне цивилизации только чуть больше двух суток.

3 июля

Мы вывезли сегодня девять человек, поменяв тактику работы. Внутри города я работаю с таксистом Серегой, бывшим военным штурманом. Саша поджидает нас за блокпостами на украинской территории, чтобы ополченцы не отжали бусик. Мы делаем две ходки — и Саша увозит людей в Харьков, а мы возвращаемся в наш маленький адок.

Среди вывезенных — старичок и старушка, которым я сначала просто принесла лекарство, а потом оказалось, что у них сын в Туле, да они не знают, как до него добраться.

Старушка говорит: «Уже так хочется быть среди людей, где не стреляют и осколки не летят. Мы на что угодно готовы — и воду носить, и в темноте сидеть. Что угодно — лишь бы не стрелянина. Это изматывает, сил нет».

Я осматриваю их квартиру: на стенах вперемешку изображения святых и грамоты за отличную советскую работу, фотографии детей и внуков. Кому надо было разрушать этот их маленький мирок? Зачем?

Старушка идет к двери, беззвучно плачет. На столе в кухне остается гнить большой помидор.

Вечером иду за водой себе и соседской бабушке. Вдруг из-за угла на очень приличной, как бы такой победной, скорости выскакивают два танка. На башнях сидят молодые пацанчики. На первом танке написано: «На Киев!», а на втором — «На Львов!» Они скрываются за поворотом, а стоящие рядом со мной две немые тетки, что-то живо обсуждавшие до этого на пальцах, в буквальном смысле роняют ведра и спрашивают меня одними губами: «Что это?»

«Ужас», — отвечаю я. И немые согласно кивают.

Мой вечер в Славянске. Вещи полезные — спичка, свечка и баклажки для воды, я хожу с ними на водокачку через дорогу. Вещи бесполезные — компьютер, айпад, телефон, фотоаппарат. Самое выдающееся изобретение человечества, несомненно, — электричество. Сегодня я смотрю ему вслед.

И еще отличная штука — вода, льющаяся из крана. Только теперь начинаю понимать.

Вот такая идет жизнь. Мне кажется необыкновенной радостью просто сидеть дома около свечки и слушать тишину. Потому что только что со всех сторон лупасили как могли. Кто лупасил, откуда и чем именно, я определить не могу и никогда не верю разговорам на эту тему.

Только что мне дозвонилась хозяйка квартиры и сказала, что ко мне сейчас придут ночевать два человека, потому что у них размолотило квартиру. Жду!

4 июля

Сегодня была на улице, где сильно пострадали два частных дома. От одного практически осталась груда кирпичей, но никто не погиб. Я стала спрашивать жителей улицы, не хотят ли они уехать. И одна тетка вдруг как заорет надрывно:

— Да мне мой дом дороже жизни! Я лучше здесь вместе с ним погибну, чем останусь без него.

Самое сильное впечатление дня!

А так — вывезли семерых.

Попали под обстрел, не самый сильный на свете, но не очень приятный, тем более что на улице были только мы с Серегой в машине. Серега смешной: как только начинают стрелять, он, назвавший себя человеком без Родины — Родина для него был СССР, — начинает на меня орать:

— Ну чево вы сюда приперлись? Заберите своих человечков, а мы сами разберемся.

А потом опять становится человеком без Родины.

Стояла в очереди за водой на нашей водокачке. Вдруг ворота открылись, и вооруженные товарищи завели похожих на инопланетян людей в каких-то шлемах и синих накидках. На самом деле это были фотографы, на накидках было написано «Пресса». Они разбрелись по водокачке, снимали нас. Выглядели нелепо. Я вдруг как-то зло подумала — ну вот если я и все мы можем стоять на этой водокачке в обычном виде, то и вы, товарищи мои, журналисты, тоже, наверное, можете? Понимаю, что не права, но все равно подумала.

Вечером встретила худенькую старушку, похожую на засушенную незабудку, которая набирала красным черпачком воду из лужи, приговаривая при этом: «Жили-жили — и дожили».

— Уехать не хотите? — спросила я ее.

— Кому мы нужны? — тихо сказала старушка. — Ехать надо с деньгами.

Помогла донести ведро до квартиры. Старушка оказалась врачом и ветераном войны, дошедшим до Берлина. Около дома старушки на столбе объявлений висело объявление про референдум с призывом ко всем выйти и сказать свое веское ДА. Интересно, ходила она или нет?

5 июля

Самая тяжелая и страшная эвакуация. Вывозили парализованного парня из подвала. В подвале он вместе с отчимом провел больше недели. Затхлый стоячий воздух. У входа в подвал висит клетка с канарейкой. Канарейка предсказывает войну: когда она начинает беситься и дико скакать по клетке, все знают, что сейчас начнется обстрел. В самом первом помещении сидят отупевшие от ужаса люди, вокруг куча разбросанной одежды. Иду дальше в подвал, тьма сгущается, я прохожу до конца, здесь опять лежат чьи-то вещи, и из кромешной темноты раздается дикий стон — это и есть парализованный Денис. Я вижу его при свете коптящего фитилька. Фитилек сделан из ваты и лежит в плошке с маслом. У Дениса лицо средневекового святого. Мужики выносят несчастного на одеяле, с трудом мы размещаем его в машине. У Сереги работает дээнэровское радио. Песня — зашибись: «Вставай, Донбасс, Россия-мать с тобой!»

Я смотрю на Дениса. Он по-прежнему отрешенно смотрит в небо и лишь изредка стонет.

Остающиеся машут нам вслед.

«Вставай, Донбасс, прогоним хунту вместе!» — поет неизвестная мне группа.

В машину всего набивается семь человек. Рядом со мной — шестилетний Витя. Витя не разговаривает. Он был контужен. Жмется к маме. Сейчас писается и косит одним глазом.

Уже на украинском посту выясняется, что Витина мать забыла дома сумку с документами. Высаживаем всех на обочине, Саша забирает Дениса с отчимом в больницу в Святогорск, мчимся с Серегой обратно за сумкой и вдруг понимаем, что нет дээнэровских постов. То есть посты есть, а людей на них нет. И даже флаги их исчезли. Но нам не до этого. Делаем еще одну ходку, где-то стреляют. Итог — двенадцать человек вывезено, Вите дана палочка колбасы, в которую он вцепился и не остановился, пока всю не умял...

На обратном пути в город останавливаемся на одном из пустых блокпостов, я выхожу из машины, хочу сфотографировать, вдруг откуда-то появляется маленький человечек, пьяный в драбадан, весь в черном, и что-то пытается сказать или помешать мне, а потом внезапно начинает плакать, приговаривая, что Гиркин-отец ушел, а они оставлены были вроде как на защиту, а оказались вроде как брошены.

— Откуда ты, служивый? — спрашивает Серега добродушно.

— Из Бердянска, — отвечает он, добавляет еще что-то про Афган, в котором воевал, утирает пьяные слезы, отворачивается и бредет прочь от нас.

В пять часов вечера я была на водокачке. Где-то довольно прилично постреливали. Вдруг из-за угла вывернул военный «козлик». Все замерли. «Козлик» подкатил к нам. На ветровом стекле был укреплен маленький украинский флаг. Из окошка высунулся военный, окинул взглядом нас, ведра и баклажки, улыбнулся, сказал:

— Бог в помощь!

И поехал дальше.

И всех вдруг как отпустило, вся водокачка пришла в движение, кто-то предлагал праздновать, кто-то просто стал суетиться, кто-то лихорадочно звонить по телефону. И все внезапно заговорили очень громко.

Через пару часов я помогала парням из церкви «Добрая весть» раздавать на улице горячий хлеб и впервые увидела людей, которые бежали навстречу хлебу, а потом плакали и целовали его.

6 июля

Таки ушел Гиркин из города. Но утром мы опять вывозим людей: в Славянске по-прежнему нет ни света, ни воды. Стреляют непонятно где. На улицах заметно оживленнее. Приехало очень много гуманитарной помощи с разных концов Украины, просто караван грузовиков с едой и лекарствами, такое ощущение, что вся страна здесь.

Приятное: рыжебородый командир блокпоста на подъезде к городу проверяет мой паспорт, видит, что я родилась в Ленинграде, и вдруг, стоя посреди цветущих подсолнухов и танков, говорит: «Я учился в Петербурге и помню эти ледяные иглы Исаакия зимой, когда пробегаешь вдоль замерзшей Невы».

Потом, правда, он продолжил про «никогда мы не будем братьями». Может, конечно, и не будем, а может, никогда и не были, но ледяные иглы Исаакия в украинских подсолнухах иногда могут быть и посильнее братьев.

7 июля

Весь день развозим хлеб. Закупаю его на заводе в соседнем городке Красный Лиман. Платит за хлеб фонд «Предание» из Москвы, а я только раздаю, раздаю и раздаю. По две буханки в руки на семью. За хлебом бегут. Невозможное зрелище.

9 июля

Интересное наблюдение, между прочим: когда в Гугле начинаешь набирать СЛА, то первым идет российский сериал «Сладкая жизнь» и только вторым — «Славянск».

Тысячу буханок и 178 бутылок боржоми раздали мы сегодня в Славянске с помощью моих волонтеров — соседки Лили и ее сына Влада. Я вывозила Лилю в Харьков в полубессознательном состоянии. Вчера они с сыном вернулись. И пошли помогать.

А всего, получается, я смогла вывезти сорок пять человек. Пишу я, а в голове все те неведомые в основном люди из Фейсбука, которые присылали на этот самый вывоз людей деньги. Бесконечная им всем слава!

10 июля

Каждый день с утра ко мне приходит моя соседка Лиза. Лиза меня подкармливает — у нее родственники живут в частном доме, привозят ей то овощи, то фрукты. А в какой-то день Лиза умудрилась даже сделать рыбные котлеты из хитрым образом замороженного фарша. Я же питаюсь в основном ворованными из садов абрикосами, вишнями и кабачками. Пару раз Саша-водитель привозил мне сыр и колбасу.

Лиза обязательно рассказывает мне утром, как они все ужасно спали ночью из-за непрекращающейся стрельбы. Я же сплю сном младенца и никогда не слышу ничего. Но вот сегодня была и по Лизиному разумению первая спокойная ночь. И внезапно налетело какое-то дикое количество птиц. Голосят, летают. Мне кажется, во все мои дни в Славянске птиц не было. А может, я их просто не слышала, не до того было…

14 июля

Ну кто-нибудь, НУ ПРИВЕЗИТЕ В СЛАВЯНСК КЛОУНОВ! ОНИ НУЖНЫ ЗДЕСЬ ПОЧТИ КАК ХЛЕБ. А может, и больше.

15 июля

Сегодня благодаря моему дорогому фонду «Предание» раздали одну тысячу буханок хлеба, завтра раздадим еще две, если не упадем от усталости. Кроме того, доставлены наконец-то — УРА! — три генератора в одну из местных больниц. Куплены генераторы тоже на деньги фонда «Предание».

Начинаю заниматься новым делом — стеклить окна, в исполкоме дали списки особо нуждающихся, в основном бабушек и дедушек. Стеклить здесь, конечно, не перестеклить — мой знакомый стекольный мастер Леша точно станет миллионером!

Интересно было видеть реакцию людей на хлеб: те, кто уже что-то где-то купил или недавно вернулся в Славянск, начинали задавать вопросы — откуда хлеб, кто помогает, а один дяденька даже почему-то вспомнил «Голос Америки», правда, не объяснил почему... Кто-то был недоволен, что снимала... Хлеб, правда, брали все без исключения...

Десять дней назад, когда я точно так же снимала, никто на меня не обращал никакого внимания, не до глупостей было, надо было выжить.

Потом мы приехали на Черевковку, на отдаленные улицы: там за все время не было вообще никакой гуманитарки и никакого хлеба — и опять я увидела бегущих к нам навстречу людей — за хлебом. Какое счастье, что мы могли этот хлеб им дать! Какое счастье!

16 июля

Всем привет! С добрым утром из Славянска! У нас — синее небо, золотые абрикосы и очень тихо.

Вот бы и всегда так!

Пошла на водокачку за водой, а то очередь будет большая. Многие вернувшиеся ездят за водой на машинах, набирают сразу помногу, вчера народу было часа на полтора, наверное. Одна тетка спросила, можно ли эту воду пить. Так странно прозвучал ее вопрос — никому из тех, с кем я прожила последнюю, самую страшную, неделю в Славянске до прихода украинской армии, и в голову не приходило спрашивать, МОЖНО ЛИ ЭТУ ВОДУ ПИТЬ. Мы были просто рады воде — любой, любого цвета, вкуса и качества.

Я тогда старалась экономить как только возможно — так уставала, что просто не было сил лишний раз тащиться за двести метров на водокачку, поэтому наливала немного воды в тазик и мылась сверху вниз маленькими кошачьими движениями, а потом использовала в туалете. Вспомнила великий африканский опыт справления большой нужны в пластиковый мешок, тоже здорово экономило расход воды.

С добрым утром! У нас в Славянске — синее небо, золотые абрикосы и очень тихо.

Золото на голубом.

17 июля

Славянск как я его вижу

Вчера рано утром я была на совещании в исполкоме в центре города, прямо на площади, где Ленин стоит. Вел совещание один из вице-губернаторов. Больше всего удивило, что туда войти можно было совершенно свободно, без специального пропуска. Нет пока на Украине никакой подозрительности, двадцать три года покоя пока перевешивают несколько месяцев войны. Совещание было очень деловое, говорили про хорошее и плохое, сделанное уже и несделанное. Из сделанного: пошел по городу общественный транспорт, возобновлены все маршруты, но частота рейсов оставляет желать лучшего. Начал ходить транспорт по району. Из одиннадцати городских светофоров работает пока только один. Сложно с водой. Всякие прорывы, не к каждому можно подобраться из-за мин. Разминирование по городу и окрестностям идет полным ходом, подтвердили саперы.

Четырнадцать домов требуют очень серьезного ремонта. Вчера уже начали разбирать дом рядом со мной, в котором снаряд попал в середину, рухнул весь подъезд и погибли три несчастные бабушки, сидевшие у подъезда. (На следующий день одна миловидная мародерка забирала на развалинах домашние тапочки, я не остановила, стало так ее жалко…)

Собираются ставить полевые кухни, есть проблемы с поварами. Мастеров галушек просим пожаловать в Славянск, помочь готовить!

По городу свет есть на 70 процентов, что, конечно, не очень приятно, но лучше, чем ничего. В несчастной Семеновке, куда я тоже возила хлеб, свет есть пока только на одной улице. Разрушения в Семеновке колоссальные. Дорого обойдется народу Украины гражданин России Игорь Иванович Гиркин...

Семеновка почти вся (двадцать голосов против) голосовала за ДНР. Я знаю, найдутся злые и недалекие люди, которые скажут, что семеновцы получили по заслугам, или что-то еще в этом роде... Я же скажу — взращенные в СССР, приученные надеяться на кого-то и мечтать о светлом будущем, не ведают, что творят… Игорь же Иванович Гиркин и стоящие за ним — ведают отлично. Ничего, кроме жалости, грусти и вины бесконечной, я, развозя по Семеновке хлеб, не испытывала…

18 июля

Каникулы Бонифация

В Славянске дождь. Неожиданный и очень сильный. Я открыла окно, и шум дождя проник в квартиру. Тупо думаю, что хорошо бы набрать дождевой воды в тазы, но знаю, что никуда не пойду — сил нет. Вчера я устроила себе волонтерские каникулы и уехала в Харьков с ночевкой. Привыкание к нормальной жизни мучает каждый раз, когда выходишь из войны, каждый раз между миром переживших ЭТО и миром обычным пропасть, и надо восстанавливать сгоревшие в пламени войны мосты…

Утром сегодня встала в восемь, поехала на аптечный склад, по дороге поменяла деньги и сняла остатки со счетов, объехала еще стопицот аптек в поисках каких-то слыхом не слыханных лекарств, умудрилась найти антистафилококковый иммуноглобулин, который нужно хранить только в холодильнике, поэтому он был приторочен к замороженной бутылке воды, купила мягкое пирожное для парализованного Дениса, которого мы вытаскивали из славянского подвала, и помчалась со страшной скоростью обратно в Славянск, чтобы успеть, пока бутылка не разморозится, по дороге организовала перевозку обратно в Славянск инвалидов из деревни в сорока километрах от города и занос одного из них на одеяле в дом, потом умудрилась дозвониться до Москвы и найти Сашу Колмановского, замечательного психолога, работавшего в Беслане. Саша согласился приехать в Славянск, провести семинар по работе с психотравмой для местных психологов. Бутылка не разморозилась, была отдана в руки страждущей больной в обмен на взятку из яблок и груш, груши съедены, яблоки отданы соседке Лизе на шарлотку. Занесла масло и куриный фарш старушке, живущей с сумасшедшим братом, который рвет на себе одежду и мажет какашками пол, отдала почти все лекарства, а Денису пирожное. На водокачку сходить не успела. Воды почти нет.

Милый, дорогой, любимый, бесконечный Харьков, как ты далеко!

Мимолетные влюбленности, где вы, ау...

Дождь закончился и снова начался.

Спать! Кажется, можно спать...

19 июля

Памяти малайзийского «Боинга»

Однажды меня занесло на остров Монерон. На Монероне был маяк, и при нем жили двое маячников — ТатьянИванна и ее муж Коля. ТатьянИванна как-то рассказывала, что после падения южнокорейского «Боинга» они с мужем Колей каждый отлив собирали по берегу разноцветные пластиковые тапки. Больше море ничего не приносило — только тапки. Дома у них стояла целая коробка этих тапок. Все они были разные, но почему-то на одну ногу, ни одной пары сложить не удалось.

«Боинг» был сбит советским военным летчиком Геннадием Осипóвичем по приказу Генштаба Вооруженных сил СССР.

Горбачев пришел к власти через два года после инцидента, Советский Союз умер через восемь.

Ельцин покаялся за Советский Союз в 1993 году. Семьи получили компенсации.

Одноногие тапки не идут из головы.

20 июля

Диалог:

— Алло, бабушка, здравствуйте, я вам вчера звонила и приходила по поводу стекления окон. Ну что, присылать стекольщиков?
— Ну-у-у-у, с вами хочет поговорить мой муж.
— Да, конечно.
— Как вас зовут?
— Вика.
— Как вас зовут?
— Вика.
— Как вас зовут?
— Вика. Я стою у вас во дворе, может, выйдете, если вам не слышно?

Через двадцать минут выходит интеллигентного вида дедушка весь в белом и в расстегнутых брюках.

— Как вас зовут?
— Вика.
— Ну а что же вы сразу не отвечаете... Вы откуда, Вика, из горкомхоза?
— Нет, я из Москвы.
— Из Москвы? А как вы пересекли границу?
— Да как все пересекла. Это нетрудно.
— А кто вас прислал из горкомхоза?
— Татьяна Ивановна, заместитель заведующего отделом капитального строительства.
— А-а-а. Я знаю Татьяну Григорьевну из горкомхоза.
— Ну это разные люди.
— А зачем вы, Вика, спрашивали у моей жены про старинный шкаф, который у нас стоит?
— Да у моей бабушки похожий был.
— А почему рассматривали нашу люстру?
— Да я уж и не помню почему — понравилась, наверное.
— А где вы живете, Вика?
— Я живу в Москве. Дедушка, вы пустите стекольщиков окна вам сделать или нет?
— А почему мне вы говорите, что живете в Москве, а вон тому мужчине (стекольщику) — что на Генерала Батюка (мой адрес в Славянске)? Так где же вы живете, Вика?
— Дедушка, вы будете стекла вставлять или до зимы так и останетесь?
— А зачем это вы предлагаете нам стекла вставлять, когда война не кончилась?

И ведь так и не пустили. На следующий день их уговаривала сотрудница ЖЭКа. Уперлись — и ни в какую. Так и остались без стекол во всех окнах.

Одно утешение — сын у них есть, может, он вставит. Если, конечно, не будет очень внимательно рассматривать шкаф и люстру.

21 июля

Сегодня с утра послушала совещание в исполкоме про улучшение жизни в Славянске. Потом весь день развозила гуманитарную помощь: гречку, рис, пшено, пшеничную крупу, картошку, баклажаны, перец, чеснок, морковь, кабачки, лук, подсолнечное масло, сахар, мыло, порошок, средство для мытья посуды, прокладки, станки для бритья и пр., и пр., и пр. Было страшно стыдно, когда люди благодарили. В конце дня решила заехать в семью Руденко, которых я вывозила 1 июля. Это семья с пятью детьми. Они позвонили мне потом, и вроде у них все в порядке. Но в Славянске осталась сестра с грудным ребенком и старшим восьмилетним сыном Женей. Сестру звали Лена, и она отказалась уезжать — просто потому, что никогда нигде дальше Славянска не была. Женя просил — ну ма-а-ам, ну давай поедем, ну скажите ей все, чтоб поехала, но Лена отказалась. Вот их я и поехала проведать.

Во дворе дома стоял совершенно голый и абсолютно пьяный мужик, который, увидев меня и прикрыв то, что требовалось, сказал: «Я голый». Кто он был, я так и не выяснила. Сидевшая на пеньке пьяная баба выругалась матом и стала звонить в милицию неизвестно зачем. Ленина мама была дома и немножко праздновала Казанскую. Потом пришли Лена с грудной девочкой на руках и Женя. Они были в этом провальном дворе как люди из другого мира — бедного, но не пьяного. Мы с Женей съездили в магазин и купили немного еды. Лена попросила купить ей сгущенки, но в магазине была только одна банка. Выяснилось, что Лена — повар, но пока не работает из-за маленького ребенка. Жилья у Лены своего нет, и ничего ей не светит, поэтому она и живет здесь, во дворе у матери. Я зашла в дом, где праздновали Казанскую, и увидела на стене необыкновенный портрет девочки с белым бантом на голове. Это была Лена в детстве. А нарисовал ее пациент ЛТП, в котором лечился Ленин папа. Нарисовал по папиной просьбе по фотке.

Мы отдали им все остатки гуманитарки, которые были.

По дороге домой выяснила, что одну квартиру почти застеклили, завтра сделают еще парочку. С такими темпами далеко мне не уехать, обзвонила всех славянских знакомых в поисках плотников, пока нету.

Пришла домой, падая от усталости и жары. Даже нет сил тащиться за водой. Открыла компьютер, зашла в Фейсбук, а там в папке «Другие» вот такое: «Здравствуйте, Виктория! Вам пишет человек, живущий 25 лет в Европе. Я очень тщательно слежу за всем, что происходит в России и на Украине. Знаете, мне трудно понять таких людей, как Вы. Разве можно в трудный для страны час принимать сторону врага? А враг сегодня — это и Украина тоже, к моему большому сожалению. У меня с сыном, например, есть большие разногласия по поводу политики, мы можем спорить... но... Он никогда не будет делать это публично. Как это делаете Вы, нанося тем самым огромный вред своей Родине. Ваши добрые дела ни в какое сравнение с этим не идут. Нам, русским, живущим за границей, сейчас очень тяжело. Такие, как Вы, только усугубляют общее негативное отношение к России. Будьте прокляты!»

Поделилась письмом с другом. Он написал в ответ: «ГЫГЫГЫГЫГЫ...»

Может, и мне надо так реагировать?

Но почему-то грустно.

22 июля

Сегодня вечером славянский таксист, расспрашивавший по дороге, кто я и что здесь делала, подъехав к дому, неожиданно заявил:

— Жаль, что за вашу машину заплатили заранее. Я бы вам часть денег вернул.

Высшая оценка моего скромного труда.

23 июля

Проснулась от давно не слыханного звука журчащей воды. Не поверила. И правильно сделала — в кране воды не было. А звук был! Пошла на звук: действительно, в трубах журчала вода — наверное, прогоняют, штоб всяка гадость ушла, а вечером, может, и нам дадут...

Давай, моя Славянск, давай!

23 июля

Не подвел меня любимый СЛАВЯНСК!

ДАЛИ ВОДУ.

БРАТЦЫ, ВОДУ ДАЛИ!

Иду в ванну, чувствую себя кинозвездой на вилле... Жаль, нету лиловых негров, подающих манто. Впрочем, в манто щас здесь жарковато, так что и фиг с ними, с лиловыми неграми...

24 июля

ПРОЩАЙ, ЛЮБИМЫЙ СЛАВЯНСК!

Наверное, я еще буду писать про тебя и о тебе, но уже из каких-то других мест на Земле.

ПРОЩАЙ, МОЙ МАЛЕНЬКИЙ, ЛЮБИМЫЙ, НЕСЧАСТНЫЙ ГОРОДОК, И ПРОСТИ ЗА ВСЕ МОЮ СТРАНУ — НУ И МЕНЯ ЗАОДНО!

Понравился материал? Помоги сайту!