Что придумал Толкин?

В Лектории Политехнического музея с лекцией о тайных мотивах трилогии Джона Р.Р. Толкина выступила филолог, доцент РГГУ, специалист по английской иносказательной прозе ХХ века Мария Штейнман.

Я думаю, ни для кого не секрет, что без «Старшей Эдды» не было бы «Властелина колец». Джон Толкин сам неоднократно в этом признавался. Не каялся — напротив, гордился. Это вообще такие вводные общеизвестные моменты, но все равно их проговорю: действительно, Толкин всю свою сознательную жизнь мечтал создать эпос, подобный «Беовульфу». Так уж случилось, что в Англии не было той мощной эпической традиции, которая была у Франции, Германии, Испании и даже России. Англии в этом смысле, что называется, не повезло. И Толкин очень хотел это исправить, и ему это удалось. В случае с ним это было путешествие длиною в жизнь. Старейшие — чуть было не сказала «древнейшие» — черновики его относятся чуть ли не к постколледжному периоду, и буквально до конца своих дней он продолжал работать над своим универсумом. Мы будем абсолютно правы, если решим, что коммуникативной миссией Джона Рональда Руэла Толкина было создать абсолютно новую реальность. И он ее создал. Литературная реальность — то, что в своем эссе о волшебных сказках он называл вторичным миром — secondary world, задачей которого было вызывать к себе в людях вторичную веру — secondary belief. Только в этом случае, когда все вот так складывалось, Толкин был согласен именовать этот мир реальностью. Он этот принцип применял к волшебным сказкам — он их называл fairy stories, — и де-факто мы применяем его и к его собственной работе.

Теперь поговорим про космогонию. Что придумал Толкин? Сначала он действительно взял «Старшую Эдду» — самое ее начало, про то, что «не было в мире ни песка, ни моря, земли еще не было и небосвода», пока боги не сели на троны могущества и не создали трехчастный мир. Мир нанизан, как на стержень, на мировое древо — ясень Иггдрасиль. И три корня растут у Иггдрасиля: Хель под одним, под вторым исполины и люди под третьим. Хель — это нижний мир, слово «hell» вам знакомо — это ад. Под другим корнем Йотунхейм — мир великанов, а люди — это, собственно, мир срединный, или, как он его называл, Middle-Earth, что в одном из переводов, закрепившемся в народе, значится как Средиземье. В «Старшей Эдде» мир этот называется «Мидгард» — буквально одно и то же. Возникает вопрос: а где же верхний мир? И выясняется, что он не под корнем, а в кроне ясеня — там, где находится Асгард, мир богов, связанный с Землей радугой. Вот как все устроено. Трехчастная структура характерна для любого архаического и даже не архаического сознания. Это универсальный архетип. Так устроен мир в любой культуре любого языка любой народности. Что ни копни — везде это найдешь. Выбирайте что хотите. Хоть Древнюю Грецию с мрачным Аидом, миром людей и вершиной Олимпа. Хоть древнерусскую культуру, где обязательно будут подземный мир-пещера, мир богатырей и верхний мир, вечно пирующий князь Владимир в стольном граде — и, я надеюсь, меня не сочтут неполиткорректной, — который называется Киев. Но вернемся в Англию. Если мы смотрим на толкиновский универсум, то все в нем буквально то же, только ада нет. То есть подземный мир есть, но он локализован в конкретных точках. Что может быть подземным миром у Толкина? Если кого-то внезапно постигнет просветление, я с удовольствием приму ваши комментарии и реплики. Если нет, ничего страшного — тоже нормально. Ну где у нас подземный мир во «Властелине колец»? Например, подземным миром будет переход Арагорна с призрачным войском через горы. И любопытно, что на самом деле он там не доминирует, потому что Толкин вообще-то, хоть и говорил о волшебных историях, все же сочинял не сказки, а истории, имеющие связь с реальностью. Если мы прочитаем его письма, то обнаружим в одном из них прямое указание. Его спрашивают: а что же вы, уважаемый профессор, написали? Он на это отвечает, что написал он не больше и не меньше нашу историю, но — до Христа.

В толкиновском универсуме нет ада.

Напомню, что Толкин был очень верующим человеком, католиком — для него это не просто слова. И смотрите, какая оригинальная получается вещь: для профессора все это реальность, а раз реальность, то никаких сказочных подземных царств вы у него не найдете. Они ему просто без надобности — он про реальность пишет. А что еще сопряжено с подземным миром? С ним сопряжен страх. А страх — истинный, самый такой жуткий страх, который ослабляет человека, — ни в какой не выдумке содержится, а рассредоточен по реальности, которая объективна для Толкина. И выясняется, что средоточие этого страха может преспокойно сидеть на горе в лице Ока Саурона — и ничего с этим страхом поделать нельзя, если ты его боишься. Точно так же и Черные всадники, которые выскакивают на поверхность и в любую минуту могут оказаться рядом. Обратите внимание: пока Фродо, лопух лопухом, находится в самом начале своего квеста, всадники приносят ему очень мало хлопот — ну, попугали максимум, находясь непосредственно вблизи от его дома. Но чем больше он о них узнает, тем больше их боится. Помните, эльф его предупреждает: чем меньше знаешь, тем для тебя лучше. И когда они приближаются к Раздолу... (Я хочу сразу оговориться: я буду использовать географические названия из замечательного перевода Муравьева и Кистяковского, потому что считаю его наиболее точным, и если они будут отличаться от тех, что вам привычнее, вы просто мысленно ищите параллели, хорошо?) Итак, когда они приближаются к Раздолу, или Ривенделлу, Фродо знает о всадниках уже очень много и боится их все больше и больше, особенно после того, как они его ранили моргульским клинком на Заверти. Страх утягивает его все дальше и дальше в негативную реальность. Ну а уж когда про всадников становится известно решительно все — примерно в третьей части, в момент осады Гондора, — то тогда они совсем уж кажутся малоприятными. То же самое со страхом: пока ты не боишься, все у тебя хорошо. Чем больше ты про это знаешь, тем больше ты боишься — и дальше по возрастающей. Этому страху Толкин противопоставляет — что? Если бы он просто противопоставлял существ из верхнего мира, каковыми для него являются эльфы, то это была бы банальная сказка. Жанр фэнтези тогда еще не существовал — не осознавал себя, точнее говоря, — но если бы это все уже было, «Властелин колец» был бы еще одним произведением из общего списка. И ничего бы с ним не было. Но выясняется, что у Толкина реально противостоять хтоническим подземным существам может только человек или — в данном случае — хоббит. И вот тут еще раз на минуточку давайте вернемся к «Старшей Эдде». Трехчастная реальность, космогония держалась очень долго. И если здесь есть слушатели, которые не в первый раз на моих лекциях, они заметят переклички с «Божественной комедией» Данте, потому что она-то как раз и есть воплощение вот этой трехчастной структуры: ад, чистилище, рай. И, собственно, восхождение духа начинается от отверженных селений через чистилище к райской империи. Данте достиг удивительной степени откровения. Поскольку какую религию ни копни — будь то буддизм, христианство, ислам, — выясняется, что самое главное для посмертного существования души — это единение с Создателем. Вот это все у Данте четко прописано. Смотрим дальше — и выясняется, что Толкин, плавно дрейфуя со своей концепцией, потихонечку подводит нас к абсолютно новой концепции XX века, где главный страх — это то, чего мы боимся. Если мы посмотрим — а кто у нас вообще представитель Асгарда во «Властелине колец»? Ну, в общем, как будто Гэндальф. Даром что так звали одного из гномов в «Старшей Эдде». Только он там не «Гэндальф», а «Гандальф», но, в общем, одно и то же. Вообще «Прорицание вёльвы» принесет вам много радости — почти все гномы из «Хоббита» там. Но если мы посмотрим на образ нашего Гэндальфа, то обнаружим, что, конечно, существо это удивительное, как ни крути. Буквально два слова: что он такое и умеет ли вмешиваться? Ощущение такое, что не продохнуть от него — куда ни плюнь, везде этот Гэндальф. Хотя в действительности это вообще не так. Да, он везде присутствует, но максимум, что делает, — это побуждает и поддерживает. Гэндальф, видите ли, никогда не совершает подвигов за других. Единственное, что он делает, — уничтожает Барлога, но это уж такое хтоническое существо, что дальше ехать точно некуда. Но это такой неожиданный реверанс самого Толкина в сторону собственных сюжетов о Сильмариллионе, о самых ранних днях мироздания. Барлог — это действительно антипод Гэндальфа. Багровый огонь глубин — это Барлог, а носитель небесного огня — Гэндальф. К слову, об одном из трех эльфийских колец, а именно кольце огня: это Гэндальф. То есть все сходится. Вообще во всем, что касается Гэндальфа, очень легко найти параллели. Это один из асов — собственно, Один.

Гэндальф, видите ли, никогда не совершает подвигов за других.

Определим теперь, коллеги, признаки Одина у Толкина. Они, честно сказать, налицо. Во-первых, синий плащ. Во-вторых, облик старика. В-третьих, такая специфическая шляпа, которая закрывает лицо (Один тоже обожает появляться неузнанным). В-четвертых, длинная седая борода (одно из имен Одина — это как раз «седобородый», или Харбард). Еще один признак (тоже очень любопытный, вам понравится) — конь. Вспоминаем немедленно коня, которого Гэндальфу дарят в Рохане. Удивительный конь, передвигается с удивительной скоростью, не знает усталости. Единственное различие: у коня Гэндальфа четыре ноги вместо восьми, но в остальном это чистой воды Слейпнир, на котором передвигается Один. Плюс Один — это водитель дружин и отец побед. А Гэндальф в третьей части трилогии только тем и занят — он вроде как раздает победы и водит дружины. Но как только дело доходит до вопроса о спасении мира, выясняется, что Гэндальф делает шаг в сторону. И если мы посмотрим на других столь же могучих личностей, которые явно относятся к этому верхнему миру, — например, на Глорфиндела (я позволю себе напомнить, что именно эльфийский воин, а не Арвен никакая, спасает Фродо от Черных всадников, — но об экранизации я скажу еще отдельно), — то заметим, что никто из них не собирается брать на себя миссию, тащить кольцо в Мордор. Такая вот маленькая удивительная деталь. Точно так же существует множество фанфиков на тему: а почему орлы не понесли кольцо? Почему тот же Глорфиндел не понес? Куда Элронд смотрит? Что за безобразие вообще? Все можно было сделать с гораздо меньшими потерями и гораздо более эффективно. На самом деле, друзья мои, нет — нельзя. Весь смысл трилогии в том, что орлам все равно — просто это не их война, вообще не их задача. Они — самостоятельная раса, и у них нет никакого желания тащить на себе кольца, куда-то их сваливать. И вот это приводит нас от языческой космогонии к космогонии глубоко христианской. Не внешне, но по сути. И даже очень важная общечеловеческая черта: пока ты сам не начнешь действовать, мир не будет тебя поддерживать. Можешь сидеть и бояться, но знай, что никто за тебя эту миссию не выполнит: орел не полетит, Глорфиндел не трансформируется в воина, ничего не будет. Но почему — что важно — хоббиты? Потому что если посмотреть, так сказать, на расовую систему Средиземья, то обнаружится, что люди — это не совсем люди. Арагорн, Боромир, вся компания — они, в общем, эпические герои. Толкин представил, как будет выглядеть обычный человек, оказавшийся в мире эпических героев, и выяснилось, что очень неудобно: он будет чувствовать себя недочеловеком. И хоббиты с этим своим половинным ростом — это не полурослики, не халфлинги, а люди. То есть как бы чувствовали себя мы, если бы вокруг стали происходить какие-то страшные вещи. Но при этом удивительная суть человеческой натуры состоит в том, что мы боимся, но делаем. И самое главное — чуть было не забыла сказать — Толкин додумался еще до двух удивительных вещей. Первая: отказаться от концепции «северного мужества». Хотя он ее очень любил и с друзьями бесперечь обсуждал — и с Клайвом Льюисом, и с Чарльзом Уильямсом, и с Оуэном Барфилдом, и с другими членами оксфордской группы «Инклинги». Они любили обсуждать эти образы, играть с ними — до тех пор, пока к власти не пришел Адольф Гитлер, и выяснилось, что это самое «северное мужество» временно нацистами приватизировано вместе со всем германским эпосом. Толкин фашизм терпеть не мог и очень, кстати, переживал, что у него немецкая фамилия, немецкие корни.

Когда в 1937 году вышел «Хоббит» — популярность была колоссальная, на все языки бросились его переводить, — из Германии также поступило деловое предложение, на которое Толкин, к слову, быстро согласился. Однако следом на его оксфордский адрес пришло малюсенькое письмо: «Представьте, пожалуйста, доказательства своего арийского происхождения». И вот тут-то Толкин оторвался по полной! Остался черновик одной из версий того ответного послания, которое он отправил в нацистскую Германию. Представьте себе — профессор английского языка издевается! «К моему прискорбию, — писал Толкин, — мне не совсем ясно, что вы подразумеваете под словом “arisch”. Я — не арийского происхождения, то есть не индоиранского: насколько я знаю, никто из моих предков не говорил на хиндустани, персидском, цыганском или родственных им диалектах. Но если ваш вопрос на самом деле подразумевает, нет ли во мне еврейской крови, могу лишь ответить, что, к превеликому моему сожалению, кажется, среди моих предков представителей этого одаренного народа не числится». Ну то есть он просто подходит к этому с лингвистической точки зрения, давая понять, что просит более не приставать к нему с этим идиотизмом. Я практически слово в слово привожу текст письма. Оно лежит в открытом доступе — полюбопытствуйте, вам понравится. Но вернемся к «северному мужеству», которое так многим нравилось. Оно таки действительно есть — и в «Старшей Эдде» в том числе. И, наверное, лучший вариант, чтобы вы ощутили, как это звучит, — это когда Сигурд отправляется вместе с Регином убивать Фафнира, как обычно, поднимается буря, и некий человек (ясно, что Один) спрашивает их: а куда вы плывете? И дальше идет такая удивительная фраза: «Это с Сигурдом мы на деревьях моря; ветер попутный и нам, и смерти». Вот оно, «северное мужество» — умереть в бою и попасть в Вальхаллу. Есть ли что-то похожее у Толкина? Конечно, есть. Это Рохан. И хотя это вроде как степной народ, тем не менее психология у них скандинавов (и имена, кстати, тоже скандинавские). Из «Беовульфа» там целые отрывки. Например, как хоронят сына Теодена и так далее. Эомер тоже очень скандинавский по духу, и когда ему кажется в битве у Минас-Тирита, что совсем все пропало, он в лучших северных традициях произносит вису — короткий ритмический экспромт. Дальше происходит самое удивительное. Рохан — это понятно. А вот Гондор, как мы знаем, — это такая удивительная помесь идеологии Древнего Египта, архитектуры Венеции (Толкин бывал в Венеции и был потрясен этим городом), и надо всем этим этакая Атлантида до потопа (то есть тот самый Нуменор). Получается удивительный культурный пирог, такой причудливый гипертекст, который вообще не мог появиться где-либо, кроме Европы XX века.

Режиссер Питер Джексон совершенно этого не понял!

Но и этого мало. Выясняется, что вот это самое «северное мужество» не работает. В случае с вопросом, как спасти мир, германская доблесть неэффективна. И — наконец я выскажусь по поводу экранизации — Питер Джексон совершенно этого не понял! А может, не захотел понять. Или понял, но не смог воплотить. Я честно смотрела все дополнительные материалы — пыталась понять, что ж его так переклинило-то. Но так и не поняла, зачем он исказил в своем фильме все самые важные акценты, сделанные Толкином. Если вы смотрели трилогию, снятую Джексоном, то, возможно, помните финал третьей части. У Джексона получился какой-то невероятный апофеоз власти: Арагорн стал королем, ура-ура, все кланяются. И вот это, друзья мои, совсем не оно. Самый главный момент оказался в фильме смазан.

Помните момент, когда все сидят и говорят, как они могут помочь Фродо? Эльф, полуэльф, все великие воины, тот же Один… А если мы вспомним, кто такой Гэндальф… По «Сильмариллиону» есть валар и майар. Так вот Гэндальф — один из майар, то есть вообще не человек. Для него Барлога убить — раз плюнуть. Ну да, плохо было, тело земное сгорело — другое дали, красивое, как мы помним. Большой молодец, но сейчас мы не об этом… Так вот, сидят абсолютно великие воины, почти всемогущий демиург, и говорят, что максимум, что они могут сделать, — это отвлечь на себя все войско Мордора, чтобы Фродо мог дойти до Роковой горы. То есть, иначе говоря, максимум, что мы можем сделать для спасения мира, — это пожертвовать собой. А дальше все в руке того, кого не называют вслух. Слово «Бог» вообще не упоминается ни разу на протяжении всего «Властелина колец». Никаких упоминаний, никаких «oh my God», вообще ничего. И выясняется, что надежда на нечто неназываемое, но ощутимое — на доблесть слабых. От слабых зависит судьба мира. И вот это уже абсолютно никакая не «Старшая Эдда», а нравственная космогония XX века: от слабых зависит судьба мира, не от сильных, силой ничего не добьешься. Это то, что не понял Питер Джексон совсем. Я позволю себе маленькую гадость — ну просто не могу об этом не сказать. Питер Джексон настолько не прочувствовал глубинной сути «Властелина колец» — а главное, сам в этом признался, выпустив фильм с дополнительными материалами, — что искренне раздумывал: а не заставить ли в финале трилогии Арагорна драться с Сауроном на мечах! Если кто-то хорошо помнит последний фильм, то там есть один странный момент. Все ждут, когда откроются Черные ворота, и у всех такие очень странные лица. Вообще в книге, если вы опять же помните, они ждут, что их сейчас убьют, потому что у них не хватает сил, — они идут к Черным воротам не чтобы бороться, а чтобы умереть. При этом не факт, что им за это как-то воздастся: в отличие от скандинавских воинов, которым обещана в конце жизни Вальхалла, нашим никто никаких посмертных бонусов не обещал. Так вот, в фильме они ждут, когда откроются — хотела сказать «двери» — Черные ворота. Потом неожиданно ударяет какой-то непонятный свет (свет из Мордора?! жесть!), и у Арагорна становится, скажу так, сложное лицо. И вот с этим лицом — и явно с подавленным криком «банзай!» — Арагорн куда-то мчится. «Что это было?» — спросите вы. И я вам отвечу: все дело в том, что Питер Джексон реально хотел, чтобы из Черных ворот вышел Саурон. Причем, наверное, сначала в своем люциферовско-прекрасном образе, после чего трансформировался бы в злобный облик с пальчиком и короной. И с ним бы Арагорн рубился. И только в самый последний день съемок — я не преувеличиваю, и если кто-то сомневается, можете пересмотреть дополнительные материалы, — профессор Толкин, видно, приснился Джексону, и он снял на зеленом фоне именно тот кусок, который в результате в фильм и вошел.

Максимум, что мы можем сделать для спасения мира, — это пожертвовать собой.

Если уж говорить серьезно, то мир уцелел только благодаря Горлуму, который свалился с кольцом в лаву. А кольцо банально бы не дошло до вершины Роковой горы, если бы Сэм не дотащил на своем горбу Фродо, который весь путь страдал и был искушаем властью. То есть если смотреть, кто же самый великий, — получается, что Сэм. Он единственный, на кого кольцо не действует совсем, а когда приходит его очередь быть искушаемым, он просто затыкает внутренний голос: «Так, все, я решил, я это делаю». И это абсолютно XX век.

Отголосков современного мира во «Властелине колец» очень много. Искать их можно бесконечно — я, к примеру, очень люблю это делать и даже написала об этом книгу («Хронотоп коммуникации: Дж.Р.Р. Толкиен и К.С. Льюис». — Ред.). Какие отголоски? Ну, например, социализм. Опять же это не вошло в экранизацию, потому что Джексон испугался создать нормальный фильм, а решился лишь на сладенькую тупую сказочку, чтобы аудитория целевая была побольше. У Толкина победители возвращаются в самый жуткий соцлагерь, какой только возможен, где хоббиты бесправны, где действуют так называемые сборщики и раздельщики, где действует абсолютно репрессивная система. Другое дело, что вся эта система разваливается от одного щелчка, потому что пришли те, кто не знает страха перед ней. И ведь Гэндальф — если по книге — бросает хоббитов на опушке Вековечного леса. Говорит им: ну все, вы молодцы и справитесь сами. И дальше хоббиты разбираются со своей страной сами. Как вы помните, Саруман испоганил Хоббитанию тем, что навел повсеместно научно-технический прогресс. Мельницы загрязняют воду, деревья срубаются — и это, безусловно, аллюзия на XX век. Что касается самого Сарумана, то, если вы вчитаетесь в текст, вы обнаружите, что он — мастер НЛП, то есть нейролингвистического программирования. Это чистая правда. Во второй части у нас есть замечательная глава «Голос Сарумана», в ней сказано, что все, кто слушал его голос, быстро забывали, о чем он говорил, но пока они его слушали, то верили каждому слову. Единственное, что, как правило, помнило большинство, — это тот восторг, который вызывал у них этот голос. И он казался им умным и логичным, и возникало в них непреодолимое желание немедленно соглашаться с тем, что говорят. А еще в переводе потерян один важный смысл, который в оригинале замечательно звучит: «Mostly they remembered only that it was a delight to hear the voice speaking, all that it said seemed wise and reasonable, and desire awoke in them by swift agreement to seem wise themselves». Просто вдумайтесь: если это не НЛП, то что тогда? Ни один перевод это передать нормально не смог, поэтому мы сейчас попытаемся сами добраться до сути. Итак, Толкин пишет, что, быстро, немедленно согласившись с Саруманом, ты как бы сам кажешься себе мудрым. Именно так работает пропаганда! Желание поддаться, желание согласиться, желание получить дополнительный бонус от своего согласия с этим голосом. А что было перед глазами у Толкина в те годы? Перед его глазами были речи Геббельса и многое другое, кадры хроники и своей страны, и не только, и он неизбежно сделал вывод. Другое дело, что он немножко опередил свое время, потому что степень убеждения в этой истории такая, с которой сталкиваемся уже мы с вами. И финальный момент — про «северное мужество» мы уже поговорили, — который не получился в фильме (еще бы он там получился) и который даже сам Толкин понял не сразу. Он потом долго еще в письмах о нем писал и даже оправдывался. Но дело в том, что он написал больше, чем сам себе смог потом объяснить. Я говорю, собственно, о финале трилогии. Если вы помните, там прощание, Фродо уплывает, уходят эти эльфы. Но возникает вопрос: куда они все уходят?

Когда я в Оксфорде попросила отметить мне самые «толкиновские» места, милейшая дама в туристическом центре сказала: вот паб, вот паб и вот, где карта кончается, самый главный паб.

Если мы пролистаем «Сильмариллион», то обнаружим, что после очередного катаклизма мир, где живут демиурги, — собственно, тот самый Заокраинный Запад — в принципе, был когда-то достижим. Грубо говоря, некогда мир был плоским, и человек мог из своего земного мира запросто доплыть к бессмертным, но потом мир округлился, и человек мог хоть десять раз проплыть вокруг, но так и не найти Валинор. Так куда же попадает Фродо? Это очень любопытный вопрос. Понятно, что плывут они в Валинор, понятно, что плывут в землю бессмертных и плывут не просто так, а в иной мир. Это чистой воды такой «Харон-лайт». Но что-то здесь не сходится. С чего бы Фродо вдруг уплывать в Валинор? В книге это выглядит как награда, но есть в этом один маленький конфликт, который сам Толкин не продумал до конца. Потом он, конечно, все объяснил, но в книге этого нет. Так вот, Фродо уплывает в Валинор. Зачем? Понятно, зачем туда плывет Гэндальф — он вообще плывет домой. За тем же туда плывут высшие эльфы. Но Фродо-то — почему? Если вспомнить, люди смертны. И хоббиты, видимо, тоже. Смерть, с точки зрения Толкина, не проклятие, а дар. Люди уходят, а эльфы, которые навсегда привязаны к материальному миру, не знают — куда. Эльфы круты, почти бессмертны, но только когда придет всему Рагнарёк, эльфы погибнут вместе с Землей. И что с ними будет дальше, науке неизвестно. Это маленькая, но важная деталь. По идее, Фродо должен был, на минуточку, умереть, и это было бы ему наградой за все его страдания, а не печальным концом. Но раз смерть — это дар, как постулирует Толкин, почему же тогда Фродо не умирает? Зачем плывет в Валинор? Зачем Фродо вечная жизнь — что она для него изменит? В книге это даже как-то выглядит логично, но вообще в мироздании, в толкиновском универсуме, возникают вопросы. И Толкин, будучи католиком, долго-долго думал, а потом рассказал, что в случае с Фродо Валинор — это такое чистилище, что он там немножечко побудет, восстановится морально, а потом, так и быть, в рай. И это, конечно… Хотя, если подумать как следует, может, можно и додуматься до чего-то. Иными словами, как бы там ни было, совершенно очевидно, что «Властелин колец» только внешне держится на «Старшей Эдде». Де-факто он совсем другое, а именно — порождение космогонии восприятия мира XX века. Но тогда интересен еще один момент: есть ли что-то похожее еще в этой замечательной теплой компании английских профессоров? Безусловно. Например, «Космическая трилогия», роман Клайва Льюиса, друга Толкина, причем друга очень непростого, на которого Толкин очень сильно повлиял. Считается даже, что к христианской вере его заново подвел именно Толкин. Про это есть даже одна дивная история. В Оксфорде, видите ли, очень любопытная география: один колледж повыше, другой колледж пониже, а между ними поле и река. Так вот, как-то раз Льюис и Толкин прогуливались в этой низине. Льюис говорил, что мифы — это мифы, ничего в них нет и сюжет о Христе — тоже просто миф. А Толкин ответил, что не просто миф, и в этот момент случился какой-то особо сильный порыв ветра, что Льюису показалось знаком, указывающим на то, что над этим надо еще подумать. Помимо прогулок оксфордские профессора имели обыкновение, сидючи в пабах, пить пиво и не только пиво. Это абсолютная правда. Когда я в Оксфорде попросила отметить мне самые «толкиновские» места, милейшая дама в туристическом центре сказала: вот паб, вот паб и вот, где карта кончается, самый главный паб, где Толкин обычно и сидел. И это тот самый паб, носящий название «The Eagle and the Child», который наши уникальные, великие английские профессора переименовали в «The Bird and the Baby». Они имели обыкновение обмениваться сюжетами — объяснять что-то, спорить о чем-то. Льюис и Толкин в какой-то момент даже поспорили — реально бросили монетку, фактически взяли друг друга на слабо. Толкину выпало написать фантастический роман о путешествии во времени, а Льюису — научно-фантастический роман о путешествии в космосе. И тут мы подходим к тому, что «Властелин колец» до определенной степени может быть воспринят как действительно роман о путешествии во времени. А что касается Льюиса, то он честно написал свою «Космическую трилогию» — три книги, три романа, о которых можно было бы прочитать отдельную лекцию. Что я и сделаю в другой раз.

Записала Наталья Кострова

Понравился материал? Помоги сайту!