В паутине прошлого

1.

Российскую политику сегодня принято упрекать в возвращении к устаревшему геополитическому мышлению. И это, конечно, так, но, как обычно, ситуация сложнее, чем это кажется на первый взгляд. И именно эта сложность делает ее интересной.

Сама идея геополитики ассоциируется с Гитлером (хотя один из создателей этой доктрины Карл Хаусхофер был в числе заговорщиков против Гитлера и угодил за это в Дахау) и вообще с агрессивной политикой «жизненных пространств» и «национальных интересов» за пределами национальных границ. Хотя в действительности идея геополитики возникает как реакция на проявившийся в начале ХХ века кризис историзма. История, часто ассоциировавшаяся с хронологией и линейным временем своего развертывания, обычно мыслилась в категориях почти механического детерминизма (прошлое событие определяло будущее). Но к началу прошлого века эта простая линеарность событий как бы распалась, на ее месте возникло множество линий, потоков и «серий» (как сейчас любят выражаться философы). Соответственно чистая темпоральность стала приобретать пространственный характер: ведь линии, потоки и серии, существующие одновременно, предполагают пространство их взаимодействия и пересечения. Хаусхофер говорил о геополитике как комбинации истории и географии и подчеркивал тот факт, что исторические события детерминируются факторами, соприсутствующими в некоем географическом регионе. Отсюда его призыв описывать историю регионов. Знаменитая история Средиземноморья Броделя — классический образец такой геополитической истории.

Геополитика — это своего рода «гештальт-социология» — изучение пространственных исторических конфигураций как неких зон, в которых существуют интенсивности, силовые поля, определяющие их развитие. Отсюда и типичная для геополитики тенденция мыслить в категориях «жизненного пространства», но не в гитлеровским понимании, а в смысле саморазвития сложных систем, представленных в рамках того или иного региона. Одним из предшественников геополитики считается Фридрих Ратцель, немецкий зоолог, ставший географом и сформулировавший «закон» пространственного роста государств, согласно которому границы государства похожи на границы тела растущего организма.

Геополитика была экспроприирована агрессивным империализмом, но смысл ее заключается прежде всего в формулировании иных принципов исторического детерминизма. На место механической цепочки причин и следствий она выдвигает сложное пространственное взаимодействие факторов внутри определенной географической зоны. Геополитика оказывается шагом на пути к более сложному и системному видению истории и политики.

Сегодняшнее развитие теории систем по существу оставило геополитическое мышление позади. Не так давно французский исследователь Игнасио Рамоне опубликовал книгу «Геополитика хаоса», в которой убедительно показал, что сегодняшняя система мира больше не может пониматься в категориях границ и территорий. Конфликты смещаются внутрь территорий, перестают иметь пространственный характер (как у Броделя или Хаусхофера) и проходят внутри каждого общества по линиям раздела, которые никак не совпадают с географическими границами или зонами. Достаточно вспомнить Боснию, Чечню, Афганистан, Руанду и т.д., чтобы увидеть, что антагонистические силы больше не имеют ясно очерченных территорий, которые бы определяли их конфигурацию. Конфликты теперь связаны с террористическими организациями, хакерами, наркотрафиком, распространением ядерного оружия, торговлей оружием, нефтепроводами, миграцией населения, религиозным фанатизмом и т.д. Эти категории не лежат в области геополитического. События в Сирии — хорошее тому подтверждение. Российская попытка помочь режиму Башара Асада обречена отчасти потому, что режим этот, как и всякая гражданская война, лишь условно связан с территориальными зонами, которые можно оборонять.

2.

Российская власть сегодня действительно осваивает ошметки геополитического сознания, развиваемого, например, евразийством Александра Дугина и его последователей. Год назад путинские формулировки носили такой примитивный геополитический оттенок. Геополитическим фантомом были так и не состоявшаяся Новороссия или мертворожденный Евразийский экономический и политический союз. Фантомными представляются и опасения по поводу приближения НАТО к границам России или миражи «естественных» зон влияния. Это зонально-территориальное мышление не способно принять в себя то позитивное, что связано с «гештальт-социологией», а именно учет сложного системного взаимодействия факторов. Пространство как бы выдвигается на первый план, но детерминизм в нем остается механически линеарным. Пространство становится простым вместилищем исторической хронологии. Крым оказывается русским потому, что он «всегда был русским», потому что в Корсуни крестился князь Владимир и т.д. Вместо места сложного взаимодействия факторов пространства мыслятся как вместилища сакральных капищ прошлого. География перестает быть актуальной, но становится по преимуществу исторической. А история становится процессом производства святынь и мест поклонения, важных для мифологического самосознания нации.

Все пространство покрывается паутиной прошлого, в котором исчезает всякий жизненный импульс, важный для геополитики. Раскопки и фетишизация мифологических следов — вот что такое нынешняя геополитика. Синхронность тут заменяется окаменевшей диахронией. Отсюда начинается истерический процесс помечания «мест истории», по выражению французского историка Пьера Нора. Общество занимается водружением памятников, мемориальных досок и их сакрализацией. Параллельно разворачивается массовый процесс вандализма, разрушения памятников прошлого — от статуй Ленина на Украине до печально прославившегося Мефистофеля в Петербурге. Идет буквальная разметка пространств с помощью жестов, обращенных к памяти. Светское пространство конкурирует с церковным, а когда верующие пересекают границы своей зоны и вторгаются в чужую, на их границах возникают конфликты. Геополитика вместо того, чтобы быть учетом многофакторности, становится мифологизированным культивированием исторических или псевдоисторических мест.

Памятники существенны потому, что они действуют подобно фетишам, идолам прошлого. Прошлое исчезло и не имеет сегодня фундаментального значения. Фетиш, как показал еще Фрейд, возникает на месте пустоты, зияния, отсутствия, следа кастрации, как материальная компенсация пустоты. В религиозном смысле фетишизация святынь, икон, изображений, памятников, реликвий — прямое свидетельство отсутствия настоящей веры. Фетиш замещает материальным объектом «духовную» пустоту. Неукротимая борьба верующих с картинками как раз и показывает, что святыня полностью исчерпывается своим материальным знаком. Именно по этой причине первые христиане атаковали языческие идолы.

Такое обращение пространств во вместилище следов прошлого размечает территории не как живые развивающиеся зоны взаимодействия разных сил, но как кристаллизовавшийся скелет истории, отменяющий всякое развитие. Смысл такой разметки прост: так тут было тысячу лет назад, так и будет во веки веков. Херсонес русский! Крым наш! История оказывается знаком незыблемости, статики, то есть знаком отсутствия всякой истории. Геополитика становится не столько формой осознания эволюции и процессов, сколько формой символической отмены всякого исторического развития. История в России сегодня понимается властью как нечто абсолютно неисторическое, отменяющее всякую возможность изменений. Вместо истории пространства нам предлагают пространство как знак конца истории как таковой.

3.

Геополитика как метод мышления уходит в прошлое, а на ее место приходят другие модели исторического процесса, среди которых заметное место начинает занимать термодинамическая модель. Термодинамика интересна среди прочего тем, что предлагает объяснение связи пространства и времени. Согласно ее основополагающим представлениям, закрытая система, не получающая энергетической подпитки извне (как живые организмы), неотвратимо движется к энтропии. Ее будущее предсказуемо, а ее существование начинает разворачиваться в необратимом времени. Когда же состояние энтропии достигается, стрела времени исчезает, и время как бы вновь конвертируется в пространство. Как заметил один из крупнейших специалистов в области термодинамики Илья Пригожин, когда-то равновесие систем ассоциировалось с порядком (кристаллы), а нарушение равновесия — с хаосом, турбулентностью. Однако сегодня взгляд на порядок и хаос изменился. Кристаллический порядок не знает изменений, движения, а следовательно, истории. История возникает только там, где существуют турбулентности, в которых отдельные частицы движутся по заданным траекториям. Но такое движение в метастабильных (способных к изменениям) системах всегда может перейти на другие траектории, система может принять иную конфигурацию, тем самым открывая для себя историческое измерение, всегда связанное с возможностью нового, непредсказуемого. Метастабильная система лежит вне области механического детерминизма, а потому оказывается ареной нелинейных процессов, в то время как сильно упорядоченная система, как пишет Пригожин, всегда открыта только линейности, предсказуемости.

Термодинамика предлагает нам мыслить историю как два разных процесса. Один — линейное разворачивание, не знающее неравновесной сложности (то есть множественности геополитических факторов), прямая стрела без отклонений (представления об истории, господствующие ныне в России и культивируемые властью). Такая линейная история всегда лежит в области закрытых систем, всегда ведет к финальной энергетической смерти и всегда легко вписывается в образ непрекращающейся традиции и воспроизводства одного и того же. Но можно мыслить историю как продукт взаимодействия в пространстве неисчислимого множества факторов, всегда способных обновить конфигурацию системы и всегда открытых непредсказуемости событий. О таком типе истории Пригожин говорил, что она «интересная», а о первом — что она «неинтересная».

Российская власть, на мой взгляд, не способна на сложное геополитическое мышление, так как оно открывает путь для исторической непредсказуемости. Сегодня страна явно переходит на рельсы стремительного и предсказуемого движения в сторону энтропии. Система становится все более изолированной, закрытой, внутри себя она старательно подавляет все факторы непредсказуемого движения и все больше утрачивает необходимые для развития энергетические, интеллектуальные и экономические ресурсы. Путин чрезвычайно озабочен значением России в мировом порядке, которое все больше зависит в его глазах от прямого применения военной, деструктивной силы. Всюду, где Россия оставляет свой след, она оставляет после себя необратимый энтропический хаос — Донбасс, Крым, Абхазия и т.д. Чем более пафосно нынешняя власть пытается мыслить себя как важного геополитического игрока, тем менее релевантной, увы, она становится для той мировой истории, которая порождает новое.

Понравился материал? Помоги сайту!