«Зрителю необходимо предоставить свободу приходить и уходить»

В ближайший понедельник, 26 января, состоится одно из самых ожидаемых событий нового театрального года — в Москве откроется Электротеатр «Станиславский», перестроенный архитектурным бюро Wowhaus и пересочиненный Борисом Юханановым. К рассказу о первой премьере Электротеатра — «Вакханках» Теодороса Терзопулоса — COLTA.RU вернется на будущей неделе, а пока публикуем темпераментную беседу худрука «Станиславского» с Дмитрием Ренанским.

— История перерождения ГБУК «Московский драматический театр имени К.С. Станиславского» в Электротеатр «Станиславский» с самого начала выглядела совершеннейшей утопией. Полтора года спустя после вашего назначения Электротеатр открывается премьерой «Вакханок» Теодороса Терзопулоса, в марте свою первую постановку в России выпустит Ромео Кастеллуччи, дальше на очереди оперный сериал «Сверлийцы» и восточноевропейский дебют Хайнера Гёббельса — и это, насколько я понимаю, только часть планов. Похоже, что утопию все-таки удалось сделать реальностью. Как ориентированная на поиск нового художественного языка институция выстраивает свои взаимоотношения с ригидной структурой государственной машины? Как вам удается обходить ее неповоротливость и забюрократизированность на пути превращения театра в многофункциональный культурный центр с разнонаправленной программной политикой?

— Я ничего не обхожу. Я прямо и ответственно взаимодействую с городом, с людьми, ответственными за городскую культуру. Но точно так же я ясно понимаю, что невозможно сделать что-либо только на средства городского бюджета — без внебюджетных денег мы, конечно, не смогли бы выйти на тот серьезный, ответственный и яркий уровень, о котором мы говорим в связи с Электротеатром. Что же до второй части вашего вопроса, то опыт того же Кирилла Серебренникова доказывает, что Департамент культуры естественным образом поддерживает практику превращения театров в дома культуры нового типа, креативные кластеры, культурные центры — как хотите, так эту новую институциональную форму и называйте. Очевидно, что она позволяет управлять очень большим количеством процессов, а традиционная театральная модель сегодня скорее застревает где-то на периферии сознания просвещенных чиновников — как нечто, что связано с большой, сложной и болезненной ответственностью.

Вот формула современного театра: из потребителя развлечений или потребителя впечатлений он превращает зрителя в автора.

— Репертуарная политика Электротеатра вроде бы не нуждается в комментариях и пояснениях — «Станиславский» работает с главными героями современного европейского театра, точнее всего выражающими его Zeitgeist, к тому же до сих пор не ставившими в России. Но как вы для самого себя мотивируете сотрудничество с Кастеллуччи и Гёббельсом?

— Это ключевые фигуры режиссуры наших дней, определившие те тектонические сдвиги, которые произошли в европейском театре последних двадцати пяти лет. Интересно, что для одного источником вдохновения является художественная практика, а для другого — звук, музыка. Хайнеру Гёббельсу, наверное, первому удалось выйти из-под власти интерпретации над душой художника и дать эту власть зрителю. Ромео Кастеллуччи впервые сумел возвести субъективное начало, его свободу, в степень интенсивного воздействия на очень разную публику. Если, даст бог, позволит время, мы проведем семинар по типу того, что когда-то делала в Сорбонне Анн Юберсфельд, где можно будет внимательно всмотреться в пути развития театрального языка — но не обязательно при помощи исчерпавшего себя, в сущности, семиотического взгляда, а как-то по-новому — и сделать ряд очень плодотворных для самой сути нашего искусства выводов.

— Первая и главная проблема, с которой неминуемо придется столкнуться Электротеатру, — это встреча со столичным зрителем. Он, как известно, в принципе находится в весьма сложных взаимоотношениях с современным искусством. Но одно дело — фестивальная аудитория, в большинстве своем «голосующая рублем» за тех же Кастеллуччи или Гёббельса вполне осознанно (хотя и тут, как мы знаем, порой не избежать эксцессов). Совсем другое — так называемая широкая публика, с которой неизбежно придется столкнуться «Станиславскому»…

— Посудите сами: у Театра имени Станиславского была своя публика — не меньше десяти тысяч человек. Они обязательно придут к нам для того, чтобы познакомиться с новым образом жизни своего любимого театра. При том что в зале у нас максимум 300 мест, переаншлагов нам не избежать — и сейчас я говорю только о том зрителе, который знает сюда тропу и знает тайну этой тропы.

— Но Театр имени Станиславского двадцатилетней, десятилетней и даже пятилетней давности — это три совершенно разных театра, не имеющих ничего общего с нынешним Электротеатром. Даже если представить себе, что народная тропа в «Станиславский» не заросла бурьяном, можем ли мы вообразить, как будет постоянный зритель театра реагировать на новую художественную политику?

— Свободно и разнообразно. Я сейчас репетирую спектакль «Синяя птица», где у меня в главных ролях заняты замечательные корифеи «Станиславского» Владимир Коренев и Алевтина Константинова, не потревоженные никакими экспериментами над их образом души и представлениями о театре. Встреча с их памятью, путешествие в ее глубины меня просто потрясли: путь метаморфозы души, открывающийся в процессе постижения спектакля, будет облечен у нас в волшебные формы феерии — вы увидите, что в реальности моя режиссура отличается от того образа, который существует в сознании прочитавших обо мне утопические статьи зрителей. Эфрос вообще когда-то говорил, что «Боря окажется на Бродвее», — Анатолий Васильевич был страшно разгневан, когда я стал заниматься лабораторным театром. Я вообще совсем не такой, каким кажусь на первый взгляд. Если же говорить о Ромео (Кастеллуччи. — Ред.), то он довольно жестко ограничивает количество зрителей на своем спектакле — его поэтика может выдержать максимум сто человек, это предел. Конечно же, найдутся те золотые десять тысяч просвещенных любителей театра, которые захотят прикоснуться к уникальному языку итальянского гения. Поэтому «Человеческое использование человеческих существ», на мой взгляд, обречено на несколько лет полноценного зрительского внимания. Я вообще утверждаю, что современный театр потрясающе разнообразен и таит в себе множество соблазнов для самого широкого зрителя. В этом смысле я как худрук не затворник и не собираюсь кормить публику высокохудожественной скукой.

Вообще управлять впечатлениями зрителя, мне кажется, для театра последнее дело: тоталитарная манипуляция публикой, к счастью, осталась в театре далекого прошлого. Вместе со свободой интерпретаций зрителю необходимо предоставить свободу приходить и уходить — в этом сущность сегодняшнего языка, современного театрального жеста. Для зрителя начала XXI века невыносимо, когда в него что бы то ни было втемяшивают.

Почему не нагнуться, почему не склониться, почему не приблизиться, почему не завязать шнурок ближнему своему?

— Не боитесь ли вы несоответствия ожиданий зрителя с Тверской и того сложносочиненного репертуара, который ему предложит после открытия Электротеатр, — не возникнет ли тут, что называется, когнитивного диссонанса?

— На прошедшей в начале декабря открытой репетиции «Человеческого использования человеческих существ» я наблюдал за гостями, приглашенными, видимо, актерами театра. Какое-то время им было неуютно, они поглядывали то друг на друга, то на телефон — как на палочку-выручалочку. Но в определенный момент они незаметно для самих себя все-таки втянулись в действо: возможно, их разум не успевал интерпретировать увиденное, но они оказались во власти произведения. Я вдруг с удивлением и некоторым даже потрясением обнаружил, что эти люди включились в ту область, где у Кастеллуччи располагается зритель-творец, — они стали воспринимать театр совершенно по-другому, наделяя увиденное личными смыслами, абсолютно не похожими на те смыслы, что возникали у зрителей, сидящих рядом с ними. Не так уж важно, что они говорили о спектакле после его окончания, — важно, что во время действа с ними произошел так меня поразивший акт преображения. Вот, кстати, формула современного театра: из потребителя развлечений или потребителя впечатлений он превращает зрителя в автора. Эта метаморфоза дорогого стоит — человек способен пережить ее только на территории современного театра, ни один из видов искусства не может даровать ему подобный опыт. Поэтому я убежден, что к нам придут не только хипстеры или любители театра: повторюсь, я чту новых разночинцев — что бы я ни вкладывал в это понятие.

Скандал как форма обновления искусства исчерпал себя уже к середине 1930-х годов, пользоваться ею в культуртрегерской практике сегодня бессмысленно.

— Соотносили ли вы программную политику Электротеатра и репертуарные предложения других московских театров — Театра наций, «Гоголь-центра», Центра имени Мейерхольда?

— Театр — сфера, лежащая вне маркетинговой области. Скажем, когда ты занят программированием на телевидении, то обязательно должен учитывать политику конкурентов: «А, елки-палки, еще один канал! Ну, передавим их, поставим на девять вечера то-то и се-то». В театре подобная логика просто не работает. Единственным маркетинговым геном, на который стоит опираться современному театру, по-прежнему остается непреходящая формула художественного театра для всех — от молодежи до просвещенной публики. Все московские сцены не способны, на мой взгляд, утолить тот интерес к театру, который накопился сегодня в нашей стране. И чем больше будет страдать наше Отечество под гнетом исторических событий, тем большей необходимостью окажется для людей театральная поэзия — в этом смысле чем больше, тем лучше. Репертуар Электротеатра состоит из двух полусфер, и до сих пор мы с вами говорили об одной из них — я называю ее «фабрикой мастеров». Но кроме нее мы представим в этом году еще и двадцать спектаклей молодых российских режиссеров: проект «Золотой осел» по Апулею даст возможность дебютировать следующему поколению постановщиков, работающему и мыслящему совершенно по-новому.

— Опыт работы вашей команды в театре со сложной, драматической судьбой уже сейчас трудно не признать уникальным для современной русской сцены: за прошедшие со времен назначения полтора года вы не уволили ни одного актера. У новой волны худруков, пришедших в последние годы в крупные репертуарные стационары, напротив, взаимоотношения с труппами складывались непросто: либо увольняй, либо прогибайся, обслуживай интересы пожилых премьеров и премьерш, — третьего как будто бы и не дано.

— «Прогнуться» — слово из лексики лакеев. Не нужно быть внутренним лакеем. Почему не нагнуться, почему не склониться, почему не приблизиться, почему не завязать шнурок ближнему своему? Почему нужно обязательно хлестать собственной гордыней по лицам, ликам и спинам людей, в чей дом ты входишь? Я не считаю это правильным. Более того: я не вижу, чтобы кто-то из нового поколения худруков и главных режиссеров действовал подобным образом, — просто театральный мир полнится страшилками, ужастиками, не имеющими ни малейшего отношения к реальной жизни. Пресса живет ожиданием скандала, хотя скандал как форма обновления искусства исчерпал себя уже к середине 1930-х годов, пользоваться ею в культуртрегерской практике сегодня бессмысленно. Что же до Электротеатра, то я всегда уделял много внимания педагогической режиссуре: бережное отношение к другому человеку, выход на встречу с ним как в неизвестный тебе космос являются гарантом того, что следующий твой шаг — каким бы осторожным он ни был — будет правильным. Конечно, многое зависит от твоих возможностей. Если у тебя нет денег и ты не принес людям тепло, еду, простой бытовой комфорт, то тогда, что называется, и не *** (выделывайся. — Ред.). Поживи в таком случае с ними одной жизнью перед тем, как что-либо реформировать, — и найди возможность стать наиполезнейшим из них. Но если у тебя есть средства, есть возможности, то поделись ими со всеми разумно.

— Не могу напоследок не задать вам интересующий всех misérable question d'argent. Опыт финансирования Электротеатра из внебюджетных источников для сегодняшней русской сцены вполне беспрецедентен — кто этот помогающий «Станиславскому» меценат, чье имя до сих пор остается неизвестным?

— Это мой партнер. Пока я бы остановился на такой формулировке. Через какое-то время, я уверен, можно будет открыть и его имя.

— На каких условиях осуществляется ваше сотрудничество?

— Это абсолютное, чистейшее меценатство. Подарок городу, подарок мэру, поддержка моей художественной миссии. Все сделано очень высоко, просвещенно и душевно.

Понравился материал? Помоги сайту!