С памятью что-то стало

Новую, выпущенную в апреле этого года, версию знаменитого додинского спектакля «Братья и сестры» играют в легендарных декорациях Эдуарда Кочергина и мизансценах 1985 года, времени начала Малого драматического, молодости его главных артистов. С тех пор как они вышли в учебном спектакле 1978 года на сцену в ролях Лизки, Анфисы, Варвары, Егорши, прошло, между прочим, без малого сорок лет. И до нынешней весны спектакль сохранялся почти в том же составе, что и на премьере, замен было немного, хотя разница в возрасте между артистами и персонажами постепенно становилась критической. Решение радикально заменить всех, ввести в «Братьев и сестер» молодежь, зрело давно — и вот Лев Додин решился, обновил состав, повторив с молодыми своими учениками путь к самому знаменитому своему произведению.

Так же, как и тогда, съездили все вместе на родину Федора Абрамова, в Верколу, — но не на месяцы, на четыре дня. «Очень все изменилось там с тех пор, как мы были первый раз, — говорит Лев Додин, — например, там был разрушенный храм, где в лицо Богородицы вбит гвоздь и сделано баскетбольное кольцо. Теперь там церковь, монастырь, теперь там вся деревня верующая, хотя все те же люди были неверующие, но, может, не до конца неверующие… Теперь там есть бар — а представить в абрамовской Верколе бар… В общем, изменилась очень деревня, и все же некая сущность, некая природа чувств опять-таки осталась».

Пообщавшись с внуками тех, с кого писал свой роман Абрамов, артисты вернулись к спектаклю, начали разбирать свои роли, учиться говорить на вологодский манер, вживались в рисунок роли, созданный для других исполнителей, входили в сложный, почти хореографический ритм спектакля. Но вот результат оказался совсем другим. Конечно, спектакль посвежел, обрел молодую энергию. Но важнее не омоложение, а те кардинальные изменения, которые лучше заметны со стороны, тем, кто не жил с этим спектаклем бок о бок, не любил его все это долгое время.

Я видела самых первых «Братьев и сестер», поставленных в 1978 году на курсе Кацмана и Додина на сцене Учебного театра ЛГИТМиКа. Потом, в 1980-м, уже в МДТ смотрела «Дом», по последней части эпопеи Абрамова «Пряслины». Не буду врать, что помню их подробно. В памяти осталось скорее общее впечатление. Но оно было очень сильным. Для нас, тогдашних студентов, спектакль по роману очень популярного в семидесятые писателя-деревенщика Федора Абрамова (в 1974 году в Театре на Таганке появился отличный спектакль «Деревянные кони», где Любимов и Боровский впервые использовали условные приемы при изображении деревни, но вообще Абрамова ставили много, по всей стране шли и «Дом», и «Пелагея и Алька») казался прорывом к настоящему, к той правде, о которой мы тогда и мечтать-то не очень смели. И говор, над которым упорно работали артисты, был знаком, печатью подлинности.

Анатолий Смелянский сформулировал когда-то значение этого нового для театра языкового приема: «Еще в конце 70-х ленинградские студенты поехали на Пинегу познавать собственную страну. Из северной экспедиции привезли не только впечатления советской деревни, мало изменившейся со времен войны. Они обрели там язык. Валерий Галендеев, педагог и режиссер речевого образа спектакля, очень смешно вспоминал и показывал Федора Абрамова на пороге работы, последствия которой никто тогда не предвидел. Не замечая своего сильного говора, писатель бурчал: “Изображать крестьянина при помощи фонетических штучек — это же пошлость”. Ведомые Галендеевым студенты рискнули. Над абрамовской прозой как будто ноты расставили. Они открыли гармонию нередуцированных гласных (“о” так “о”, “у” так “у” — в полный звук), проникли в звуковой секрет твердого “г” (как пишется, так и говорится — “чего”, а не “чево”), научились радостно соединять шипящие со свистящими в какой-то новой музыке».

Спектакль «Братья и сестры», поставленный в 1985 году в МДТ, был не просто документальным свидетельством — он был еще и замечательно построенным театральным произведением, масштабным и мощным, как симфония. «Мы сочиняли спектакль как поэзию, из которой нельзя убрать ни одной запятой. В спектакле существует свой ритм, и мы его чувствуем печенкой», — вспоминала исполнительница роли Лизы Наталья Акимова. Но слава его держалась не столько на совершенной форме, сколько на причастности к восстановлению справедливости. Казалось, что, рассказав людям правду про советских рабов, лишенных всех привилегий человека, но живущих «по совести», театр меняет мир, делает его чище. Мы, зрители, сочувствовали героям, которые казались такими точными, узнаваемыми (хотя из тогдашних зрителей опыт общения с колхозниками военного времени имели единицы), примеряли их судьбы к себе и ужасались, совместно переживая правдивую историю собственной страны.

Время шло в этом направлении: «раскрыть правду» казалось делом первостепенной важности. Сделать эту правду частью эмоционального опыта обывателя — гражданским долгом.

Но прошло почти четыре десятка лет.

И вот я сижу в очень комфортном, современном зале театра Et Cetera на фестивале «Сезон Станиславского», пригласившем театр Додина в Москву. Дилогию, которая идет почти шесть часов, играют в один день, в два приема, каждый по два полуторачасовых действия, разделенных антрактами, и я ловлю себя на мысли, что это восемь серий стандартного телевизионного формата. Мысль о сериале поначалу удивляет, но потом понимаешь, что она не случайна. За годы, прошедшие с начала рождения легенды, все смысловые открытия «Братьев и сестер» стали общим местом культуры. Контекст полностью поменялся. Даже речь персонажей, столь же старательно освоенная молодыми актерами, звучит уже иначе. Сегодня она вовсе не выглядит знаком подлинности, да и о какой документальности может идти речь в этом монументально-масштабном спектакле, почти опере? Сегодня все эти «о» так «о», «у» так «у» — в полный звук, твердые «г» и «т» кажутся интересными красками, эффектными подробностями, яркими находками. И персонажи не воспринимаются как реальные люди — скорее как устойчивые типы, привычные типажи.

Когда в начале второй части спектакля, начинающейся с киносеанса в сельском клубе, по экрану идут кадры «Кубанских казаков», а потом в мечтах Лизы мелькает «Свинарка и пастух», понимаешь, что и сама эта Лиза в исполнении озорной и органичной Дарьи Румянцевой похожа на героиню фильма «Девчата». Реальность вымыло из абрамовской прозы, зато нанесло множество культурных напластований, и они за прошедшие годы смешались в некий общий ком.

Что же стало главным в новой версии? Чувства. На первый план выходят истории отношений. В нынешнем спектакле все разговоры про колхоз, трудодни, лесной фронт и прочие социальные проблемы, когда-то так волновавшие в прозе Абрамова, неинтересны. А вот смотреть, как Егорша обольщает Лизу или как Григорий пытается подкупить Анфису, по-прежнему забавно и увлекательно. И молодые артисты с азартом и пониманием вступают в сложные театральные построения, в массовых сценах свадьбы, праздника, сева градус спектакля поднимается, согласно замыслу, почти до кипения.

Молодежь МДТ обновила и преобразила спектакль, который — в чем можно убедиться, посмотрев видеозапись «Братьев и сестер», — в последние годы существовал памятником самому себе. Сегодня это совсем другое представление, с другим сюжетом. Если прежний вариант рассказывал о том, как страна выстояла — вот за счет таких, как Пряслины, в разложившейся, бессовестной и безжалостной социальной системе живущих по вечным моральным принципам, — то в новом спектакле на первый план выходит заложенная в прозе Абрамова тема разрушения народного тела, без которого нет архаического мира. Вне этого нутряного единства, заставлявшего лучших, не рассуждая, жертвовать собой во имя семьи и рода, люди оказываются беспомощны и несчастливы. Они лишены сознания своей правоты, единственное, на что могут опереться, — свои личные переживания, собственные эмоции, а мускулов для них не наработано, нет механизмов личного счастья, годами подавления вытравлена сила.

И в самой ткани спектакля происходят изменения в эту сторону, новые исполнители охотно пускаются в мелкие подробности, в детали характеров, они более психологичны и менее эпичны, чем их предшественники. Но в этом спектакле не возникает и тени мысли про художественную новизну или социальную остроту. Это спокойный, качественный спектакль для широкой публики, смотреть который комфортно и легко. И полезно — такое искусство развивает механизм эмпатии, зритель учится сочувствовать.

Додин, конечно, по-прежнему остается большим мастером, умело воздействующим на зрителя, он легко заставляет его плакать или смеяться, не дает скучать. Но сама история, тридцать лет назад потрясавшая, сегодня воспринимается как хорошо знакомая, понятная, очередная сага о прошлом — как хорошо мы плохо жили, в понятной системе координат etc. Речь вовсе не идет об оправдании исторического кошмара, нет — но время ушло вперед, унесло с собой свежесть узнавания, культура убаюкивает, обволакивает, превращает в стереотипы то, что когда-то потрясало и пронзало.

Если говорить о качественном мейнстриме, то вот он — комфортный для зрителя, уютно расположившегося в креслах, готового долго и с удовольствием внимать семейной истории. Финального завершения в этом спектакле нет: когда Егорша уходит, Михаил остается с не подписанным односельчанами письмом в защиту председателя, а Лиза произносит свое знаменитое «лучше совсем не жить, чем жить без совести», ты понимаешь, что хочешь второго сезона.

Спектакль «Дом» тоже можно восстановить. И играть в третий вечер. Успех гарантирован.

Понравился материал? Помоги сайту!