Сделали красиво

Конфликт чувства и стиля в мариинской «Травиате»

текст: Ольга Пантелеева
Detailed_picture© Мариинский театр

Новую «Травиату» в Мариинке-2 поставила та же команда, которая в 2011 году подарила петербургской публике фэнтезийный, акробатический, красочный и, безусловно, удачный «Сон в летнюю ночь»: режиссер Клаудиа Шолти, художник-постановщик Изабелла Байуотер и художник по свету Дженнифер Шривер. Если в сказочной опере Бриттена их любовь к стилизации попала в десятку, то в слезоточивой опере Верди результат оказался неоднозначен.

Деньги, любовь, давление социума, родительское непонимание, самопожертвование, деньги, смертельная болезнь, любовь — Шолти поместила эту человеческую комедию в игрушечное пространство: стильное, но тесноватое и для масштаба эмоций, и для мариинского хора. Прозрачным намеком на разгульную жизнь парижской куртизанки Шолти поставила на сцену карусель — это и дом Виолетты с обоями в цветочек, и загородное поместье, аляповато расписанное под музыкальную шкатулку. Открытые комнаты придают конструкции сходство с кукольным домиком.

Достоинства постановки очевидны. Массовые сцены динамичны, благодаря крутящейся веренице комнат переход из публичного в интимное пространство и обратно совершается за секунды. Удачна и световая динамика — зеркала в движущихся комнатах отражают неверный свет и на декорацию, и на зрителя. Визуальный ряд придуман со вкусом, и даже в игрушечной цветастости ощутима авторская, порой остраняющая, метафора. Из кинематографического арсенала Шолти взяла эффект стоп-кадра, когда хор замирает живой картиной, фокусируя внимание на поющих солистах. Жесты хора и солистов привязаны к музыкальным событиям — знак того, что режиссер досконально изучила партитуру.

© Мариинский театр

Столь невинный декор постановки, однако, тем более странен, что в предпремьерных интервью и режиссер, и художник-постановщик обещали «сделать ее правдивой, реальной», мало того — показать «живых людей из плоти и крови», которые живут ни больше ни меньше «в стиле sex, drugs and rock'n'roll». Ничего подобного на сцене Мариинского, разумеется, нет и в помине. Разве что в первой сцене пьянки гости Виолетты стыдливо удаляются парочками в дальние комнаты, другие неловко имитируют рвоту, а на балу у Флоры окна ее особняка подсвечены красным. В остальном же, включая фальшивые поцелуи и традиционно оперный кутеж в массовых сценах (хоть и тщательно прописанных), спектакль выдержан в категории 12+, как и указано на сайте театра.

Проблемы начинаются, когда на сцене остается меньше пяти человек. Тут-то и выясняется, что непонятно, о чем спектакль. Несмотря на добротно выстроенное сценическое движение, столь же тщательной работы над психологической мотивацией здесь незаметно. Иногда режиссерская идея даже не стыкуется с интерпретациями солистов. К примеру, сцену Виолетты в конце первого акта («È strano) Оксана Шилова провела, почти не выходя за пределы средней динамики, — робкая надежда на счастье, полное сомнений начало любви, а вовсе не роковая страсть. Однако видеопроекция красных лепестков, сопровождающая эту сцену, источает откровенную чувственность, диссонируя с хрупким образом, созданным Шиловой. Более того, то же видео впоследствии будет украшать «улицу красных фонарей» у дома Флоры. Из-за подобных нестыковок, а также во время скучноватых арий и дуэтов многообещающая динамика спектакля в конце концов сдувается.

© Мариинский театр

Слушая Оксану Шилову, хотелось возблагодарить Верди за pièce de résistance сопранового репертуара — партию Виолетты, требующую колоратурной точности и легкости и крайнего эмоционального напряжения вкупе с бесперебойной выносливостью. Пока Шилова была на сцене, притягивая и зрительное, и слуховое внимание вокальной и актерской свободой, музыкальный сюжет захватывал. Как только ее голос выключался из ансамбля, музыкальная ткань тускнела и меркла, и действие теряло движущую силу. Илья Селиванов (Альфред) был хорош разве что в дуэтах — как подстежка к переливчатому, шелковому тембру Шиловой, а в остальное время следовал за ней бледной тенью. Алексей Марков (Жорж Жермон) будто вычитал трактовку своей роли в советском учебнике музлитературы, и даже внезапный колюще-режущий минор — «Piangi («Плачьте!») — в дуэте Виолетты и Жермона «Dite alla giovane» не нарушил его флегматичности. Валерий Гергиев корректно аккомпанировал солистам и синхронно провел ансамбли и хоры.

© Мариинский театр

На чем же, кроме образцовой работы Шиловой и удачного оформления, держится в итоге «Травиата»? В цитированном выше интервью Клаудиа Шолти заявила, что не будет переносить действие в современность, потому что хочет сделать красивый спектакль (как будто одно исключает другое). Красивые декорации, красивые вещи, красивые люди — твердят авторы постановки, в том числе и в этом ролике о работе над красивыми костюмами. За отсутствием альтернатив под конец оперы и впрямь начинаешь думать, будто красивость спектакля и есть его идея. Сама по себе мысль о том, что в опере должно быть красиво и понятно (в том числе непосвященному зрителю), имеет такое же право на существование, как и традиция Regieoper, которую уже только ленивый не критиковал за ее элитизм и классизм. Однако любая идея вмиг лишается кредита доверия, как только ее поднимает на знамена репрессивная культурная политика в походе против чуждой эстетики. В российском культурном контексте пиар-стратегия, подчеркивающая красивость и визуальную несовременность спектакля, приобретает мрачноватые обертоны, которые еще полвека назад высмеивал Шостакович:

«Возлюбим же прекрасное, красивое, изящное,
возлюбим эстетичное, гармоничное, мелодичное,
законное, полифонное, народное, благородное,
классическое».

Но британка Клаудиа Шолти о них знать, наверное, не обязана, поэтому и не могла предугадать разочарование зрителя, которому вместо обещанного sex, drugs and rock'n'roll предложила обои в цветочек, зеленый пригорок и чинное катание на лодке. Однако есть момент в новой мариинской «Травиате», когда трудности перевода пошли на пользу русскоязычному восприятию спектакля. В последнем действии, в короткой сцене карнавала, в толпе ряженых секунд на двадцать на сцену выходит, не поверите, Кончита Вурст (сценический образ Тома Нойвирта, немецкого певца и drag queen) — ну или персонаж, в точности похожий на нее. Эта отсылка к популярной культуре таки переносит действие в современность, хотя бы мимолетно. Неизвестно, знала ли Шолти о том, какую бурю гомофобии в российских СМИ и интернете вызвала победа Кончиты на «Евровидении»-2014. Как бы то ни было, даже если со стороны режиссера это была не фига в кармане, а случайное попадание, Кончита Вурст на сцене Мариинского театра — это действительно красиво.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Марш микробовИскусство
Марш микробов 

Графика Екатерины Рейтлингер между кругом Цветаевой и чешским сюрреализмом: неизвестные страницы эмиграции 1930-х

3 февраля 20223822