30 сентября 2013
567

Кино как макросъемка

Швейцарское документальное кино рассматривает человека в максимально возможном приближении

текст: Иван Чувиляев

В рамках фестиваля «Послание к человеку» в Петербурге показали программу нового документального кино Швейцарии «Личное пространство».

Все четыре фильма, попавших в программу питерского фестиваля, так или иначе объединяет одно — они про семейные связи, предельно близкие. Про их появление или распад, укрепление или усложнение. Это или взгляд изнутри (семейные хроники), или исследование этих связей посторонним взглядом. Оптика камерная — кажется, у швейцарских режиссеров она по праву рождения заточена под тесноту. Даже перенаселенную Индию они снимают так, что она выглядит крохотной выгородкой с нагромождением машин, рикш, людей и домов.

Кадр из фильма «Мечта матери»Кадр из фильма «Мечта матери»© Кинофестиваль «Послание к Человеку»

Дебютантка Валери Гуденус в «Мечте матери» берется за стабильный и самоигральный для документалиста сюжет: жизнь женщины в грязном и жарком восточном мире. Отправляется в Индию, чтобы следить за тамошними суррогатными матерями, которые берутся вынашивать детей для состоятельных пар (надо сказать, не европейских, а местных) — и реализовать свою небольшую мечту. Купить отдельный дом и поселиться там с уже имеющимися детишками. Приобрести рикшу любимому мужу — красивую, можно даже на заказ сделать. Сюжет фильма Гуденус движется по понятной траектории: ее отыскивает агент по поиску суррогатных матерей, она соглашается, ложится в больницу, рожает в муках. Пока настоящие родители не объявились, успевает осознать ребенка как своего. Затем ее травмирует разлука с ребенком — а агент снова катается на мопеде по шумным индийским улицам в поисках очередной суррогатной матери. От тривиальности фильм спасает тот факт, что Гуденус не боится подходить к своим героиням слишком близко. Их здесь не рассматривают на расстоянии, как в зоопарке, — дистанция в какой-то момент вовсе исчезает: и когда героиня находится на больничной койке, и когда беспокоится из-за того, что нет молока, и когда лежит под наркозом на операционном столе, пока ей делают кесарево. Так кино про экзотику превращается в семейную хронику, пусть под семьей тут и понимается один-единственный человек.

Кадр из фильма «Лес – имя моей матери»Кадр из фильма «Лес – имя моей матери»© Кинофестиваль «Послание к Человеку»

С точностью до наоборот происходит переключение оптики в фильме Рашель Ноэль «Лес — имя моей матери». Режиссер здесь перебирает чужой видеоархив — своего отца, тщательную документацию его семейной жизни: встреча с будущей женой, свадьба, рождение и взросление детей. Он смотрит и комментирует. Но главным действующим лицом оказывается мать Ноэль — голландка, родившаяся в скучной и плоской стране (не в той Голландии, где легализованы проституция и легкие наркотики, а в глухой деревне с пуританскими нравами). Сбежавшая из этого однообразия, сровненности с землей в страну гор и свежего воздуха, буквально поменявшая ландшафт среды обитания. И попавшая в чужой для нее мир. Здесь в семейной хронике начинают проступать очертания совсем другой истории: взаимоотношения человека и места, попытки адаптироваться, стать таким, как все. Огненно-рыжая веселая барышня пытается сохранить себя — среди пеленок и подгузников, неприветливых родственников, вечно занятого мужа. Сначала он любуется ей, снимая ее на камеру. Потом эти съемки оказываются единственным методом коммуникации друг с другом. В финале любительская кинокамера отца сменяется айфоном в руках дочери. Смерть мужа как будто примиряет мать Рашель с вечно чужим для нее пространством — она находит наконец свое место: в глухом лесу, по которому радостно, по-детски мчится на велосипеде.

Кадр из фильма «Сад отца — Любовь моих родителей»Кадр из фильма «Сад отца — Любовь моих родителей»© Кинофестиваль «Послание к Человеку»

Если Ноэль пытается восстановить семейную историю постфактум, вглядываясь в любительские съемки и стараясь их расшифровать, то Петер Лихти в фильме «Сад отца — любовь моих родителей» занимается ровно тем же здесь и сейчас. Прошлая жизнь его родителей не снята, не зафиксирована — и режиссер вытягивает ее из настоящего момента, из разговоров со своими стариками. И тут на первый план выходит уже другое: то, как Лихти пробивает защитный панцирь, окружающий родителей, снимает слой за слоем их привычки, накопившиеся за время совместной жизни, ломает отформатированное общение с ним самим. Чтобы добраться наконец до главного — увидеть перед собой, пусть и ненадолго, тех мужчину и женщину, которые только-только встретились, у которых впереди еще вся совместная жизнь. Для Лихти разговор по душам с родителями — это машина времени, возможность стать свидетелем того, что он никогда не видел, что было до его рождения.

Кадр из фильма «Ключ от прачечной»Кадр из фильма «Ключ от прачечной»© Кинофестиваль «Послание к Человеку»

Наконец, совсем по-другому работают с приватным пространством Фредерик Флорей и Флориань Девинь в «Ключе от прачечной». Общественная прачечная многоквартирного дома — это модель общества маленькой европейской страны. В ней воспроизводятся все социальные процессы. С прачечной повезло — место для стирки ютится по соседству с публичным домом. В тесном пространстве, забитом стиральными машинами, встречаются и коренные швейцарцы, и гастарбайтеры, имущие и неимущие. Оно всех уравнивает.

Во всех этих фильмах камера действует как близкий друг, как пытливый свидетель, с ближайшего расстояния. И это приближение к отдельным людям открывает тебе множество вещей, которые пролегают сильно за границами кадра.


Понравился материал? Помоги сайту!