«Мы, культурное сообщество, в опасности»

COLTA.RU публикует расшифровку прошедшего 23 марта в Центральном доме архитектора круглого стола, посвященного ситуации вокруг назначения Елизаветы Лихачевой директором Государственного музея архитектуры имени А.В. Щусева.

Организаторы — сотрудники Музея архитектуры имени А.В. Щусева: Елена Желудкова, завотделом графики XX—XXI веков; Мария Обухова, хранитель фототеки; Александра Степина, заместитель директора; Анна Петрова, руководитель издательского сектора; Юлия Ратомская, сотрудник выставочного отдела.

Участники обсуждения: Леонид Бажанов, искусствовед, бывший художественный руководитель ГЦСИ; Николай Васильев, историк архитектуры, генеральный секретарь «DOCOMOMO Россия»; Юрий Григорян, архитектор, бюро «Меганом»; Екатерина Каринская, внучка архитектора Константина Мельникова; Александра Селиванова, старший научный сотрудник НИИТИАГа, руководитель Центра авангарда на Шаболовке.

Анна Петрова: Дорогие коллеги, друзья, всем большое спасибо, кто пришел, кто откликнулся на наш призыв обсудить ситуацию вокруг назначения директором Музея архитектуры Е.С. Лихачевой. Отдельное спасибо Дому архитектора и лично Николаю Ивановичу Шумакову за предоставленную площадку!

Юрий Григорян: Я хотел сказать, почему я здесь. Музей архитектуры — наш второй дом, мы были частью музея вместе с бюро Александра Бродского в течение 10 лет, все это происходило при участии нашего друга Давида Саркисяна, директора музея, и относительно того, что происходит сегодня, у меня нет никакой объективной информации. Мы помним музей как одно из самых открытых учреждений культуры, которое изменило у части нашего сообщества представление о том, чем может быть музей. Но Давид тоже был неидеальным директором: я слышал от близких друзей самые разные мнения. И после его ухода сообщество разделилось на две части — на тех, кто думает, что музей существует для людей, и тех, кто думает, что музей существует для экспонатов. Это концепции живого и мертвого. Идеальный директор должен был бы совмещать и то, и другое. Давиду вменялось в вину как раз то, что он больше заботился о людях. Для меня как члена сообщества архитектурного бесценно то, что музей попал на карту мира. Сегодня в музее мне не хватает открытости и прозрачности в том, что происходит, не хватает понимания того, кто на самом деле будет управлять этим музеем и насколько та программа, которая сегодня заявлена, вообще может стать реальной. Мне кажется важным, чтобы те люди, которые стоят за этой ситуацией (о них, повторю, у меня нет объективных сведений), и те, кто формировал эту программу, и те, кто сейчас принимает на себя ответственность за будущее музея, рассказали, что они думают и, собственно говоря, кто эти люди. Я буду очень рад, если все мои сомнения окажутся ложными. И сам тот факт, что сегодня здесь собралась эта пресс-конференция и уважаемые люди, не консолидирует сообщество вокруг музея. Нам категорически не хватает мест, которые собирают сообщество, невзирая на разногласия. И это главная боль. Музей при этом должен оставаться верным себе, и я хотел бы произнести слова поддержки сотрудникам и всем друзьям музея, которых я знаю и которых не знаю.

Сегодня в музее мне не хватает открытости и прозрачности.

Александра Степина: Я подавала свою концепцию развития, чтобы представить еще один проект от музея и еще одно обращение в министерство. Я понимала, что там есть концепция Чепкуновой, подготовленная научными сотрудниками, — она была слишком обширная, расплывчатая и временами чересчур радужная — и есть концепция Лихачевой. И я знала ситуацию в музее. Я кратко обрисовала круг проблем и возможные решения. Музей сейчас расколот. Кандидатура Елизаветы Станиславовны — я сейчас не обсуждаю ее методы работы с Домом Мельникова, потому что в какой-то момент эта политика была поддержана администрацией музея, — не лучшая, принимать решения, не имея поддержки коллектива, — это достаточно сложно. Я всегда говорила, что у меня лично недостаточно компетенции, что быть заместителем — это не быть руководителем. У Лихачевой нет поддержки именно научной и хранительской части коллектива. Как специалисту он не может ей доверять! Какие проекты есть за ней? Никаких. Она была хранителем? Нет. Она делала большие выставочные проекты? Нет. У нее есть связи в профессиональных кругах? Нет. В такой сложной ситуации самое разумное решение, которое могло бы быть принято Министерством культуры, — это назначить человека со стороны. Не выбирать ни один лагерь, дать коллективу успокоиться. Лихачева руководила Домом Мельникова, была старшим научным сотрудником филиала. Вот скажите мне все, здесь присутствующие: что, есть большие проекты, связанные с Домом Мельникова? Нет. И для меня это решение Министерства культуры, которое знает напряженную обстановку в музее, выглядит весьма странно. Еще раз повторю, что я свою кандидатуру именно на пост директора не предлагала: моей компетенции в данном случае недостаточно.

Николай Васильев: Я хочу выступить от независимых исследователей, которые не привязаны к какой-то большой институции. Ситуация мне кажется ненормальной: музей переживает затяжные тяжелые времена, в этой истории накопилось очень много системных проблем — с фондами, с наследием русской архитектуры очень сложно работать исследователям. И это кулуарное назначение директора — взять и собрать концепции, никому их не показать, на финальные слушания не позвать ни одного архитектора и решить что-то — это очень странно. Кандидатов по очереди заводили, они докладывали свои концепции министру и нескольким лицам от музейного сообщества. Там был известно кто, и Николай Иванович Шумаков (я напомню, мы сейчас в гостях в Доме архитектора) там был. Но только потому, что его привел один из кандидатов, а министерство долгое время не хотело его пускать. А ведь Музей архитектуры был основан двумя архитекторами и историком: это архитектор Алексей Щусев, архитектор-реставратор Николай Виноградов и Александр Габричевский. Это было очень непростое время. Гораздо тяжелее и страшнее, чем сейчас. Но музей выжил, хотя долгое время работал в закрытом режиме как научное учреждение. Закрытое кулуарное решение такого важного вопроса — это неправильный подход, особенно если он накладывается на конфликтную ситуацию. События 2014 года ставят проблему того, может ли вообще музей сохраниться. Отдельные сотрудники музея, как раз в лице Елизаветы Станиславовны, звонили людям — архитекторам, исследователям — и говорили: если вы не откажетесь от своей поддержки одной из сторон Дома Мельникова, то мы вас отлучим от музейных фондов, мы отменим ваши выставки, запланированные в музее. И я знаю конкретные проекты, которые были сорваны таким образом. Но авторитетный или авторитарный директор музея — он не хозяин! Он не может распоряжаться, а только хранить. К сожалению, все идет вот к этому. Эта политика была заложена еще Ириной Михайловной Коробьиной, а сейчас похоже, что новый директор будет вести себя точно так же. Это очень страшно. Спасибо!

Это кулуарное назначение директора — взять и собрать концепции, никому их не показать, на финальные слушания не позвать ни одного архитектора и решить что-то — это очень странно.

Александра Селиванова: Спасибо, коллеги, что пригласили! Я тоже внешний наблюдатель, но больше половины жизни я работала в разных музеях, тоже сталкивалась с конкурсами на концепцию развития, и я в первый раз вижу, чтобы это проходило настолько закрыто. Это действительно нонсенс, что профессиональное сообщество не было допущено к обсуждению концепций и собственно сотрудники музея не были знакомы с концепциями и не были знакомы с концепцией победителя. Это за пределами добра и зла. Каким образом планируется реализовывать концепцию, если 35 сотрудников музея подписали письмо несогласия с назначением Елизаветы Лихачевой и эти сотрудники — в первую очередь, фондовики: главный хранитель и научные сотрудники. Этого просто не может быть. Получается, что у нового директора нет команды. Видимо, предполагается, что за этот год нового контракта с директором музей будет просто расчищен, люди уйдут сами, а потом будет назначен другой человек. Это нонсенс. Потому что люди, которые десятилетиями работали в музее, не могут быть выкинуты из него таким неприличным образом. То есть то, что происходит на наших глазах, просто неприлично. Неприлично, что Министерство культуры заявляет о том, что ваша деятельность нас не интересует, при том что петиция против назначения Лихачевой собрала 1300 подписей (на момент проведения круглого стола, сейчас уже больше подписей. — Ред.). Что касается кризиса, я возлагала большие надежды на нынешнюю ситуацию, что после ухода Ирины Михайловны ситуация с Домом Мельникова будет каким-то образом разрешена новым директором. Потому что это ненормальная ситуация, сообщество расколото, многие люди два с половиной года не ходят в Музей архитектуры, и я в том числе. И я не согласна с людьми, которые говорят: давайте не будем ворошить прошлое, у нас есть шедевр, и мы будем с ним работать. Ничего подобного. Так не может быть. Эту ситуацию нужно каким-то образом разрешить. И сейчас мы понимаем, что новое руководство ни в коей мере не будет это делать. То есть ситуация будет загнана в полнейший тупик, и никаких перспектив, конечно, я не вижу.

Сообщество расколото, многие люди два с половиной года не ходят в Музей архитектуры, и я в том числе.

Екатерина Каринская: Здравствуйте, дело в том, что я не понимаю вообще, у меня не укладывается в голове, каким образом Министерство культуры назначило на должность руководителя государственного учреждения культуры персону, которая совершала и продолжает совершать противоправные действия, о чем министерство было проинформировано в том числе и мной, и два с половиной года происходит полный юридический беспредел. Был организован рейдерский захват дома — и отнюдь, как я понимаю, не в интересах государства. Проблема с Домом Мельникова очень сложная, и министерство на протяжении 11 лет не принимает никаких мер. Меня как исполнителя завещания полностью проигнорировали, все мои предложения об обсуждении и создании каких-то комиссий остаются практически без ответа. И тот массив информации, который распространен в соцсетях и который музей в лице Лихачевой и Кузнецова поставляет в Министерство культуры, содержит откровенно ложные сведения. В завещании Виктора Мельникова прописаны определенные условия: речь, прежде всего, идет не о музее-доме! А сейчас после захвата дома убит дух дома. Из дома можно было сделать драгоценность, а можно — ширпотреб, что и сделано. Я считаю, что это позор для Министерства культуры. Если у государства нет места для этих Мельниковых, то и скажите: не нужны они нам. Суды с участием адвокатов, которые действуют не в интересах государства, завершились, мы дошли до определенной точки. Мы добились того, чтобы включить в наследственную массу моего отца половину дома, которая ему принадлежала. 14 марта в силу вступило решение суда, признавшее тот факт, что Виктор Константинович был собственником половины дома. Я не буду рассказывать, через какую мясорубку меня прокрутили, как вела себя Лихачева, кто оплачивал всех этих охранников, вооруженных автоматами, и как все это происходило. Эта проблема должна решаться в правоохранительных органах, хотя там тоже подключены все возможные рычаги, чтобы это дело затягивать. Это позор Министерства культуры нашего государства великого. Когда я прихожу в Совет Федерации с жалобами, первое, что мне говорят: такого не может быть, потому что такого не может быть никогда. Тем не менее оно есть, и при активном участии Лихачевой и Кузнецова. В завещании говорится о создании музея Константина и Виктора Мельниковых, потому что Виктор Мельников — тоже огромная величина в живописном мире, а Виктора из музея выкинули вообще. 28 декабря 2014 года ему исполнялось 100 лет, а музей этого даже не заметил.

В Музее архитектуры произойдет то же самое, что у нас произошло в Государственном центре современного искусства, когда коллеги перестают общаться друг с другом и не соглашаются на продолжение работы.

Леонид Бажанов: Я пришел сюда с некоторым печальным предчувствием. Я знаю Музей архитектуры очень давно, собирался идти туда работать после университета. Работал с Иконниковым, знал Резвина, делал там выставки, сам что-то предлагал. Это замечательное учреждение, замечательная культурная структура, необходимая городу и стране, и то, что сейчас происходит, наводит на очень печальные мысли. Происходит это не только с Музеем архитектуры; на собственном примере, примере разрушения Государственного центра современного искусства, я могу какие-то свои выводы и соображения формировать. То меня призывают протестовать против погромов в Центре Рерихов, вчера мне звонили и уговаривали не приходить сегодня сюда, и все это происходит в стилистике спецопераций, закрытых, тайных, кем-то очень настойчиво организуемых и проводимых. Что происходит, я не очень понимаю. Подозреваю, что руководит этим даже не Министерство культуры, не Мединский и не Аристархов, его зам. Но как люди, поставленные отвечать за культуру, они должны делать это цивилизованно и какую-то культурную стилистику в эти процессы привносить. Но то ли устраняются, то ли боятся, то ли не делают. В любом случае они не исполняют собственные служебные обязанности, которые на них возложены. И, конечно, это беда. Это просто национальная трагедия. Сознательно и систематически они ведут к расколу профессионального сообщества сеянием вражды и напряжения. Я думаю, что в Музее архитектуры произойдет то же самое, что у нас произошло в Государственном центре современного искусства, когда коллеги перестают общаться друг с другом и не соглашаются на продолжение работы. И это люди с колоссальным опытом, которые на протяжении многих лет создавали совместные, очень фундированные и основательные культурно-художественные программы, и теперь они поставлены перед фактом невозможности сотрудничать. Кто-то сознательно и профессионально этим занимается. Это не может само по себе происходить повсюду. У нас, в Музее архитектуры, в Академии наук… К чему это ведет? К уходу профессионалов во внутреннюю эмиграцию? К отъезду из страны? К изоляции специалистов с многолетним стажем от активной творческой и профессиональной деятельности? Кто руководит этим процессом? Министерство ставит на ключевые посты людей, не имеющих профессионального опыта. Государственным центром современного искусства руководит выпускник военного училища. Его заместители — люди совершенно из другого мира, хорошие, милые, я с кем-то дружу… Но это совершенный нонсенс, когда художник, занимающийся станковой живописью в стилистике XIX века, становится директором центра современного искусства, центра contemporary art! Единственного в стране, с колоссальной сетью филиалов. Это нелепость, когда на пост директора кулуарно назначается человек, не пользующийся, мягко скажем, авторитетом в профессиональном и культурном сообществе. И кто назначает такого директора? Аристархов? Честно говоря, я не знаю, кто это такой. Я догадываюсь, кто такой Мединский. Аристархова я видел один раз на встрече с Голодец у нас в филиале в Нижнем Новгороде, который он приехал громить, но, слава богу, Голодец тогда нас защитила. Думаю, что сейчас он переиграет. То, что происходит, совершенно за пределами понимания. Мы, культурное сообщество, в опасности.

Юлия Ратомская: Добрый день, я в данном случае представляю большую часть коллектива Музея архитектуры, которая подписывала петиции, которая переживает за судьбу институции и за собственные судьбы. Я хочу напомнить, что Музей архитектуры существует с 1934 года, за все эти годы он сумел завоевать не просто высокие позиции в профессиональном мире. Этот музей может гордиться и теми людьми, которые в нем работали. Это Белецкая, исследователь классицизма и издатель казаковских альбомов, которые наш музей хранит. [Алексей Ильич] Комеч, исследователь византийской и древнерусской архитектуры, начинал в нашем музее свою деятельность, его имя — символ защиты памятников архитектуры. У нас работал [Владимир Валентинович] Седов, который возглавляет сегодня кафедру древнерусского искусства в МГУ (он возглавляет кафедру истории отечественного искусства. — Ред.). Научный потенциал музея на всем протяжении его существования был достаточно сильным. Трагедией стали для нашего музея 1990-е годы, когда фонды выехали из Донского монастыря, в котором возобновилась духовная жизнь. Эти площади музею до сих пор не возмещены. С тех пор в музее нет постоянной экспозиции. С тех пор музей разными способами пытался выжить. За последние десятилетия музей во многом потерял свой авторитет в глазах общественности, но во многом сохранил свой научный потенциал. Сейчас в музее работают исследователи, которые публикуют монографии, статьи, выступают на конференциях… и угроза нависла не только над коллекциями и будущим музея, но и над этими специалистами. И вот руководить научным коллективом музея будет человек, который в 2014 году только получает высшее образование, человек богатой судьбы, эмоциональный и желающий что-то сделать, но по своему уровню он не соответствует занимаемой должности. Лихачева была снята с должности руководителя фототеки, она эмоционально читала лекции и увлекательно рассказывала об архитектуре, но, когда произошла история с Домом Мельникова, все мы были просто ошеломлены. Человек, который участвовал в этом мероприятии, просто не может решать проблему памятника мирового значения, он не имеет морального права руководить Музеем архитектуры. Человек, который должен пропагандировать историю архитектуры, произведения, которые он хранит, вести образовательную деятельность и привлекать новые лица не просто в наш музей, но в ряд любителей архитектуры. Это просто невозможно. Мы получаем очень много звонков и писем от коллег из музеев Москвы, Петербурга, Новгорода, Пскова. Все находятся просто в недоумении. Люди подписывали наши петиции не случайно: подписывали специалисты, профессора, студенты, которым принадлежит будущее нашей культуры и архитектуры. И не обратить внимания на то, что все обеспокоены этой ситуацией, мне кажется по меньшей мере странным.

Я работала под руководством Елизаветы Станиславовны больше года в отделе научного фотокаталога, этой работой Лихачева гордится до сих пор, но повода для гордости никакого нет.

Мария Обухова: Я работала под руководством Елизаветы Станиславовны больше года в отделе научного фотокаталога, этой работой Лихачева гордится до сих пор, но повода для гордости никакого нет. Когда Лихачева пришла заведовать отделом, она обещала примерно то же самое, что и сейчас: организовать работу, вывести отдел на некий высокий уровень… Но ничего не было сделано, она не знала специфики работы и не хотела ее узнавать. В своей биографии она пишет, что под ее руководством отдел фотокаталога получил полное научное описание. Это ложь, к сожалению. Вы можете сами в этом убедиться. И главное, что я хочу сказать: это очень конфликтный человек. И он не может занимать должность такого уровня.

Елена Желудкова: Добрый день, коллеги. Я — член инициативной группы музея, которая выступила с этой петицией против назначения Лихачевой. Мы очень переживаем за музей, за коллекцию, и наши опасения небезосновательны. Мы передавали в министерство петиции, собирали живые подписи, нас вроде бы Аристархов услышал, но сообщил, что решение принято. Мы переживаем за коллекции, которые могут быть вывезены из центра Москвы: как будет осуществляться работа, как будет проходить допуск к этим материалам — это, конечно, очень большой вопрос. Научный потенциал наш начал страдать еще при Коробьиной, когда был разогнан Русский отдел, ушли сотрудники, много лет проработавшие в музее. Как сейчас мы будем осуществлять наши большие проекты, если из музея уйдет заместитель директора по науке Ирина Чепкунова, сложно сказать. Мы будем бороться. Сегодня мы свою позицию обозначили.

Михаил Каменский, искусствовед и аналитик арт-рынка: Я считаю, что общественный резонанс, который, кажется, имеет место, абсолютно несопоставим с тем, каким он должен быть. Проблема музея существует давно. Я с глубоким уважением и любовью относился к Давиду Саркисяну, многократно бывал под его крылом и в его кабинете. Я прекрасно понимал, что этот человек живет жизнью музея и хотел бы сделать максимум, но одновременно я понимал, что, наверное, ему было не по силам. И память о нем самая светлая, и личность он замечательная. Но с той командой, которая его окружала в тот момент, сделать что-то серьезное было невозможно. Ирина Коробьина тоже положительный же человек. И тоже очень много делала. И опять чего-то не хватало. Сейчас назначают очень жесткого и, наверное, сильного человека, у которого нет опыта, но который может добиваться очень многого и одновременно очень много терять. Я не знаком с Лизой Лихачевой, вся моя информация ограничивается публикациями о ней. Но я считаю, что руководить таким музеем должен харизматик. С точки зрения власти, архитектура, конечно же, олицетворение власти. Власть должна назначать такого человека, который в состоянии вступить в диалог, аргументировать те метафоры, которые важны для власти. И в этом смысле это, наверное, выстрел мимо. И у меня вопрос: если все так давно неудачно складывается, а сейчас разгорается такая дискуссия вокруг персонажа, который должен руководить такой институцией, где было сообщество? Почему при таком количестве ярчайших, мощнейших организаторов производства, архитекторов, искусствоведов, фанатиков никто не готов положить свою жизнь, свою судьбу, свою голову на плаху этого музея? Почему никто не соглашается? Почему никто не выступает? Выступают люди амбициозные, яркие, но не могучие. Где они? Почему Баталов, уважаемый всеми человек, не объясняет свою позицию?

Общественный резонанс, который, кажется, имеет место, абсолютно несопоставим с тем, каким он должен быть.

Я человек нейтральный, я не член архитектурной тусовки, но мне непонятно, почему не назначили Баталова. Почему назначили Лизу Лихачеву, мне тоже непонятно. Мне непонятна логика власти. Идеологии нет! Концепций несколько! Министерство призывает будущего руководителя объединить все существующие концепции, но непонятно, что это будет за винегрет. И что же это будет за музей? Он что будет собой олицетворять? Это экспозиция русской архитектуры? Это рассказ о русской архитектуре в контексте мировой культуры? Это рассказ о том, какой будет наша страна в будущем? Это какой-то футурологический прорыв, как мне кажется, должен быть. Это не ясно! Этого не видно! Этого не чувствуется! Для меня ситуация напоминает болото. И можно, прорывая джунгли, идти под руководством сильного, амбициозного, молодого руководителя вглубь этого болота. Не чувствую я никакого лидерства, которое опирается на программу музея. Должна быть мощная, сильная программа партии, которая называется Музей архитектуры. Вот кто такую программу четко сформулирует, тому я пожму руку.

Петрова: Михаил, а почему вы не представили свою концепцию развития Музея архитектуры — ведь вы претендовали, насколько я знаю, на пост директора Пушкинского музея?

Каменский: Я был убежден, что архитектурное сообщество имеет своих лидеров, которые претендуют на эту позицию. Мне не приходило в голову вмешиваться в жизнь, по отношению к которой я себя ощущаю человеком нейтральным.

Петрова: Мы, сотрудники музея, тоже ждали концепций от представителей сообщества, которые так справедливо и интересно критиковали музей. От Юрия Аввакумова, Анны Броновицкой, Кирила Асса, Ксении Малич… Мы подготовили даже петицию с просьбой об открытом обсуждении концепций, на котором все критики, теоретики, исследователи, архитекторы, музейщики могли бы предлагать какие-то свои идеи, мысли по поводу развития музея, организации постоянной экспозиции, депозитария… Но ничего этого, к сожалению, не случилось.

Александр Спивак, музейный критик: Вот вы спрашиваете, кто подал, кто не подал. Мы свою концепцию написали и тоже подали. И, как я понимаю, в министерство поступило более 10 концепций…

Взорвалась мина, заложенная в Музей архитектуры Давидом Ашотовичем Саркисяном, который перевел музей из строительного ведомства в Министерство культуры.

Голос из зала: Больше 70.

Спивак: А в итоге оказалось семь. Я читал концепцию Чепкуновой, концепцию Комова, которую он озвучил в интервью, я читал концепцию Лихачевой, кстати. Моя концепция была явно не хуже. Я не понимаю, почему часть концепций была принята, а часть проигнорирована.

Васильев: Это действительно странная ситуация, что концепций было подано больше, чем министерство нашло. И в ответ на вашу реплику: а где все? Можно сказать, оказалось, что приличные люди имеют сомнения в собственных силах, а неприличные не имеют. Увы. И сотрудников музея, подписавших петицию, могло бы быть больше. Они все не хотят потерять возможность работать с фондами, они хотят хоть что-то делать для музея.

Михаил Коробко, историк: Что произошло? Взорвалась мина, заложенная в Музей архитектуры Давидом Ашотовичем Саркисяном, который перевел музей из строительного ведомства в Министерство культуры. И музей, первый и единственный в строительном ведомстве, стал бог знает каким по счету в Министерстве культуры. И конкурс все-таки должен быть прозрачным. Мы должны знать, кто принимает решения, мы должны доверять этому жюри. На Музей Булгакова тоже был конкурс, некая компания победила, в итоге все сошло на нет, и директором был назначен совершенно другой человек. Поэтому надо подумать о каких-то действиях, потому что, если их не будет, все останется как есть.

Подготовила Анна Петрова

Понравился материал? Помоги сайту!