«Мы хотим перешагнуть границы языков»

Недавно начал работу онлайн-журнал Apparatus, созданный международной группой исследователей совместно со Свободным университетом Берлина. По словам редакторов Apparatus, главной целью издания было «создать международный форум для общения ученых»: причем общения демократического, не воздвигающего дополнительных границ на пути знания (материалы публикуются на английском, немецком и русском языках). По сути, Apparatus совмещает в себе черты классического научного журнала и новейших способов распространения информации. Денис Ларионов поговорил с главным редактором Apparatus Наташей Друбек, а также с Анке Хенниг и Ириной Шульцки, курирующими различные разделы журнала.

— Что послужило стимулом к разработке и осуществлению концепции проекта Apparatus?

Анке Хенниг: Стимулом послужила новая медиальная ситуация XXI века, которая призывает к пересмотру истории медиа века двадцатого, т.е. требует написания новой истории, теории и философии медиа. Примерами являются новые формы публикации в интернете, такие, как open access, которые перестраивают наше представление о формации и распространении знания. Также появляются новые формы авторства, ревизия авторских прав и быстрое распространение Creative Commons. Другим стимулом было стремление расширить рамки англоцентричной академии и поддержать многостороннюю коммуникацию европейских академических культур.

Наташа Друбек: Мир только сейчас начинает понимать, какое это требование: open access. И поэтому мы говорим: настоящий open access требует многоязычия научных исследований. Цель научных текстов — чтобы их читало как можно больше людей. Хочу напомнить, что «люди» — не обязательно «студенты» и «ученые», у которых есть доступ к библиотеке с подпиской на JSTOR, а все, кто готов читать и думать. Знание делает человека свободным, знание побеждает страх. Как сказал Максим Горький, «нет силы более могучей, чем знание; человек, вооруженный знанием, — непобедим». Искусственно перекрывать доступ к знанию в ситуации его дигитального наличия глубоко неэтично. Людей, настаивающих на том, что всемирное знание должно быть доступно всем, называют пиратами и подвергают криминализации (вспомним хотя бы активиста из Нью-Йорка Аарона Шварца (1986—2013), который хотел bringing public access to public domain). Но правда ли это? Классические пираты отбирают то, что им не принадлежит, но в отношении дигитального контента научных текстов нужно еще разъяснить, кому на самом деле что принадлежит: в Европе большое количество статей написано учеными, которые оплачиваются государствами, то есть налогами. Рунет давно уже практикует своеобразный open access, кстати.

— Насколько широкий тематический разброс проекта связан с вашими научными интересами и научными интересами членов редакции?

Хенниг: Тематика проекта связана с моими интересами, такими, как история русского кино, «смещение» медиа, кинодраматургия и общие медиа/авангардизмы, а также с формами моей научной работы. Примерами являются растущее использование электронных книг и онлайн-библиотек и работа на нескольких языках в европейской группе ученых New Materialisms. Также примером является моя деятельность в межнациональных культурных и преподавательских проектах (Kiev Biennale, Ukraine, Summer Institute of Art in Saas Fee, Switzerland, Summerschool in Tel Aviv, Georgia, European Cafe Minsk).

Ирина Шульцки: «Широкий» разброс — это весьма относительно. Когда я училась в Мюнхене, то в моей программе под общим названием «Восточноевропейские исследования» самой дискутируемой темой была междисциплинарность: будущие слависты, историки, политологи, этнологи и культуроведы, а с ними и университетские преподаватели пытались понять, что это такое. Междисциплинарность была заявлена необходимым условием элитарности и прогрессивности образования и науки. На самом же деле мало кто понимал, как ее интегрировать в собственную, уже этаблированную область, а главное — зачем. Мои личные научные интересы всегда уходили в сторону от традиционного литературоведения (моя официальная специальность) в область театра, кино, философии, но это, скорее, достаточно традиционное «расширение» области, естественное для многих славистов. Поэтому формально — да, фокус журнала Apparatus очень близок моим интересам. Но этот «расширенный» фокус основывается не только и не столько на личных научных интересах членов редакции, сколько на общих тенденциях европейских исследований. На киноведческих конференциях, проводимых в Европе, я до сих пор с удивлением констатирую, что сейчас мало кто занимается, например, художественным кино: видимо, эта область стала арьергардом. А в авангарде кроме не сдающего позиции документального и экспериментального кино — new media studies (от телевидения до социальных сетей) и, наверное, самое актуальное на данный момент направление — neuroscience и медиа. Поэтому любой проект, связанный с кино, будь это журнал или конференция, в данный момент включает (или вынужден включать) в себя эту бесконечную и принципиальную «открытость» под волшебным названием «медиа». Apparatus предлагает всеохватывающую концепцию медиа — от ранних записывающих устройств до интернета, а также любые формы их взаимодействия с традиционными носителями информации (печатными, рукописными и т.д.).

— Можно ли сказать, что Apparatus возник как побочный результат работы международных исследовательских групп и имеет все шансы сам «производить» исследовательские группы уже в рамках проекта?

Хенниг: Я бы сказала, он возник как необходимый результат работы международных групп. Я согласна, что Apparatus имеет огромные шансы, с одной стороны, помочь возникновению международных рабочих групп, с другой стороны, сам производить рабочие группы в рамках своего проекта.

Шульцки: «Побочный» — это не совсем верное выражение. Появлению журнала предшествовало тщательное изучение текущего состояния европейских периодических изданий, посвященных сходным темам, прежде всего в Германии, т.к. Apparatus базируется в Германии и финансируется Немецким научным сообществом (DFG). Ни в Германии, ни в другой европейской стране не существует пока подобного издательского академического проекта по изучению восточноевропейских кино и медиа, проекта, который бы объединял в себе многоязычный профиль, открытый и бесплатный доступ к опубликованным материалам, мультимедийный формат и рецензирование (peer review) публикуемых статей. В Германии киноведы и медиаисследователи, пишущие о Восточной Европе, публикуются, как правило, в славистских журналах или сборниках, которые редко бывают доступны онлайн, а если и бывают, то с большим опозданием. В Великобритании, например, ситуация выглядит несколько иначе. Там существуют специализированные издания, но они почти исключительно англоязычные; помимо этого, они выпускаются коммерческими издательствами, поэтому за доступ к ним читатели вынуждены платить, и зачастую весьма внушительную сумму. Журнал Apparatus возник как реакция на обозначившуюся потребность в демократизации доступа к научному знанию, причем как для читателей, так и для авторов, так как мы в качестве одной из целей видим привлечение нового поколения исследователей и инновативных теорий и методов исследования. Если в результате журнал «произведет» исследовательские группы, мы будем только рады.

Друбек: Я хотела указать на различие между группой и кружком. Группа имеет под собой экономическую основу; например, разные типы исследовательских групп создаются под определенную тему, финансируются Немецким научным сообществом и распадаются в момент, когда кончается поток государственной поддержки. Кружок — другое. Кружок — самоцель, не просто продукт гранта и не ограничивается одной темой. В героическую эру великих достижений в области филологии, в первой половине ХХ века, появились своеобразные научные кружки. Кружок был культурно-академической сетью в контексте родственных славянских языков, хотя другие языки и филологии не были исключены. По разным обстоятельствам кружки того времени многоязычны. Так, например, статьи Пражского лингвистического кружка (Travaux du Cercle linguistique de Prague) появлялись на разных языках.

Модель журнала Apparatus — это, скорее, кружок, который можно рассматривать как локальное проявление глобальной многоязычной сети дискурсов в медиальном мире другой Европы, посткоммунистической, незападной, но всегда в каком-то отношении европейской. Исторически кружки возникли для порождения нового типа знания: Московский лингвистический кружок, из которого возникли ЛЕФ (Левый фронт искусства), Государственная академия художественных наук (ГАХН) (1921—1930) и уже упомянутый Пражский лингвистический кружок. Славистика сыграла в то время решающую роль и была во всех отношениях научным авангардом на еще довольно традиционной арене мировой теории гуманитариев. Российские формалисты создали уникальный (русский) понятийный вокабуляр, позаимствовав понятия из области риторики и спорта. Они изобрели имманентный тексту литературный анализ, обновили теорию жанров, основали литературную прагматику и многое другое. Международное признание исторической значимости трудов Шкловского, Эйхенбаума и Тынянова медленно, но все же возвращается.

Еще будучи студенткой, я открыла для себя собрание сочинений Якобсона (несколько бордовых томов, напечатанных в США: разумеется, многоязычных) и проглотила его анализы футуристов, его современников и чешского стихосложения. Якобсон был моей научной моделью для подражания, так как он легко передвигался между континентами, дисциплинами и языками и поскольку его работы переживут все «-измы». Меня пленяла биография Якобсона: сначала он основал кружки в Москве, Праге и Дании (во время бегства от нацистов), а как только этот «русский филолог» оказался в Нью-Йорке, он сразу основал лингвистический кружок и там. Он повлиял на ученых (например, на Клода Леви-Стросса), которые позже основали разные теоретические течения, и тем не менее он оставался «филологом». На его надгробии написано по-русски: «Роман Якобсон — русский филолог». В 1946 году в Колумбийском университете была организована кафедра чехословаковедения (Chair of Czechoslovak Studies), где Якобсон работал со дня основания. Мне импонировало то, что он был не только русистом (русский — язык моей матери), но и богемистом (чешский — язык моего отца), что он жил, работал и писал в обеих странах до того, как перебрался в США. Такая биография в середине 1980-х казалась фантастической.

— В рамках Apparatus представлено не так много книг на русском языке (в отличие от немецкого и английского). Это связано с тем, что интересующих редакцию книг выходит мало? Или по другим причинам? Стратегии каких отечественных издательств кажутся вам интересными и последовательными?

Хенниг: К сожалению, это факт, что поступает все меньше книг на русском языке. В данной ситуации некоторые даже и не публикуются. Особенно беспокоит то, что очень много русских ученых претерпевают чрезвычайно трудные времена, что по политическим и экономическим причинам ведет к ослаблению научных связей между европейскими и русскими гуманитариями. Интересными издательскими и гуманитарными проектами мне кажутся «НЛО» и особенно его региональные проекты, например, «Банные чтения». Чрезвычайно инновативными являются «МедиаУдар», «Транслит», группа «Что делать?», издательство Kraft, группа «Галереи» в Петербурге, Европейский университет в Петербурге, «Лаборатория поэтических действий» и некоторые личные инициативы, такие, как журнал «Синий диван», редактируемый Еленой Петровской.

Шульцки: Дело не в том, что меньше выходит русскоязычных книг, а скорее в том, что наш механизм регулярного отслеживания новинок еще пока находится в процессе формирования. Анке совершенно верно указала на великолепные проекты на русском языке, заслуживающие международного внимания. Сейчас мы пока создаем список объектов для рецензии, основываясь на частных рекомендациях, собственных предпочтениях и интересах, поэтому список принципиально открыт, и мы рады как любым советам со стороны авторов, так и информации о новинках от издательств. Кроме того, рубрика рецензий и не была задумана отражать объективно и всеобъемлюще публицистический ландшафт какой-либо отдельной страны. Мы также хотели бы избежать языковых диспропорций и какого-либо лингвоцентризма. Если вы заметили, Apparatus публикует информацию не только об англо-, немецко- или русскоязычных источниках, но и о проектах на других восточноевропейских языках. Другими словами, русский не является для нас основным «представителем» восточноевропейских исследований, даже если на нем появляется в количественном отношении больше работ. Наша цель — предоставить возможность ученым ознакомиться с работами коллег, даже если они не владеют языком, на котором написан текст. Поэтому мы приветствуем в первую очередь рецензии, написанные на ином языке, нежели рецензируемый объект. Так, например, мы планируем опубликовать ряд рецензий на английском на некоторые издания «НЛО» и наоборот — русскоязычные рецензии на англоязычные источники, если уж вопрос стоит о русском языке, хотя именно так мы стараемся поступать и с другими языками. Разумеется, рецензенты вправе выбирать язык, на котором они пишут. Но эта многоязыковая стратегия — или, скорее, предложение авторам с нашей стороны — открывает возможность для «взаимопроникновения» теорий и создания постоянного межкультурного форума для общения ученых, исследующих медиаландшафт Восточной, Центральной и Юго-Восточной Европы.

— В последние годы некоторые восточноевропейские и российские интеллектуалы, имеющие опыт проживания и работы в Европе, говорят о, скажем так, колониальном эффекте, который привносит с собой современная (критическая) теория. Разделяете ли вы подобное убеждение?

Хенниг: Я разделяю жалобы на гегемониальный статус критической теории в европейском масштабе целиком. На мой взгляд, Apparatus является одной из попыток выйти из этой сетки, давая голос менее знакомым теориям спекулятивного, материалистического порядка, и перешагнуть границы языков.

Друбек: Адаптации или механический перенос теорий западного мира настолько привычны, что мы не замечаем, насколько велико неравновесие в последние десятилетия. Частично сказывается и эффект добровольной (само)колонизации, колонизации без колонизаторов-насильников-эксплуататоров в качестве теоретических гуру.

Мне лично хотелось бы, чтобы вернулась та ситуация, когда в области теории Запад не только изучал Россию как объект, но и читал ее. Короче: ждем нового феномена всемирного распространении теории, скажем, масштаба Михаила Бахтина в 1970-е годы.

Шульцки: Сама формулировка подобной критики — колониальный эффект, привносимый критической теорией, — уже звучит в духе этой самой теории. Я бы воздержалась от каких-то глобальных заявлений, моей компетенции для этого недостаточно. Мне, с одной стороны, импонирует освободительный эффект критической теории. Она мне видится неотъемлемой частью критической мысли на определенном этапе, проявлением ее сопротивления дискурсивной тотальности. С другой стороны, в европейских гуманитарных науках постепенно наступает и пресыщение. До сих пор вспоминаю сетования профессора Роберта Штокхаммера из Института компаративистики (Мюнхенский университет), который предлагал — конечно, в шутку — исключить из названий исследований такие концепты, как «идентичность» (имеется в виду любая идентичность, гендерная, национальная и пр.), «аутентичность», «субверсия» и подобные. Критическая теория, наверное, все же должна оставаться — я иронизирую — «субверсивным потенциалом» в любой мысли и любом исследовании, особенно если речь идет о медиа. Это не мешает развитию альтернативных теорий и даже парадигм, а может, наоборот, способствовать их появлению как ответной реакции. В постсоциалистическом пространстве, как мне видится, еще далеко до подобного утомления критической теорией, а в контексте новейшей политической истории России — тем более.

Понравился материал? Помоги сайту!