«Поэзия»: мнения

В издательстве ОГИ вышел учебник «Поэзия», который создавался семью филологами и поэтами — Наталией Азаровой, Светланой Бочавер, Кириллом Корчагиным, Дмитрием Кузьминым, Борисом Ореховым, Владимиром Плунгяном и Евгенией Сусловой — в течение пяти лет. Учебник предназначен для школьников старших классов, студентов гуманитарных специальностей и для всех любителей поэзии. Он устроен тематически и рассматривает взаимоотношения поэзии с другими сферами искусства, помогает «прочитать» поэтические тексты как часть культуры и возможность нового знания о мире. COLTA.RU решила узнать мнение гуманитарного сообщества о пока единственной в своем роде книге.

Александр Уланов

Выход учебника можно только приветствовать. Вызывает большое уважение широта охвата материала. Очень хорошо, что учебник уделяет большое внимание современной поэзии, порой достаточно сложной и требующей от читателя определенных усилий и работы понимания.

Все-таки не хватает анализа отдельных стихов. Слишком часто заметно, насколько объем смыслов стихотворения превышает частный повод, по которому оно было упомянуто.

Кажется, что недостаточно сказано о языке поэзии, особенно современной. Это тем более странно, что, например, Н. Азаровой принадлежат великолепные работы на эту тему.

Не хватает разговора о целях поэзии — как она расширяет мировосприятие, способствует росту личности. Это тем более важно, что для молодого читателя, которому адресован учебник, возможен вопрос о том, зачем вообще нужна поэзия.

Представляется, что недостаточное внимание уделено более сложной поэзии. Приведено только 3 стихотворения А. Драгомощенко (столько же, например, у Вениамина Блаженного, все-таки едва ли сопоставимого с Драгомощенко), 2 — Ивана Жданова, 1 — М. Гейде и т.д. В результате авторы, ориентирующиеся на создание нового языка, тонут в массиве авторов, использующих усредненный язык, игру со стереотипами и подобное. Впрочем, это проблема не только учебника, но и вообще современной русской поэзии.

Поскольку книга не бесконечна, объем для этого можно было бы получить за счет сокращения разделов о ритме, метре и других вопросах, уже хорошо освещенных в учебной литературе.

Но в любом случае учебник будет иметь очень большое значение.

Александр Житенев

Это во многих отношениях удивительная и крайне интересная книга, но, конечно, это никакой не учебник. Учебник создается для определенной аудитории, обладающей ясным бэкграундом. Школьники старших классов и студенты гуманитарных специальностей — разная публика. Характерно, что подбор тем дан в диапазоне от неофитских до узкоспециальных. Но дело не только в проблемном разбросе: учебник создается под дисциплину, стоящую в учебном плане, а поэзия не является таковой ни в высшей, ни в средней школе.

Однако избранное жанровое обозначение тем не менее вполне осмысленно: оно указывает на то, что перед нами — компендиум актуального филологического знания, и адресован он идеальному «другому» поэзии, образ которого здесь целенаправленно конструируется. Именно этим книга в первую очередь и интересна: любопытен ракурс освещения тем и формы мотивации «другого» — читателя, находящегося вне литературного сообщества, — к их освоению.

Акцент на соотнесении поэзии с современностью, явленной в деталях и словесных формулах, стремление раскрыть историю литературы через художественную актуальность — выигрышный, но небезупречный ход. Выигрышный, поскольку снимает отчуждение от объекта, вводит в круг сегодняшней проблематики; небезупречный, поскольку выносит за скобки историчность смыслов — разговор о том, чем поэзия виделась в разных контекстах, о разных попытках «оправдания» поэзии.

В книге сверхсмыслы, связанные с поэзией, конечно, очерчены: для авторов учебника это энергия сопротивления стереотипу, новации в языке и мышлении, стимулирование креативности читателя. Все это и хорошо, и правильно, но задано — а ведь стремление к обобщению филологического знания о поэзии должно было, наверное, допустить и какие-то альтернативы. Они, к слову, были даже в том материале, который здесь затронут, — в неподцензурной поэзии, в позднем авангарде — и тем удивительнее не обнаружить даже следов их присутствия.

Заданность в этом вопросе выявляет некоторую своевольность в выборе тем и их трактовке. Это, конечно, никакой не изъян, хотя намеренное, но не всегда проговоренное смещение акцентов читателю хорошо бы иметь в виду. Во вступлении к книге говорится, что в ней в центре внимания находится прежде всего то, что специфично для стихотворной речи. Но чем миф и ритуал, идентичность автора и логика литературного процесса для поэзии более специфичны, чем тропы и фигуры, которые из книги декларативно вычеркнуты? Может быть, к этому материалу просто не удалось найти нехрестоматийный подход?

Разделы, посвященные взаимодействию поэзии с философией, искусствами и медиа, читаются с филологической ревностью, что говорит и о новизне тематики, и о важности обобщений. Пожалуй, слишком много внимания уделено вопросам литературного «качества»: снова и снова возникающий в разных частях книги разговор об иерархиях создает ощущение сосредоточенности только на формальных новациях и литературной борьбе.

Но это все второстепенные вещи. Книга вызывает активную реакцию, побуждает к прояснению собственного понимания ключевых вопросов, связанных с современной поэзией, и, думаю, будет хорошо принята. Это серьезная и требующая соответствующего отношения филологическая работа и, скорее всего, одно из самых важных книжных событий года.

Андрей Левкин

Книга очень похожа на то, что принято называть «Камасутрой», только вместо картинок — цитаты. Прелестно и даже очаровательно. Другое дело, что каждый конкретный частный вариант (в обоих случаях) не будет иметь отношение к этим Руководствам. Но и осознание этого факта — лучшее, что может сделать учебник для своей целевой аудитории.

Книга появилась в момент, когда по факту идет распад чего-то бывшего как бы единым на всякие слои и структуры. При этом существуют некоторые данности — поэзия среди них, — которые следует воспроизводить всегда. Пойнт учебника явно в том, что здесь поэзия выставляется как набор технологий, материализованных разными поэтами. То есть не набор базовых фигур, относительно которых можно заявить, что поэзия — вот это. Вообще же хрестоматия на равных правах с пояснениями — это вполне даже ноу-хау, вполне кураторский проект, книга может пройти даже по ведомству современного искусства. Что, безусловно, хорошее достижение.

Второй момент связан с вечным этаким противопоставлением: основательность и легкость. Есть книжники, а есть дервиши. В реальности это дополняющие друг друга варианты. Безусловно, писать будут в основном дервиши, но литература как общественный факт (и социальный инструмент) — там уже территория книжников. Соответственно формат хрестоматии с пояснениями сводит обе позиции вместе. О педагогическом смысле дела говорить излишне. Разумеется, он присутствует. Разумеется, это не исключает даже технологическую пользу книги для тех, кого чужой интересует уже и инструментально (а он вдруг Айги не читал, например... Ну, мало ли...). Понятно, всякий раз все равно все будет делаться как-то иначе и заново. Но итог-то впереди все равно такой: все окажется в подобном же гигантском списке более-менее общедоступного характера. Так что, конечно, можно уже привыкать к перспективе.

Полина Барскова

Другой остров

Новый учебник произвел на меня впечатление, которое я понимаю как ту радость, возбуждение, случившиеся с юнгой Джимом Хокинсом при встрече с картой Острова сокровищ. Самое главное ощущение — этот остров есть, он огромный, сложный, гораздо более сложный, чем обычно представляется, и его можно бесконечно изучать, во всех смыслах этого слова — обхаживать.

Очень важно, что перед нами взгляд из XXI века, здесь присутствуют вопросы и проблемы, очевидно окрашенные нашим сегодня. И, конечно, представленные здесь тексты — это вид именно из сегодня: меня очень обрадовало соседство, скажем, Дины Гатиной и Льва Оборина с Константином Бальмонтом и Николаем Некрасовым. Перед нами долгожданный вызов канону, унылой вертикали с начальниками, подчиненными и недоудачниками.

Почитывая (это единственный представимый мною вид работы с этим массивом текста — набегами) эти страницы, пользователь наблюдает множество систем, множество вопросов, цветущую сложность. Это литературный мир, где отчаянно стремящиеся к официальной публикации и переосмысляющие ради этого свои поэтические материи, скажем, Берггольц и Ахмадулина находятся в ином творческом и историческом измерении по отношению к Зальцману и Аронзону со Шварц. Вроде бы современники, но письмо так разительно выполнено для разных целей и по разным законам, что сопоставление обескураживает, заставляет задавать вопросы.

Это очень важное качество учебника: он вызывает вопросы, с некоторыми определениями не соглашаешься, он очень живой, похож на волшебную премудрую книгу из мультика, с которой спорит протагонист, а иногда в момент фрустрации даже бросается попугаем. Эта живость связана с теми, кто его делал: очень активные и молодые знатоки поэзии сегодняшнего дня, способные смотреть назад с разной степенью погружения, но и вокруг себя, но и на поэзию младших поколений, которая сегодня снова кажется агрессивно многообещающей. Мне интересно думать об этом учебнике.

Илья Данишевский

Первым значимым для меня является то, что это именно «учебник»: в пределе страны, почти полностью уничтожившей институт репутации, это кажется особенно важным. Россия — это такое особое место, в котором поэтическая традиция [в глазах среднего читателя] как бы ограничена школьной программой; литература, блокируемая цензурой, дробится, обрастает белыми пятнами, возвращается к читателю диссидентскими именами, и он, в краткий период получивший целый корпус «прошлого», уже собственным фокусом загоняет актуальные тексты в своеобразное гетто молчания. То есть, с одной стороны, у нас вот эта история про «великое слово прошлого», с другой — медийный поток «поэтического» шоу-бизнеса, выдающий себя за актуальность и монополию. В таком положении дел поэзия — как поиск нового смысла, голоса новой референтной группы — вытесняется архаизирующим трендом еще более яростно, чем проза.

Можно вот так очень долго пытаться перечислить причины, по которым учебник — этакое «все хорошее против всего плохого», но по факту это «хорошее» [скорее всего] так и останется среди тех, кто и так на его стороне, а оды эффективному менеджменту Сталина и альбомная лирика разной степени завитушестости продолжат свое радостное освоение государственных грантов, телевизионных программ и многочисленных пабликов. Зыбкое пространство, где закон — что дышло [будет вымарано редактором, поговорка запрещена в РФ], равно влияет на все процессы — в своем большинстве сужает их до индивидуалистских практик, нацеленных на монетизацию путем сопричастности дискурсу большинства. И вот это, на первый взгляд, безобидное желание поэта «упростить, чтобы лайк лайк лайк» становится сегодня мощным политическим орудием — как создания иллюзии благопристойности среды, вывода поэта за пределы борьбы с аморальностью действующей власти, так и закрепления за собой функции «говори, что хотят услышать» [подмешивая в это то, что сказать нужно, чтобы вперед и вверх, на Первый канал].

В таком положении дел учебник — только необходимое начало необходимой сепарации поэтов от того, что почему-то называется, но никак не является поэтом: укрытое аудиторией поклонников, дипломом Литинститута — гордо в столбик призывающее «избить телочку», «нагнуть Украину» и шепчущее, что «любовная печалька» первичнее общего положения дел.

Станислав Львовский

Странно и неловко писать об учебнике, в котором твои собственные тексты встречаются в качестве примеров и иллюстраций, но, кажется, важность повода эту неловкость хотя бы отчасти искупает. На самом деле, конечно, перед нами не учебник в традиционном смысле слова. Во-первых, это отчасти и хрестоматия, поскольку каждая глава завершается разделом «Читаем и размышляем», где приведены собственно тексты, к которым читатель может приложить только что полученный теоретический аппарат. Во-вторых, в отличие от традиционных учебников литературы, том этот построен не по хронологическому принципу — а такое построение представляет собой базовую, общую проблему отечественных учебников по многим дисциплинам, в том числе по естественным наукам. Здесь же авторы пытаются наложить общую понятийную, категориальную и концептуальную сетку на русскую поэзию в целом, снабжая читателя, таким образом, оптикой, позволяющей видеть и понимать ее как одно целое, развивающееся и меняющееся. Наконец, last but not least, поэзия здесь осмыслена не просто как часть более общей категории «художественной литературы», а как специфическая манифестация культурного делания, требующая особых подходов, отдельных способов изучения и специальных усилий для понимания. Работу авторский коллектив проделал титаническую — и, как мне представляется, чрезвычайно плодотворную. По сути дела, перед нами первая в России книга, которая потенциально может служить не просто учебным пособием для школьников и студентов самых разных учебных заведений или даже основой для новых курсов — но доброжелательным, хотя и требовательным проводником в поэзию для любого, кто хотел бы совершить путешествие в этот мир, но не представляет себе, что ему в таком путешествии может понадобиться, в каком направлении идти и на что в первую очередь обращать внимание. Собственно, по-английски такие непохожие на привычный «учебник» книги и называются companion. Подходящего русского эквивалента так с ходу в голову не приходит, но выход в издательстве ОГИ этого огромного, почти 900-страничного тома — лучший из возможных поводов о таком эквиваленте задуматься.

Денис Ларионов

«Поэзия. Учебник» — огромный том, состоящий из 25 параграфов, большинство из которых разделено на несколько подпунктов, более пристально рассматривающих тот или иной аспект, связанный с функционированием поэзии как социального феномена, поэзии как объекта изучения герменевтики, наконец, поэзии как места встречи проблемных полей или дисциплин etc. Причем в поле рассмотрения авторов учебника попадают не только актуальные, но и классические тексты, которые извлекаются из культурного архива и прочитываются заново.

Уже сама постановка и объединение под одной обложкой этих тем носят для отечественного контекста инновативный характер: несмотря на то что подобные попытки уже предпринимались (в «Поэзии неомодернизма» Александра Житенева, в «Машинах зашумевшего времени» Ильи Кукулина, статьях Марка Липовецкого), еще никогда они не были частью пропедевтического курса новейшей литературы как предмета для школьников и студентов. Читая учебник, я отчетливо понимал, что в проведенной вдалеке от гуманитарных кафедр юности мне очень не хватало подобной книги: помимо уникального собрания материалов и текстов в ней присутствует своеобразный мотивационный настрой, призывающий читателя двигаться дальше в изучении поэзии.

Разумеется, вышедший том попадает в достаточно противоречивые культурный и социальный контексты. С одной стороны, это функционирование большого количества запретов, выстраивающих границы там, где их раньше не было и быть не должно (а ведь это напрямую связано с функционированием учебника о СОВРЕМЕННОЙ поэзии, часто работающей с рискованными темами). С другой — перверсивное устройство образовательной системы, когда количество гуманитарных часов неуклонно сокращается (а чтение подобного учебника требует внимательности и, так сказать, индивидуального подхода). Тем не менее хочется побыть добрым пророком и предположить, что через несколько лет количество квалифицированных читателей поэзии возрастет в геометрической прогрессии.

Понравился материал? Помоги сайту!