Елена Костюкович: «Последний роман Эко я переводила без любви»

В интервью с Еленой Костюкович, переводчицей всех семи романов Умберто Эко на русский, много раз звучало слово «почему». Почему автору «Имени розы» не удался последний роман, почему Эко не любил мистификаций, и почему в последние месяцы жизни ушел из старейшего издательства Bompiani. Но возникли еще и важные «когда»: мы узнали, когда в России выйдет новая книга Эко и появится первый русский нон-фикшн о литературных технологиях писателя.

Елена Костюкович сделала перевод «Имени розы», будучи совсем юной выпускницей филфака. Опубликованный в 1988 году, он стал одним из главных литературных событий перестройки. С тех пор связка Костюкович — Эко для российского читателя неразрывна. Переводчица уехала в Италию, преподавала в университетах, работала литературным агентом, написала роман «Цвингер» и кулинарно-культурологический нон-фикшн «Еда. Итальянское счастье». Но что бы она ни делала, все равно во-первых и в-главных оставалась русским голосом Эко. Об итальянском писателе, ушедшем из жизни три месяца назад, мы поговорили во время недавнего визита Костюкович в Петербург.

— Умберто Эко умер в нужную минуту, чтобы не испытывать отчаяния по поводу собственного распада. Он написал все, что хотел. Более того, мне кажется, последний роман «Нулевой номер» можно было бы и не публиковать. (История об итальянских журналистах, распространивших в начале 1990-х легенду, будто Муссолини жив, вышла летом 2015 года в издательстве Corpus. — Ред.) Текст не сильно удачный. Я переводила его в общем без любви.

— Почему?

— Переводчик всегда знает, если книжка плохая. Перевод хорошего романа предполагает, что ты находишь вызов в каждой строчке. После каждой страницы говоришь: «Ах, какой класс получился!» А тут, сколько ни стараешься, класса не выходит. И каждая новая фраза оборачивается тоскливым: «Ну, как-то надо вылезать из этой проблемы…»

— То есть вы не рекомендуете читать «Нулевой номер»?

— Нет, рекомендую, наоборот. «Нулевой номер» очень человечно показывает, как желания, замыслы, планы, наброски, которые могли бы оформиться в большой интересный текст, у человека уже на вылете — из жизни, из профессии — оборачиваются небольшой трогательной притчей. Но она тем самым легче осмысляется, приближается к нам, обыкновенным людям. «Нулевой номер» — более простая и человечная книга, чем остальные эковские романы. Не надо ее презирать за то, что она не так хороша.

— Была у Эко возможность — физическая ли, интеллектуальная ли — сделать роман лучше?

— Конечно. Это был вопрос времени, его не хватило. Это заметно даже по концовке, которая фактически скопирована из «Маятника Фуко». Многие вещи нужно осмыслить, выносить, сделать своими. Я знаю, как это действует, даже по себе. Когда переводила «Пражское кладбище», потребовалось много времени, чтения и спокойных размышлений, чтобы придумать язык главного героя, мошенника и предателя Симоне Симонини… Думаю, если бы у Эко было еще года два, мы бы увидели совсем другой «Нулевой номер». Их ему не было дано.

«Выйти из Bompiani — все равно что выйти из Италии»

— Когда вы в последний раз общались с Эко?

— В декабре, на коктейле по случаю Рождества в газете Corriere della Sera. Присутствовало человек 200—300. Обычно мы с профессором Эко поднимали совместный тост и на таких сборищах, и когда вместе путешествовали, и когда встречались для аперитива в баре на улице Данте. А тут он мне вдруг так уныло говорит: «Принеси мне томатный сок, ладно?» И сидит, даже встать ему трудно. Я не подумала, какой он больной и что умрет. Я подумала: «Какой он старый стал, Боже, как это печально». Принесла ему томатный сок дурацкий и не постеснялась пить наш с ним обычный виски. Мы немножко побеседовали, потом пришли другие, они тоже хотели общаться с профессором, и я ушла домой. У меня не было предчувствия, что это последний раз.

— О чем вы говорили, помните?

— Он в тот момент, к собственному удивлению, замутил новое издательство. Дело в том, что Bompiani, в котором Эко проработал почти 50 лет, в 2015 году расщепилось. Компанию приобрел ее крупнейший конкурент — принадлежащая Берлускони медиагруппа Mondadori. Произошло нечто невероятное: появилась издательская глыба, у которой нет соперников. Это как если футбольный клуб премьер-лиги приобретет своего главного противника, включит футболистов в свой состав — и с кем ему играть?

После этой катастрофы около пятнадцати интеллектуалов покинуло Bompiani, Эко был среди них. Думаю, для него пойти на такой шаг было примерно как покинуть родной дом или страну Италию. Bompiani было домом Эко, он опубликовал там сорок-пятьдесят собственных книг и провел через издательские советы еще по меньшей мере 400, в том числе пришедших из России — например, Юрия Лотмана. Так вот, эти пятнадцать несогласных, я в том числе, объединились в маленькое частное издательство «Корабль Тезея», Эко начал его финансировать.

— Какой смысл закладывался в название?

— У Плутарха есть притча: когда Тезей отправился в путешествие, корабль пришлось ремонтировать. Во время ремонта заменили постепенно все детали, и не осталось ни одного клочка, с которым судно отправлялось в странствие. Философский вопрос ставится таким образом: это тот корабль или другой?

— Какие планы были у Эко на новое издательство?

— Думаю, он просто хотел помочь своим друзьям. Но при жизни результатов не увидел: «Корабль» практически бездействовал. У меня самой все тоже пришло к какому-то нулю, проекты, которые делались для Bompiani, куда-то канули. Роман «Цвингер» вышел в Bompiani в момент распада, так что книгой некому и некогда было заняться. Непонятно, кого и где искать. В России таких историй немало…

Это явно не радовало профессора Эко. Не радовало его и то, что Италия, освободившись от Берлускони, вовсе не взлетела до небес, особого подъема не случилось. После берлускониевского двадцатилетия не произошло взрывного развития, как после муссолиниевского, за которым последовало сказочное время — экономический бум, немыслимый взлет культуры, фильмы Феллини, Висконти, Антониони, книги Витторини, Павезе и Моравиа. Сейчас этого не произошло. Ну выбрали в парламент несколько довольно приличных людей... Умберто Эко стало скучно, это сказывалось на его жизненном тонусе, немножко вялом.

— Он отражал это в последних газетных колонках?

— Отражал. Резонировал, как старый дед. Давал советы — наизусть учить «Илиаду», поменьше сидеть в Facebook. Никакой популярностью, как вы понимаете, это не пользовалось. Одно дело — в качестве совета говорить нечто остроумное и яркое, другое — давать такие унылые советы… Политическая публицистика последних лет скоро выйдет в издательстве Corpus — это будет здоровенный том, в Италии он уже напечатан под заголовком «Pape Satan Aleppe» (строка, с которой начинается седьмая Песнь дантевского «Ада», не поддается переводу и однозначной интерпретации. — Ред.) и с подзаголовком «Хроники жидкого времени».

— Вы будете участвовать в переводе?

— Нет, но у Corpus есть целый круг постоянных переводчиков. Думаю, книгу могут выпустить за год.

«Эко никогда не любил мистификаций»

— Может ли так случиться, что у любителя мистификаций Умберто Эко припасены какие-то еще тексты, о которых мы не знаем?

— Нет.

— Почему?

— А он никогда не любил мистификаций. Эко описывал чужие мистификации и именно этим был избавлен от необходимости мистифицировать самому. Вот Ромен Гари наслаждался такими вещами — напечатал под именем Эмиля Ажара роман «Вся жизнь впереди» и выиграл Гонкуровскую премию, которую никогда не давали дважды одному и тому же человеку. Григорий Чхартишвили любит мистификации: наплодил псевдонимов — Борис Акунин, Анатолий Брусникин, Анна Борисова… Что касается Умберто Эко, то он не работал под псевдонимами, если не считать, что когда-то в юности подписывался Дедалус — как Стивен Дедалус, герой Джойса. Но это было буквально несколько месяцев: Эко использовал псевдоним для кружкового юмора, когда не верил, что произведение пойдет в печать.

Думаю, центральным качеством Эко являлась полная внутренняя свобода. «Заставить меня нельзя», — всем своим творчеством и поведением говорил Умберто Эко, и для меня это камертон жизненный, мне кажется, только так и следует жить. Он ненавидел пошлятину. Во всяком случае, не допускал ее. Такие люди, как правило, не оставляют посмертных посылок в будущее.

Почему Питер — не «бург»

— Что вы сейчас чувствуете, через три месяца после ухода Эко?

— Он был мне близким человеком, мне жалко, грустно. Но все правильно, ему можно уже было сейчас умереть, чтобы избежать старческого распада. Но больно. Друзья, близкие, родственники, уходя, оставляют после себя большие дыры. Так и живем среди этих дыр.

— Чем будет дальше заниматься Елена Костюкович?

— Я много себе напланировала — книжку об Италии еще одну делаю. Она будет про архитектуру, кодовое название — «Физиономии городов». Это для путешественников или для тех, кто никуда не поедет, но хочет прочесть для каждого места отдельный портрет, узнать, чем Модена отличается от Мантуи. Я-то их отличу, образно говоря, даже по форме вилки в ресторане. Слышу выражение «пармская красавица» — и уже догадываюсь, как эта женщина выглядит. Надеюсь, после тридцати лет жизни в Италии и постоянных занятий историей искусства я хоть как-то сумею объяснить, почему не существует общей Италии и какими мне представляются разные округа, области, города, бурги. Я хочу окончательно включить слово «бург» в русский язык. «Бург», или «борго», — это не деревня и не город.

— А что это?

— Германское слово «бург» ведь знаете?

— Конечно: «Петер-бург».

— Только Питер — не бург. Он, во-первых, больше — в итальянском борго живет от 100 человек до 20 тысяч. Во-вторых, Петербург плоский, а в борго должны быть горка или пригорок. На горке — укрепление. В-третьих, борго создается самопроизвольно. Его не строит аристократ вокруг своего замка. Его возводят свободно сошедшиеся люди вокруг рыночной площади. Это то, что складывается из многих человеческих воль — из желания жить вместе по общепринятым правилам. Правила эти исторически диктовались традицией, религией, климатом, экономикой. И возникает чудо итальянское, а потом приезжие восхищаются, говорят: «Ах, мы были в Губбио, и нам там очень понравилось». — «Что понравилось?» — «А там отлично!» Ну вот я хочу минимально попробовать объяснить, из чего устроено «отлично».

— Есть ли какая-то конкретика по сроку выхода, издательству?

— Я за три года хочу закончить. Наверное, выйдет в Corpus'е, хотя книгой интересуется и National Geographic… Постоянно еще меня мучает и план написать одну художественную книжку. Она будет о молодых годах Бэра, одного из героев романа «Цвингер». Действие «Цвингера» происходит во Франкфурте в 2005 году и включает флэшбеки из 1980-х — 1990-х. Но есть там небольшая линия, когда Бэр в 1960-е жил в Израиле и служил в израильской армии. Так вот, в «Цвингер» не попал и не должен был попасть еще один сюжет, связанный с 1966 годом, когда Бэр покинул Израиль и переселился в Европу. Там должна происходить одна поразительная сцена. Эта сцена не дает мне покоя. Роман будет маленьким, страниц на 200—300. И еще он должен жить отдельно от «Цвингера», но многое объяснять в «Цвингере» — я пока не очень понимаю, как это закрутить.

— 1966-й… Речь идет о студенческих волнениях в Европе?

— Мы останавливаемся в ту секунду, когда понимаем: «Сейчас рванет». В 1966-м все уже созрело, но еще не рвануло. Это был последний год, когда единство европейского общества было сильнее, чем разрозненность. Если туда поместить человека с таким опытом страдания, с таким желанием рефлектировать, как у Бэра, то можно о многом напомнить — из того, что мы забыли и уже не учитываем. Кроме того, роман впитает в себя одну русскую тему, связанную с выходом страны из сталинизма и не полным еще вхождением ее в застой. Эти две линии будут между собою взаимодействовать… Хотя я вот тут вам политинформацию читаю, и это глупо, потому что в романе главное — не политика, а кто как кого любит, как прижимает к себе. В литературе всегда необходимо это физиологическое ощущение жизни.

— Переводами будете заниматься?

— Нет. Но у меня возникло желание немедленно сесть и написать что-то небольшое о переводах из Умберто Эко. Вот сейчас прямо. За два-три месяца. По следам работы над переводами. Из этого вполне может получиться книжечка про технологию построения эковских романов. По сути, про их углубленное чтение: как Эко пишет про еду, как представляет своих героев физически, куда они бегут по территории романа, как строятся пространства, так называемые экфрасисы. Эту работу в принципе можно делать, не читая ничего дополнительно. Если проведу, как намерена, месяц в спокойствии, вне своей собственной библиотеки и квартиры, то начну кропать…

«Чтобы переводить Эко, нужна тайная бесовщинка»

— Известно, что роман «Имя розы» вы сами выбрали для перевода, найдя в спецхране. А был ли момент, когда Эко выбрал вас — как переводчика, друга, собеседника?

— Да нет, я приехала знакомиться с писателем, уже будучи его переводчиком, и мы сразу нашли общий язык.

— Он вообще переводчиков выбирал?

— Их выбирать может только тот, кто хорошо понимает литературу региона, куда переводчик эти книжки тащит. Другое дело, что личности масштаба Эко обязательно имеют штатных агентов — целую свиту. Профессор ежегодно приезжал на Франкфуртскую ярмарку этаким свадебным генералом — презентовать какую-нибудь новую книгу. А я, будучи замученным жизнью литературным редактором-агентом, сидела за своим столиком и ждала его появления. Профессор Эко возникал в агентском зале, за ним шло человек восемь, за ними еще любопытствующие. Это было целое шествие. До смешного. Был год, когда у Эко болело колено, его катили на колясочке. За ней тоже тянулся весь этот караван необыкновенной длины.

Переводчики на связи с издателями в своих странах, а уже издатели — с эковскими помощниками. Умберто Эко имел особо доверительные отношения с испанской переводчицей Хеленой Лосано, она его бывшая студентка. А вообще нужна какая-то тайная бесовщинка, чтобы удачно переводить Эко, — она, безусловно, есть и в немце Бурхарте Кребере, и в венгерском переводчике Имре Барна.

— Правда ли, что Эко распространял инструкции для переводчиков?

— Это, скорее, миф. Для «Имени розы», по моему представлению, инструкций не было. Для «Маятника» были, но краткие. А инструкцию к «Острову накануне» я опубликовала на своем сайте. Она представляет собой четыре страницы, главное в которых — рисунок корабля, выполненный Эко. Там ходят какие-то журавли по кораблю, с лапами такими длинными. И подписано, как называется, по мнению профессора, на английском, французском, нидерландском и итальянском языках каждый отсек судна. Но мне при переводе, как вы понимаете, это совершенно было бесполезно: русских аналогий он не знал и знать не мог... Гораздо полезнее была для меня собственная мама-кораблестроитель.

«Для меня каждая проданная книжка Эко — чудо»

— Если говорить о главном в творчестве Умберто Эко, то для меня это — восстановленный дух Просвещения, трезвость мышления. Насколько востребованы сейчас эти идеи в России и в Европе?

— Вы попали в десятку. Больше всего на профессора Эко повлияла философия энциклопедистов и вообще культура времен Французской революции. Французский язык для него практически родной. Антицерковный дух свободной мысли, отрешенной от религии, для Эко — цель и счастье. Эко не поместил в эпохе Просвещения ни одной книги, но ее дух присутствует, думается, во всех романах. Однако Эко видел в этом времени и очень опасные мифопорождающие и конспирологические тенденции. Всевозможные шарлатаны, Калиостро, граф Сен-Жермен — они появились во второй половине XVIII века во Франции, которая искала путь к разумному знанию. Главная дилемма для Эко: как может быть, что чудовищ рождает не только сон разума, но и активная работа разума?

Насколько просветительство востребовано сегодня? Если вы хотите мое суждение или чтобы я повторила то, что, по-моему, думал профессор Эко, — просветительство, безусловно, нужно. Одновременно приходится признать, что на победу просвещения нельзя даже надеяться. Из-за фрагментарности нашего сознания, несвязанности между собой каналов коммуникации можно ожидать, что неквалифицированная картина мира восторжествует. Настоящее опытное знание раньше хотя бы отличалось тем, что оно было доказуемо. Как в физических опытах: подключил электричество — лягушка дергается, значит, теория гальванизма справедлива. А сейчас ты не знаешь, почему лягушка в гифке дергается. Может быть, это просто мультипликация. Где повторяемый, квалифицированный опыт? Мы не можем отличить его от визуального трюка. Где квалифицированный оратор? Где наглый дилетант? Как сказал сам Эко, на одном иерархическом уровне находятся лекция нобелевского лауреата и бред деревенского дурачка... В социальных сетях его за это клеймили и продолжают клеймить.

— Почему в таком случае мы продолжаем читать Эко?

— Вот этого я не знаю. Правда. Ведь от читателя требуются время, терпение, любопытство… Квалификация, наконец… Я всякий раз удивляюсь. Для меня каждая проданная книжка Эко — чудо и радость. Доверить себя новой, длинной книге — поступок.

Понравился материал? Помоги сайту!