«В этом акте моей жизни я все делаю в полусне»

В петербургском издательстве «Пушкинский фонд» выходит пятый том Сочинений Елены Андреевны Шварц (1948—2010). В него войдут тексты, несобранные и неопубликованные при ее жизни, — и, в частности, дневники, которые она вела в разные годы. COLTA.RU публикует фрагмент дневника 2007 года. Благодарим Кирилла Козырева, предоставившего нам его текст.

5 июля 2007 г.

Налитые, как пуля, шарики репейника, внутри которых зарождается темно-малиновый цветок, мягкий свет пасмурного полудня, белые граммофончики вьюнков — и как представишь, что все это летит в бессветном ледяном пространстве куда-то… Уютность, мама так ее ценила в каком-то смысле, противостоит этому сохранению полета во мраке, цветочек на окне. Красный абажур — мещанство — в нем тайный [знак] героизма, собственно, тот же, что у страуса, прячущего голову в песок. Искусство без примеси вот этого уюта (или как бы его ни назвать — земного устроения), оно бесчеловечно — Вагнер, например.

8 июля 2007 г.

Вчера ездила в город без Хоки. Мы договорились с Юлей Куниной и ее мужем Деннисом встретиться у метро на канале Грибоедова. Был такой солнечный вечер. Я встала на мосту и закурила и только тогда заметила, что в нескольких метрах от меня лежит укрытое покрывалом тело женщины, руки и ноги раскинуты, туфельки торчат носами к небу. Прохожие спокойно обходили ее, и потому я подумала, что это манекен, перформанс какой-то. Тем более что милиционер поставил на край покрывала банку пепси, чтобы оно не взвивалось. Я спросила продавца, что это, он сказал — шла и упала. — Она неживая? — Да, неживая. Довольно долго она лежала, пока не увезли.

Юля порадовала, сказав, что хотя у меня очень острая индивидуальность, но нет никакой патологии.

12 июля

Вчера сидели с Хокой на лугу у реки. На том берегу с мостков вошла в воду женщина с большим рабочим телом и отвисшими полными грудями — без купальника. Она медленно шла и приговаривала Оредежу — «Какая у тебя вода сегодня холодная! Как в тебе холодно!»

15 июля 2007 г.

Ровно год назад мы с крошкой Хокой поселились в доме писателей, и в этот день Марина Георгадзе, царство ей небесное, написала мне письмо прощальное, я не успела его прочитать — проклятый директор не дал открыть комп, и я ответила ей, когда она уже не могла прочитать.

Сегодня какой-то мужик лет сорока назвал меня бабушкой. Какая ж я ему бабушка… Помню, как мне было больно, когда маму стали так называть, и теперь больно. Когда мы осознаем себя как личность, мы принимаем ее вместе с качеством юности как принадлежащим нам вместе с «я», а старость осознается как чуждое, привходящее… «Униженье старости растет на шипах при каждом повороте».

22 июля 2007 г.

Вчера гуляла с Хокой у Никольского, с наушниками проигрывателя на голове, в полной отстраненности и в то же время читая и внимательно следя за Хокой. Как Дузе говорила, о которой приходится писать, — пятый акт моей жизни. Зашла в кафе из новых, выпила кофе, и Хоку даже не прогоняли. И завтра опять на дачу. На автоответчике было сообщение из «Знамени», что повесть моя в наборе. Я ее совсем забыла. В этом акте моей жизни я все делаю в полусне. И так давно ни строчки стихов.

24 июля 2007 г.

Как многообразен внешний мир, как будто дело чести Создателя, чтобы на огромном пляже не было двух одинаковых песчинок. Их не может быть, я уверена. Но мир душевный и, конечно, духовный гораздо менее многообразен, чувства и боль у всех почти одинаковы, и духовные переживания — они поднимаются по дороге, маршрут которой святым хорошо известен. То есть чем сущностней, тем ближе к единице.

26 июля 2007 г.

Сегодня приехал Том [Эпстайн].
Вчера Хоке было плохо.

Болезнь Хоки.
Однажды я в машине увидела метавшийся перед колесами кусок картона и приняла его за сбитую собаку. Я так закричала, утробно, как будто призрак всех будущих бедствий лежал на дороге.

11 августа 2007 г.

Бедой обернулась Сиверская для Хоки. Он заболел — позвоночник или уж не знаю что — то ли от реки холодной, то ли от спуска по крутой лестнице. Мне здесь лучше, чем ему. Но если ему плохо, то и мне так же. Ездили с ним (как ему было больно, он кричал) в город в жару, потом на такси в пробке в цирковую клинику. Там его страшно терзали, огромный мужичина сдавил ему горло и голову, чтобы снять рентген, но он бился головой… Так и не удалось. Потом брали анализ крови, тоже со второго раза. В общем, ужас и кошмар, плохая клиника. Прописали уколы, теперь я нашла здесь милую женщину, которая делает уколы — Людмила — и денег не берет, ношу ей конфеты. Еще подружилась с двумя сестрами, финками, — Еиной и Верой Ивановной. Сегодня они угощали пирогом с черемухой и рассказали, что дом через один от нашего был раньше базой отдыха «Первомайской зари», или Мюнценберга, а там ведь мой дедушка был директор, наверно, бывал здесь, а может, и маму привозил с собой. И так мне стало тоскливо, что и дедушку я никогда не видела, и маму спросить не могу…

Еще они мне показали фотографию нашей Оредежской улицы 1902 года. Прямо на месте у нашего дома, его тогда, конечно, не было. Березовая аллея, и сейчас стоят старые березы кое-где. Стоит нянька с младенцем, какой-то мальчик почему-то на коленях, еще люди… Тоже так грустно.

Когда с Хокой возвращались из города 9 августа, очень рано, чтобы не попасть в жару, я, стараясь не думать обо всем этом ужасе, сочинила стихотворение в редчайшем жанре сельвы.

Еще все время перезваниваюсь с Леной Поповой, у которой боксер болеет суставами, и она страдает, как я.

15 сентября

Сегодня вспомнила после того, как Боря сказал — надо вам взять псевдоним Сельвинская — по сельвам, — как Сельвинский написал Юлии Александровне о моих стихах четырнадцатилетних — если это вправду писала девочка 14 лет, то она гений.

20 сентября

Увы, увы, у меня нашли глаукому на начальной стадии. Болезнь, которая неизвестно отчего возникает, с какой скоростью течет к слепоте и не излечивается, но только сдерживается. Врачиха сказала, что лет пятнадцать. А больше мне никак не нужно. Может быть, связано с сужением сосудов позвоночника. Пора уже ясно понять, что все идет к концу. Только из-за Хоки хочу еще жить. И холестерин очень повышенный, что чревато. А что будет тогда с Хокой, если я умру внезапно? Кто-нибудь позаботится. И город стал чужой, и по нему почти невозможно проехать, чудовищные пробки уже в два часа дня, и все к этому привыкли. Ладно, не о чем жалеть. Чужой мир. Сегодня получила визу в Америку, и поездки близятся к концу.

21 сентября

Сегодня был [Геннадий] Комаров и принес верстку уже «Вина седьмого года». Он надеется издать ее до моего отъезда. Это уже седьмая будет книга, не считая двухтомника у него. Он хочет еще издать третий дополнительный том — два сборника, что после двухтомника, — все, что я написала в новом веке, — и прозу и пьесу. Если будем живы. Я ему безумно благодарна. Действительно, как мало кому за всю жизнь. И все же обидно, что он почти нигде их не продает. Конечно, время еще такое, но принимают же все-таки какие-то магазины книги других издательств. Ну да ладно.

Сегодня еще звонил [Александр] Миронов. Мы с ним договорились встретиться в середине октября.

23 сентября 2007 г.

Сегодня была солнечная погода, и мы пошли в Никольский садик, где Хока залез на ступеньки памятника кораблю, погибшему в японской войне. Это было очень смешно — японец.

Вчера звонила Ира К. из Парижа, ночью говорит — какое счастье! Я говорю — чье? — еще не понимая, с кем говорю. Она хочет встретиться со мной. Она когда-то поцеловала мне руку в прихожей.

25 сентября

Сегодня получила деньги — «зарплату» в «Вита Нове». Но за квартиру заплатить не хватит, все кроссовки истерлись, я их выбросила — пришлось купить новые. Зато они сами будто несут.

Вчера отдала Геку [Комарову] верстку, обещает до моего отъезда.

Сегодня ходила с Хокой на Сенной, а потом в Юсуповский, где он поражал гуляющих своими прыжками через барьерчик, потом бегал. Была какая-то акция, и мне дали воздушный шарик, но пока я покупала у сада книгу древнерусских деловых посланий, шарик вырвался и, поднявшись очень высоко, полетел в сторону канала над домами. В саду, прижавшись спиной к дереву, стоял человек, которого я уже видела в Никольском в такой же позе, прижавшись к дереву, в русской рубахе и с прутиком в руках. Он меня тоже узнал и поклонился.

26 сентября 2007 г.

Сегодня позвонили из Праги и пригласили на фестиваль в июне. Счастье. Мамин любимый город. И, наверно, единственный, где я действительно хочу побывать. Майкл Марч там главный. Я его смутно помню, но почему-то он теперь в Праге. Будет тридцать лет без двух месяцев со вторжения [и] как мы с мамой ехали на пароходе «Николай Гоголь», и я слушала у окна — подслушивала — новости.

Вчера еще были в Измайловском саду, где разрушили совсем деревянный театр, и остался только каркас — как маленький Витебский вокзал.

Завтра надо лазером чистить зрачок — после операции наросла пленка. Опасаюсь немного.

1 окт[ября]

Видеть стала гораздо лучше, только плавает что-то перед зрачком. Сегодня звонил Марч, и они мне прислали приглашение, так что надо только дожить до июня.

Вечером заходил Миронов, он очень переменился, долго мялся и не мог объяснить, чем он так был взволнован и что за детективная история <...> Но еще кажется, что он безумен. При этом он как-то умом просветлел и очень много и связно говорил. Например, почему я сказала, что мы с ним антиподы, он думает потому, что я в стихах все возвышаюсь, а он падает. Я ему говорю, что последние десять лет я не возвышаюсь и все меньше пишу о Боге, что вообще мне природно говорил, что стихи отошли, а он пишет прозу без конца и начала вроде «Последней ленты [Крэппа]» Беккета. А что вообще хочет делать что-то, какие-то пассы, которые посылают случайным прохожим что-то хорошее, и об этом знает только он и Бог.

Вспоминал, как в детстве из школы уходил блуждать по городу, чтобы чувствовать себя бесприютным, не возвращаться к своим простодушным и неродовитым родителям. Что он жалел, что не знает родословной. И всякое такое. Я ему — но мать-то вы любили. Он — я ее полюбил только уже в агонии.

И город стал чужой, и по нему почти невозможно проехать, чудовищные пробки уже в два часа дня, и все к этому привыкли. Ладно, не о чем жалеть. Чужой мир.

Он выглядел очень изможденным и постаревшим, полысевший, почти без зубов. Но по-своему красивый. Он съел огромное количество кислой капусты и говорил — какая очаровательная капуста. А я — шарман. Шарман.

И так мы сидели такие старые, измученные и такие единственные. А потом уже я стала намекать, что надо идти с Хокой, он вдруг в прихожей потемнел лицом, что-то бесовское появилось, и говорит — а вы не боитесь, что я сошел с ума и сейчас вот вас по голове ударю? Я посмотрела на него и вижу, что он и правда — борется с собой, чтоб не ударить. И как-то шуткой сняла все это. Потом мы его проводили до Измайловского, и он говорил, что раньше ненавидел неоновые вывески, а теперь они кажутся ему просветами куда-то. Еще интересно говорил, что мы жертвенные животные. И я вспомнила, что кто-то уже написал статью с таким названием о поэзии. Я ему показалась усталой, и правда, я устаю от Д'Аннунцио, от посылания подборок, да просто устаю, устала.

На прощанье я ему говорю — сделайте какой-нибудь пасс в мою сторону — и он так пылко меня расцеловал.

9 окт[ября] 07 г.

Вчера сдавала кровь на гормоны, врач с трудом нашла мою вену и долго ужасалась, какие они у меня. А потом вскрикнула — а кровь не идет. В общем, в муках взяла, но сказала, что кровь даже тянется. Что ноги должны болеть — пока не болят.

Ночью в три, когда я уже в ночной рубашке дочитывала на кухне статью об итальянском фашизме Устрялова, — звонок в дверь. Хока очень удивился — неурочное время. Кто там? Саша. Я говорю — я уже сплю. Он — я книжки вам принес. Тогда я быстро оделась и открыла. Там стоит Миронов в просторном, довольно элегантном черном пальто, с цветами и действительно книжками, принес мне три своих томика. Не знаю, почему я ему все-таки предложила выпить чаю. Он стал рассказывать, что Галя его разбудила, что сын пьет… и долго, долго бессвязно говорил. <...> Он выглядит и правда лет на семьдесят. А глаза глубокие больные.

Сегодня получила имейл от Андрея, что он на этой неделе хочет уйти — из жизни. Умоляла не делать этого.

31 октября

С муками приехала 27 в Америку. Опять долго выясняли — часа два, говорили, что не хватает какой-то бумаги и что без нее виза моего вида не имеет значения. Я так устала после перелета, и потом эти муки и унижения. Когда я нашла эту бумагу, они попросили еще какую-то анкету, и все это длилось мучительно долго. Когда я вышла, Лоры среди встречающих не было, я решила, что она ушла, села в такси, шофер разрешил позвонить с его телефона, оказалось, что Лора все-таки в аэропорту. В гостинице номер был оплачен, но и туда меня не пустили — полной чашей вкусила — девица за стойкой требовала кредитную карту или семьдесят пять долларов, первую я оставила дома, а деньги истратила на такси. Еле живая, униженная и измученная, долго ходила перед гостиницей и ждала Лору.

Думала, помру. Но утром оклемалась, увидела кораблик, и поехали с Лорой кататься по реке Чикаго промеж небоскребов всех видов немыслимой изобретательности и красивых, потому что в них отражается. Но порой и сами они красивы. Потом обедали в какой-то гостинице и поехали в Висконсин.

Озеро Мендота — университет и город Мэдисон на перешейке меж двух озер — Мендота и Монона. Я живу в уютном номере почти на берегу Мендоты. Сегодня утром первый раз в жизни купалась в бассейне рядом с гостиницей. Потом ездили с Лорой на берег Мононы и там пытались читать, но поднялся ветер. Огромная мертвая рыба на берегу, вдали купол Капитолия, дома и заросли. Гуси пролетали, причудливо меняясь местами в полете над нами. Я читала книгу Маринетти о Д'Аннунцио, которую нашла в библиотеке, — о нем огромное множество, их мне не достать будет в России. Лора мне во всем помогает. Я к ней привязалась. Завтра лекция, а в голове пусто.

7 ноября 2007 г.

Вчера было чтение в библиотеке, я читала хорошо.

Сегодня утром гуляла далеко вдоль озера, три гуся с криком вап-вап пронеслись надо мной, странная полоска земли вроде мыса уходит в озеро, там священные могилы индейцев, огороженные цепью.

Потом лекция, скорее занятие, я говорила очень гладко и долго без перерыва час пятнадцать минут, открывая интересные для себя вещи в Черепе и странно с ним связанном Невидимом охотнике. Я не знала — прочла в интернете — что кожу Марсия повесили на дереве и она издавала звуки и двигалась, когда пела флейта, — бессознательный путь к Невидимому охотнику.

Как все получается слитно в этой системе, все перекликается. Я впервые была собой довольна. И слушали внимательно и с интересом, задавали осмысленные вопросы.

Ленинградская метафизическая школа — ввела новый термин.

Лора уехала, без нее грустно, она удивительно помогала во всем и понимала меня.

7 декабря 2007 г.

Так долго не писала дневник, была в Америке.

Сегодня посетили меня Тимур Нодарович Чхеидзе и Лена Попова. Он почему-то захотел, чтобы я перевела «Дон Карлоса» Шиллера. Я, обремененная Аннунцием, видела лучший способ отказаться предложить перевод в прозе, а не двухстопным ямбом. И неожиданно он согласился. А тем самым подписалась. Я сама уже предложила перевести сцену пробно. Ну что ж мне делать. Он рассказал, как однажды одна швейцарская графоманка, жена одного главного режиссера, благодаря которой театр два раза съездил в Женеву, написала пьесу о Распутине и хотела, чтобы [Кирилл] Лавров, она была в него влюблена, сыграл главную роль. И, конечно, БДТ не мог это ставить, но русский театр в Тбилиси поставил. И вот Тимур, мама и эта дама стоят в коридоре, и кто-то им объявляет, что премьера состоялась. И Тимур говорит, что надо отправить телеграмму. И эта дама заявляет — я подумаю. А мама, которая уже достала блокнот для текста телеграммы, говорит — странно, что пьесы вы пишете, абсолютно не задумываясь ни разу, а для телеграммы вам надо подумать.

И, в общем, так грустно стало мне.

27 дек[абря] 07 г.

Все пытаюсь перед сном взламывать корку памяти — твердой и сформированной — набор воспоминаний, и обнаружить под ней живую реку, где ничто не пропадает.

А вообще схожу с ума, работая сразу над двумя неподъемными трудами.

Сегодня уехал Андрей Ч., гостил три дня. Завтра придет Том, он сегодня приехал.

31 [декабря]

Жаль выбрасывать белую пышную, как облако, розу, подаренную Мироновым на Рождество. Грустные мысли. Все время работаю. Сегодня заходил Кира с Васей, они гуляли с Хокой у Никольского. Ночью думала, что после известного события все во мне омертвело и выжжено. Это очень печально. Мне почти все безразлично, кроме здоровья Хоки. Купила японские гравюры — виды на Фудзи — и рассматриваю порой. Но некогда. Шиллер и Д'Аннунцио мешают.

Понравился материал? Помоги сайту!