Без языка

Сегодня жюри премии «Русский Букер» определится с выбором лауреата. Премиальный сезон подходит к финишной черте: по заведенному порядку «Букер» объявляет свое решение предпоследним, а дальше, уже в новом календарном году, высказаться предстоит только премии «НОС». О «Букере»-2013 как еще об одной упущенной возможности всерьез поговорить о том, что происходит с русской прозой, — Елена Рыбакова.

Шанс получить «Букер» есть у пяти книг короткого списка (в шорт-листе их шесть, но Евгений Водолазкин с «Лавром» с дистанции, понятно, сошел — только что он стал лауреатом «Большой книги», а две премии в одни руки за одно и то же сочинение в России, как известно, не дают). Тут важно подчеркнуть, что этот шанс есть у любой книги, даже так — у всех пяти финалистов шансы примерно равны. Кого поздравлять сегодня вечером, пока совершенно неясно: лауреатом может стать и Маргарита Хемлин с «Дознавателем», и Андрей Волос с «Возвращением в Панджруд», и уже отмеченный «Букером» восемь лет назад Денис Гуцко с романом «Бета-самец», и Андрей Иванов с «Харбинскими мотыльками», и совсем уже экзотический Владимир Шапко с прозаической поэмой «У подножия необъятного мира» (жанровый подзаголовок «поэма» не помешал жюри включить текст уральского автора в список претендентов на премию за лучший роман; впрочем, это, кажется, самый незначительный вопрос, который «Русскому Букеру» стоит задавать). В отличие от «Большой книги», где выбор лауреата номер один всегда предсказуем (исключением пока стали только 2012 год и дружное голосование академиков против главного фаворита Тихона Шевкунова за совсем бесцветный роман Даниила Гранина), давать прогнозы перед вручением «Букера» — заведомо попасть пальцем в небо. Всегда понятно, как проголосуют сто человек (столько или примерно столько выбирает «Большую книгу»), никогда не знаешь наверняка, как проголосуют пятеро членов букеровского жюри. Самое показательное, что это уже давно никому не интересно.

Казалось бы, вот она, интрига: исход забега неясен, шансы нескольких претендентов примерно равны, публика с жадностью следит за сообщениями информагентств, букмекеры принимают ставки. Ничуть не бывало — итог сегодняшнего голосования интересен разве что самим шорт-листерам с их группами поддержки, а больше никому. На третьем десятке своего существования первая книжная премия свободной России рутинизировалась настолько, что ее результаты перестали волновать даже литературное сообщество. Можно подумать, речь идет о политических выборах, по поводу которых всем все ясно и всем неинтересно задолго до объявления результата, и это, конечно, вполне серьезный диагноз свободной России как таковой.

Не исключено, что «Букер» выдохся первым просто потому, что раньше других начал. Сути дела это не меняет — родовые проблемы у больших российских литературных премий общие (за скобки здесь выводим разве что Премию Андрея Белого). Первая и главная — тотальный кризис института экспертизы. Экспертов, основных регулировщиков премиального поля, в каждом разговоре о премиях хочется взять в кавычки. Дело не только в преследовании корпоративных интересов (хотя чем, кроме корпоративных интересов редактора серии женской прозы в издательстве «Астрель» и по совместительству эксперта «Большой книги» Елены Холмогоровой, можно объяснить попадание «Тети Моти» Майи Кучерской не только в короткий, но и в длинный список?). Бог бы с ними, с корпоративными интересами. Хуже другое: эксперты наших литературных премий не считают нужным отчитываться по существу своей экспертизы. Из сценариев премиальных церемоний как-то улетучилась та часть, где проговариваются принципы, обнародуются концепции и уточняются позиции. О сути дела мы больше не говорим — совсем как в публичной политике, ведь и так все всё понимают. Главным словесным жанром в премиальном деле осталась здравица на фуршете — сперва очередному лауреату, потом русской литературе в целом. Отвечать за свой голос, если ты эксперт, — не перед литературой в целом, а всего лишь перед коллегами — да кому это, в самом деле, нужно? Вы что же, и через три года помните, какое — поименно — жюри привело к победе «Цветочный крест» Колядиной? Несчастье иметь такую память во времена, когда все всё понимают и никто ничего не говорит. В смысле, кроме тостов.

По какому праву собрание случайных людей, ничем, кроме собственного неотрефлексированного вкуса, не руководствуясь, отбирает случайные книги и на каком основании это кого-нибудь должно всерьез занимать?

«Русский Букер» здесь всего лишь нагляднее других демонстрирует болезнь, поразившую главные наши премии. В жюри «Букера» по традиции рекрутируются люди, которым в принципе не о чем разговаривать и не о чем договариваться — настолько разные части идеологического и эстетического пейзажа представляют они. О чем, в самом деле, могут спорить Евгений Маргулис из старой «Машины времени» и Елена Погорелая из нынешних «Вопросов литературы»? Какое продуктивное несовпадение в нюансах может возникнуть в разговоре литературоведа Сергея Белякова и философа Владимира Кантора? К чему подведет этот нестройный хор председатель жюри и прошлогодний лауреат Андрей Дмитриев? Почему все эти люди решили, что роман, самый инерционный по состоянию на сегодняшний день жанр, непременно может проговаривать какие-то важные для нас здесь и сейчас смыслы и за это стоит награждать? По какому праву собрание случайных людей, ничем, кроме собственного неотрефлексированного вкуса, не руководствуясь, отбирает случайные книги и на каком основании это кого-нибудь должно всерьез занимать? Наконец, при чем здесь 1,5 млн рублей, которые сегодня вечером достанутся случайно осчастливленному лауреату?

Если бы перед присуждением «Букера» имело смысл делать какой-то прогноз, я бы сейчас не задавала эти вопросы, а говорила бы только о «Харбинских мотыльках» Андрея Иванова. Это и правда самый сильный роман нынешнего шорт-листа, он явно заслужил отдельного разговора без всякой связи с теми, кто будет его судить и (если случайности сойдутся) награждать. Таллинский житель Андрей Иванов пишет о русской эмиграции первой волны, причем делает это так, что о сегодняшних русских за пределами России, читая его книгу, нельзя не помнить. Но самое любопытное, что о 1920-х и о наших современниках он говорит языком тех самых 1920-х — по-вагиновски интонируя фразу и выдерживая дистанцию между персонажами, по-остапбендеровски, по-булгаковски играя опереточными мотивами. У Андрея Иванова получился роман о поисках языка — о том, что говорить о сегодняшнем сегодняшним языком нельзя, потому что этого языка нет. По большому счету, об этом же написан и «Лавр» Евгения Водолазкина — чтобы рассказать о современном герое, нужно забраться в языковые дебри XVI века, а больше этого героя не из чего конструировать. Два весьма заметных романа года сошлись в этой точке, и как раз здесь стоило бы начать разговор всерьез — хотя бы на букеровской церемонии. Если бы там кто-нибудь готов был заговорить.

Понравился материал? Помоги сайту!