Поэт, предприниматель и Протей

Николай Некрасов наконец-то обрел полноценную и современную биографию. Известный литературовед, специалист по его жизни и творчеству Михаил Макеев создал жизнеописание, на первый взгляд, очень герметичное и даже подчеркнуто нерефлексивное. Автор уклонился от разъясняющих его позицию и метод предисловий и финальных обобщений. Книга начинается нарочито ex abrupto, с тезиса о равнодушии Некрасова к своим корням, и заканчивается сценой некрасовских похорон и слухами об отсутствии нажитых «капиталистом» богатств. Ничего лишнего (и личного) — ничего, что выходило бы за пределы недлинной некрасовской жизни. Однако это — лишь поверхность, за которой скрываются глубина, фундированность и полнокровность изложения. За внешним аскетизмом, сдержанностью и непритязательностью автора просматривается хорошо продуманная стратегия (а не только форматные ограничения серии ЖЗЛ, в которой выходят очень разные по типу повествования и качеству биографии). В книге Макеева новый подход к жизни и творчеству Некрасова упрятан в сгущенное, насыщенное политическими, экономическими и идеологическими экскурсами, крепко сбитое повествование. В чем же новизна этого подхода?

Некрасов предстает в книге Макеева не как расколотый надвое поэт народного горя и предприниматель-«капиталист», но как цельная личность, в восприятии которой не существовало конфликта между законным зарабатыванием денег и воспеванием тягот простонародья. На раздувании этого противоречия строилась вся дореволюционная рецепция Некрасова, да и в советском литературоведении оно подспудно существовало, но было табуировано. Хотя Макеев специально не разъясняет, каким образом снимается этот конфликт (можно было бы это сделать для вящей прозрачности и усваиваемости), вся канва повествования ткется и вышивается для того, чтобы его снять.

© Молодая гвардия, 2017

Читатель постепенно понимает, что Некрасов, бросивший гимназию и не получивший никакого серьезного образования, с юношества был удивительно предприимчивым человеком, способным быстро принимать оптимальные решения, впитывать прогрессивные идеи, моделировать поведение, развиваться и преодолевать трудности. Если он ошибался — как при подмочившем его репутацию обделении Белинского деньгами во время запуска обновленного «Современника» в 1847 году или при поднесении Муравьеву-вешателю льстивой оды в 1866-м, — то он умел извлекать из провалов этические уроки и даже сублимировать моральные мучения в сильные поэтические тексты. И, не предаваясь унынию слишком долго, шел дальше. В середине 1840-х годов Некрасов твердо усвоил от Белинского очень прогрессивную по тем временам идеологию служения социальной справедливости и честного накопительства, больше всего напоминавшую протестантскую этику, памятную всем по гончаровским героям Адуеву-старшему и Штольцу. Благодаря «неистовому Виссариону» впитал Некрасов и демократические убеждения именно как систему взглядов, но не образ жизни (его барские замашки отмечали многие современники). Наконец, едва ли не самый главный урок Белинского заключался в обретении Некрасовым нового поэтического голоса: найденная поэтом в середине 1840-х интонация сгущенной социальности (на грани безнравственности, как говорили цензоры), умения достоверно имитировать разные сословные голоса в поэтическом газетном фельетоне была встречена в кружке великого критика на ура и задала новый вектор развития русской поэзии. Можно думать, что социальная лирика и издание журнала, приносящего пользу обществу и материальную выгоду издателю, — это две грани единой стратегии, между которыми в сознании Некрасова не было противоречия. Но многие читатели думали иначе: если его конкурент — издатель-миллионщик Краевский «нажил миллионы», то, стало быть, и Некрасов составил себе огромный капитал?

И вот здесь читателя книги Макеева ждет разочарование: ни новым Ротшильдом, ни Штольцем Некрасов не был. В отличие от Краевского, Некрасов вел потенциально прибыльный «Современник» нерасчетливо, списывая огромные долги покойных и арестованных сотрудников (Добролюбова, Чернышевского и их родных), а сам беря деньги из кассы. Тщательно изучив все сохранившиеся конторские (то есть бухгалтерские) книги журнала за 1860-е годы, Макеев приходит к выводу, что если и можно говорить о чистой прибыли Некрасова от «Современника», то в эти годы она равнялась всего 15 тысячам рублей, взятым им из кассы на покрытие своих расходов. Возможно, в конце 1850-х годов, при резком увеличении числа подписчиков, журнал и приносил доход, но позже издание стало дефицитным. В завещании Некрасова не значатся ни ценные бумаги, ни банковские вклады (все они были, например, у Гончарова). Откуда же тогда брались деньги на покупку имения Карабиха (около 15—20 тысяч рублей), дома в Чудовской Луке, поездки за границу, осмотры у лучших европейских докторов, 50 тысяч рублей отступных при расставании с Авдотьей Панаевой?

Макеев предполагает, что основной доход Некрасова с конца 1850-х и до начала 1870-х годов составляли карточные выигрыши от коммерческих игр (типа преферанса), однако детальной реконструкции этой интереснейшей стороны жизни Некрасова в книге, увы, почти нет, хотя автор бегло набрасывает картину богемной жизни Некрасова в петербургском Английском клубе, где партнерами поэта по карточной игре были министр императорского двора Александр Адлерберг, камергер Александр Абаза и другие яркие экземпляры аристократической и властной элиты тогдашней империи. Более того, разбросанные по книге детали позволяют порассуждать об изменении типа и структуры доходов Некрасова на протяжении 30 лет: если в молодости он и правда составил небольшой стартовый капитал благодаря издательским предприятиям (на «Петербургском сборнике» он заработал 2000 рублей чистыми) и вложил его в издание «Современника» в надежде на большой и стабильный доход, то с конца 1850-х лишь карточные выигрыши приносили большие суммы, так как журнал при большом обороте, но часто при отсутствии наличных денег в кассе такого профита не давал.

Так книга Макеева превращается из унылого жизнеописания, какие до этого господствовали в некрасововедении, в остропроблемное и интригующее объяснение экономической логики и поэтического мышления Некрасова, между которыми было много общего (об этом предшествующая, строго научная, книга автора). Автор вдумчиво и неторопливо объясняет современному читателю, почему Некрасов принимал те или иные финансовые и творческие решения, почему ошибался. Описывая заблуждения героя, Макеев не стремится обелить и оправдать Некрасова, хотя в некоторых пассажах, признаться, такое стремление все же чувствуется — например, в эпизоде с бунтом молодых сотрудников «Современника» Жуковского, Антоновича и Елисеева против издателя. Но даже если это так, автор каждый раз показывает, какую идеологию исповедовали обе стороны конфликта и какой она видится в большой исторической перспективе.

Жизнь Некрасова, предъявленная читателю в двух смежных перспективах — с точки зрения его издательского бизнеса и с точки зрения его поэтического становления, — конечно, могла быть дополнена многочисленными отступлениями о картежной и охотничьей страстях Некрасова (о женщинах в книге говорится достаточно). Но и без того довольно для научно-популярного жанра. Это биография предпринимателя и поэта в одном лице.

Если говорить о лейтмотивах, на которых держится любая биография, нам показалось, что одним из стержней повествования, несомненно, служит идея о своеобразном «протеизме» Некрасова (Макеев не использует это понятие, которым принято описывать свойство поэтического мышления Пушкина). Автор проницательно объясняет успех поэзии Некрасова у читателя и его роль в истории русской поэзии удивительной способностью приписать себе и пережить как собственные любые чужие горести и общественные язвы. На самом деле, свойство это может быть спроецировано и на поэтику Некрасова — на его инновативное многоголосие, умение передать чужое слово и «другую» точку зрения в стихах. Эта многомерность и подвижность поэтического мира Некрасова, умение слушать и слышать музыку общественных изменений, шум времени, городской гул, сельскую тишину и стоны и были тем, что отличало его от других поэтов и в итоге сделало каноничным. Это свойство (социальная восприимчивость, помноженная на историзм) хорошо смыкается с той особенностью характера Некрасова, которую Макеев называет стремлением держать нить современности в своих руках и откликаться на социальные изменения и в журнале, и в стихах. Кажется, именно эта страсть к постоянному вслушиванию в ход времени, страсть быть в авангарде изменений и не давала Некрасову унывать и опускать руки (хотя и такие периоды были в его жизни, как пишет Макеев, в 1874—1875 годах), помогала мужественно сносить закрытие журнала, многочисленные болезни и умудряться работать во время самой страшной из них — медленного и адски мучительного умирания, которое вызывало леденящий ужас даже у такого циника, как Салтыков-Щедрин.

В итоге читатель приобрел не просто еще одну (какую по счету?) биографию «великого русского поэта», но важный объясняющий нарратив, который, надеемся, будет замечен не только в России и освежит взгляд на Некрасова, совсем не популярного и не конвертируемого в западной русистике, но часто именуемого русским Гейне, Бодлером или Уитменом — со всеми вытекающими отсюда следствиями.

Михаил Макеев. Николай Некрасов. — М., 2017 (серия «Жизнь замечательных людей»). 463 с.

Понравился материал? Помоги сайту!