Чары и античары: по следам Рильке в России

1 апреля в Москве завершилась масштабная выставка «Рильке и Россия», посвященная связям поэта с русской культурой. СOLTA.RU рада возможности опубликовать отрывки из «русского дневника», написанного швейцарской писательницей Ильмой Ракузой специально для этого проекта и опубликованного полностью в выставочном каталоге.

Назовем стечением обстоятельств или счастливым случаем то, что я отправляюсь в Россию по следам Рильке. Рильке и Россия — они сопровождают меня уже давно. Детство я провела в Триесте, неподалеку от замка Дуино, где Рильке написал свои великолепные «Дуинские элегии». Переезд в Швейцарию приблизил меня к таким местам, как Бад-Рагац, Мюзо и Рарон. Во времена моего студенчества я год училась в Париже и со стихами Рильке отправлялась в Люксембургский сад, к Родену, или к загадочной «Даме с единорогом» в музей Клюни или страдала, как и Мальте Лауридс Бригге, от анонимности большого города. Чувство защищенности давало мне пение в русском церковном хоре. Россия была моей страстью, я изучала — вдохновившись в детстве чтением Достоевского — славистику. Переводом Рильке «Слова о полку Игореве» я обзавелась давно, а исследователя «Слова» Дмитрия Лихачева я встретила в 1969 году в Ленинграде, когда год работала над своей диссертацией в Публичной библиотеке. Здесь, где летом 1900 года Рильке провел несколько недель, изучая труды по истории искусства (Публичная библиотека тогда называлась Императорской), я изо дня в день делала выписки из книг о пушкинском времени и символизме. Копировальных машин не было, полагаться надо было на руку и память. Свои впечатления о русской Пасхе я получила в 1970 году в Никольском соборе: иконы в золоте, песнопения, запах ладана, сияние свечей и неукротимая радость: Христос воскресе! Этот торжествующий возглас преобразил серую советскую обыденность, все вдруг залилось ярким светом и стало вне времени. «Бог — желтый», — записала я тогда и нашла у Рильке в книге «Часослов» этот заветный цвет. Любознательность привела меня из Ленинграда в такие древнерусские города, как Великий Новгород, Ярославль и Ростов Великий, где я увидела чудесные церкви, пережившие разорение революций и войн. И все-таки это была совсем не та Россия, которую узнал Рильке за семьдесят лет до того.

В 1972 году я выходила замуж в маленькой деревушке в швейцарском Бергелле (долина Брегалья), а свадебный пир устраивали в отеле «Палаццо Салис» в Сольо, в комнате, обшитой изумительными панелями, где летом 1919 года Рильке написал удивительное эссе «Первозвук». Спустя несколько лет я вместе с Феликсом Филиппом Ингольдом издала в «Журнале славянской филологии» письма Марины Цветаевой к Рильке и начала переводить произведения Цветаевой. Много лет я занималась творчеством этой русской поэтессы, которая справедливо видела в Рильке равного себе, хоть встретиться им так и не довелось. После смерти он для нее стал мифом, как для самого Рильке мифом была Россия.

Мое отношение к этой стране с течением времени претерпело множество изменений. Близкие друзья умерли или эмигрировали, мой взгляд приобрел ясность и стал более критичным, нет причин идеализировать или ностальгически приукрашивать действительность, и выносить резкие суждения я тоже не берусь. Мой девиз — смотреть, слушать. Различать. Россия — большая страна, сложная, бесконечно трудная для понимания, потому что вся пронизана противоречиями. C давних пор пытаются решить, к Западу или к Востоку принадлежит Россия. Еще в XIX веке славянофилы и западники бились по этому вопросу не на жизнь, а на смерть. Маятник качается то в одну, то в другую сторону в зависимости от политической конъюнктуры. И каждый может сам создать себе свой образ России. Без двойственности чувств не обойтись. Наивен тот, кто еще цепляется за «русскую душу». Самую большую в мире страну, охватывающую множество часовых поясов, можно понять только в противоречии.

Итак, я в России, иду по следам Рильке, следую по некоторым пунктам его маршрута, слежу за его интересами, склонностями на протяжении двух с половиной недель. Прошу заметить: лишь по некоторым из пунктов его маршрута. Киев и Полтаву, которые после распада Советского Союза находятся на Украине и куда после Майдана, аннексии Россией Крыма и военного конфликта в Донбассе попасть со стороны России очень трудно, мое путешествие не захватит. Много лет назад я была в многоглавом, расположенном на берегу широкого Днепра Киеве, в древнем Печерском монастыре и Софийском соборе, а также посетила Бабий Яр, где в 1941 году немецкими оккупационными войсками были расстреляны тридцать три тысячи евреев. Однажды я завтракала в Киеве у переводчика Целана Марка Белорусца, его квартира — книжный рай — окнами выходит на тенистую улочку Старого города. Нет сомнений, Киев стоит того, чтобы туда поехать. В другой раз.

Москва, 16 мая 2016 года

Приземлились в «Домодедово» в 16:30. Серо, моросит мелкий дождь. Паспортный контроль продолжается около часа, перед каждым окошком длинная очередь. Но водитель из турагентства здесь, с поднятой табличкой. <…>

Перед Большим Москворецким мостом, где в феврале 2015 года убили Немцова, огромная пробка. «Депутаты, — возмущается водитель, — расчищают себе путь милицией с мигалками, а нормальные люди должны ждать. Безобразие!» Протесты не помогают, все остается по-старому. Чтобы добраться от моста до гостиницы «Будапешт», нам понадобился час, пешком можно было дойти минут за двадцать. Тошнотворный запах выхлопных газов. Какой там блеск кремлевских куполов! И колокола Ивана Великого молчат.

<…>

17 мая

Ближе к полудню пришла Анастасия Александрова со своей небольшой съемочной командой, Валентином и Борисом, и мы отправились в Российскую академию живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой, дом 21, где находилась мастерская Леонида Пастернака, которую Рильке посетил вскоре после приезда. Шли по Кузнецкому мосту, пользующейся всеобщей любовью пешеходной улице, украшенной довольно безвкусными арками, увитыми искусственными цветами, к «Детскому миру» — огромному магазину игрушек и товаров для детей — мимо вызывающей ужас Лубянки. Детский рай и пыточная тюрьма — Сталин, без сомнений, знал толк в парадоксах.

21 мая

В семь утра уже на Ярославском вокзале, отсюда идут поезда в ярославском направлении и до Дальнего Востока. Впервые я стояла здесь осенью 1969 года, а несколько месяцев спустя на транссибирском поезде доехала до первой станции, Ярославля. Нескольких часов хватило, чтобы получить представление о том, какая атмосфера царит в поезде: как пассажиры укладывают свой багаж, достают провиант и раскладывают шахматные доски, как обживаются в купе, потому что в дороге, быть может, придется провести целую неделю. Мое сегодняшнее путешествие — только до Ростова Великого, хотя табло манит такими пунктами назначения, как Омск и Владивосток. Но на этот раз вокзал не вызывает у меня тоски по дальним странствиям. Его серьезно модернизировали, громадный холл из-за появившихся перегородок, лифтов, ресторанов кажется мелким, а перроны отодвинулись от вокзала. Никаких тебе бабушек с тележками, торгующих пирожками, а вместо терпеливо ожидающих поезда пассажиров рядом с горками багажа — деловито спешащие прохожие. Только шехтелевский фасад вокзала в стиле восточного модерна сумел не потерять лицо.

Перед посадкой в вагон проводница проверяет мой паспорт и билет, потом мне приходится сделать огромный шаг, потому что от перрона до подножки вагона расстояние сантиметров в сорок. Удобные сиденья, все очень добротное и современное. Тянущийся мимо ландшафт милый и естественный, потому что не загроможден рекламными щитами, бензозаправками и всем тем, что окаймляет обычно автотрассы. Там и тут виднеются деревянные дома с наличниками, речушки, пруды, колокольни и поля, поля до самого горизонта. Облака гоняются друг за дружкой, но в Ростове Великом, этом древнем городе на озере Неро, небо уже по большей части голубое. На небольшой вокзальной площади — мирно дремлющие собаки и жизнерадостный водитель, который останется в нашем распоряжении весь остаток дня. Сегодня День города, сообщает он нам, с музыкой, танцами, всякими мероприятиями. Мимо одноэтажных домишек, то красивых, то грозящих вот-вот развалиться, — к знаменитому кремлю, который возвышается перед нами, похожий на иллюстрацию в альбоме. Нищий — или это паломник? — протягивает руку, по его выдубленному лицу не угадать возраст. Да и вообще здесь словно выпадаешь из времени. Если бы не стайки радостных школьников, прошлая Россия вытеснила бы действительность. Белые церкви и золотые купола, крепостные стены и колокольни, митрополичий дворец и тенистые дворы. Только мы пришли в святой квартал, как начинается волшебный колокольный перезвон. Рильке бы порадовался. Церкви внушительны, с каменными иконостасами в полвысоты, напоминающими леттнеры, алтарные преграды, — смелое нововведение патриарха Иона делает украшенное фресками внутреннее пространство шире, более открытым. По ходам с внутренней стороны крепостной стены и крутым деревянным лестницам мы попадаем на смотровую площадку, с которой открывается вид на кремль, город и сверкающее металлическим блеском озеро Неро. Ветрено, но балюстрада придает устойчивость. <…> И вот мы в звоннице одной из колоколен и смотрим, как звонарь ловко орудует руками и ногами, заставляя звучать прикрепленные к длинным бечевкам большие и малые колокола, слушаем меняющийся ритм и нежное или гулкое созвучие, искусство в своем роде. Звонят два или три раза на дню. В советское время колокола молчали, между 1930 и 1980 годами девяносто процентов колоколов были переплавлены, металл пустили в основном на вооружение.

В саду — небольшой павильон, где продают пирожки и свежий мятный чай. Вокруг цветущие яблони и поля одуванчиков, над которыми носятся насмешницы-ласточки. Это первая встреча с ликующими вестницами лета, хороший знак.

Когда мы покидаем кремль, повсюду царит праздничный настрой. Женщины в русских национальных нарядах подносят напитки, звучит музыка. На выезде из города мы видим, как по окраинной улице, шатаясь, бредет одинокий человек, уже изрядно напраздновавшийся. А что, если нет праздника? Лучше не думать о провинциальной тоске посреди темной ростовской зимы.

Дорога ведет нас в сторону Углича, в поселок Борисоглебский, что в девятнадцати километрах от Ростова, он знаменит своим монастырем. Дорога без разметки, с редкими выбоинами, обрамленная сказочным смешанным лесом. На память мне приходят строчки Рильке из «Часослова»:

Равнину, ширь ее и ветер,
под небывалым небом этим
леса лихие покорят.
А деревушки к нам летят
и колокольным звоном,
как некогда, и как сегодня
везде, куда ни бросим взгляд ^[1].

Деревушки проезжаем и мы, и часто деревянные дома разрушены, заброшены. Борисоглебский производит на меня тяжелое впечатление. Кто здесь живет? Чем зарабатывают? Небольшой магазинчик, в котором Анастасия неожиданно находит себе красное льняное платье, едва ли дает ответ на этот вопрос. Он находится у дороги, поднимающейся к монастырю, булыжная мостовая поросла травой. Потом ворота — и вид на широкий монастырский двор. Нигде ни души, мы одни. Музейного оживления нет и в помине. Может быть, появится, когда монастырский комплекс отреставрируют. Кое-где проглядывают следы усилий, но в целом монастырь погружен в дремоту. С церковью, отдельно стоящей колокольней, небольшим кладбищем, со сторожевыми башнями и монастырскими постройками. Тишина, только ласточки кружат высоко в небе. Но вдруг, как гром среди ясного неба, — удары колокола. Медленные и равномерные, сопровождаемые бодрым стуком дятла. Это длится маленькую вечность. Пока к церкви не сойдутся поодиночке люди, монахи в черном одеянии. В пять часов удары затихают, сливаясь в вибрирующий перезвон. Вечерня!

Женщины в платочках тоже направляются к церкви. Ее темноту озаряет лишь мерцание свечей. И пение.

Борис, наш звукорежиссер, записывал тишину, пока в нее не вмешались колокола, дятлы и ласточки. Он улыбается молча. А в моей голове складываются строки:

Глаз стеклянный заката
над стеной неподвижен
ни раздора ни раздвоения
тишина теребит
на привале лужайку
склон в цветах
когда звук пробудится
в полноте колокольной
неистовством юных птиц

<…>

22 мая

<…> И вот мы уже снова в дороге, едем в Толгский женский монастырь, он должен исцелить нас от деревенской тоски. Эдуард с гордостью рассказывает, что его посещал даже сам Путин. После весьма дорогостоящей реставрации этот монастырь является образцово-показательным: с множеством церквей, строений, с гостиницей и рестораном, с огромными садами (монастырь на самообеспечении), с искусственными прудами, цветочными клумбами и тенистыми двориками. Монахини передвигаются на гольфкарах, с удобством преодолевая внушительные расстояния. Все ухоженное, аккуратное, образцовое. Вот только близости к Богу я не чувствую. Даже перед чудотворной иконой Толгской Божьей Матери, к которой толпами стекаются верующие. Темным пятном выглядывает она из-за лампад. Я кланяюсь и иду к Волге, которая течет за высокой монастырской стеной. <…>

23 мая

В 13:50 — <…> в Санкт-Петербург. Контроль безопасности на Ленинградском вокзале еще строже, чем на Ярославском, особенно для «Сапсана», аналога поездов TGV, который несется со скоростью двести пятьдесят километров в час и преодолевает расстояние между двумя самыми крупными городами страны всего за четыре часа и десять минут. Деревушки, поля и речки пролетают мимо, ландшафт растекается в картину Левитана. Причем пастельные тона становятся тем насыщеннее, чем дальше к северу мы продвигаемся. <…>

В Петербурге ослепительный день, безоблачное небо и двадцать пять градусов тепла. Люди одеты по-летнему и полны воодушевления. Таксист родом из Сибири привозит нас — отпуская остроты — в гостиницу «Анабель» (Невский проспект, 88). Гостиница расположена в тихом тенистом дворе, в стороне от суматохи легендарного проспекта. Но меня тянет туда, на залитый солнцем Невский. Эйфория света, который играет на водах Фонтанки и светлых фасадах дворцов, на кронах деревьев площади Искусств и на куполах, колоннадах и кариатидах. Нет сомнений, я люблю этот город, многократно воспетый Пушкиным, внушивший ностальгию Бродскому. Он — часть моей жизни, спрессованная, как мерцающая слюда. И я кланяюсь во все стороны: памятнику Екатерине Великой, Российской национальной библиотеке (Публичной библиотеке в мое время), каналу Грибоедова и Мойке, Русскому музею и Шереметевскому дворцу… <…>

24 мая

Сразу после завтрака — на Литейный проспект. Антикварный магазин, в котором я много лет назад покупала первые издания Ахматовой и символистов, еще закрыт. И я иду через парк к музею Ахматовой, напрасно высматривая рыжего кота, которого здесь все знают и любят. На стене дома — металлическая табличка с портретом Цветаевой и цитатой: «Старение есть отрастание органа слуха, рассчитанного на молчание» (И. Бродский, «1972 год»).

В одиннадцать часов — у Константина Азадовского на кухне. Никто не знает столько о Рильке и России, сколько он, что вылилось во множество написанных им книг, но тема, кажется, неисчерпаема. Несомненно, Рильке создал себе собственный образ России, идеализированный, с мессианскими чертами. Критически настроенные умы вроде Азадовского видят в этом наивность и даже китч. В своем юношеском избытке чувств Рильке не замечал политических аспектов, прославлял патриархальную, богомольную «святую Русь», которой он пророчил величие и будущее. И история наказала его, обманув. Но он уже выразил в словах «свою» Россию в шепчущих, звучных, часто глубоких строфах «Часослова», в русских стихах и бесчисленных строках писем. Внутренний образ проявился сильнее всего. Когда мы, уютно посидев за чашкой чая, идем по прямым улицам Петербурга, Азадовский замечает, что Рильке не любил Петербург. Слишком много гранита, слишком много фантомности (это читается в его стихотворении «Ночная поездка»). «Благословенный чудо-град» Москва с его холмами, округлыми церквями и старыми кривыми улочками воплощал матушку-Русь, в то время как «интернациональный» Санкт-Петербург излучал западный рационализм и инженерность. Как это у Андрея Белого в его блестящем романе «Петербург»: «Весь Петербург — бесконечность проспекта, возведенного в энную степень. За Петербургом же — нет ничего» ^[2].

Любопытства ради мы решили отправиться на Греческий проспект, 5, где Лу Андреас-Саломе весной 1899 года жила у своей матери, и на Лиговку, дом 35, где она обитала чуть позже уже вместе с Рильке. Сохранилась ли нумерация домов — это еще вопрос. Потом — на автобусе к Таврическому саду. Здесь они оба сидели и смотрели «Тараса Бульбу» в народном театре. Мы удовлетворяемся видом веселых отдыхающих, которые сидят на лавках или на светло-зеленом газоне, под голубым по-летнему небом.

<…>

26 мая

Поездом в Великий Новгород. Последний раз я была там сорок лет назад, но город, расположенный на реке Волхов, с его старыми церквями оставил яркие воспоминания. В Новгороде в 862 году осел Рюрик, основатель княжеской династии Рюриковичей, здесь рано закрепилось христианство и появились на бересте старейшие письменные свидетельства русской культуры.

В XIV веке Новгород вступил в Ганзейский союз торговых городов и завоевал такую известность, что на Западе его часто считали центром русского государства. Дела давно минувших дней. Во время Второй мировой войны линия фронта проходила вдоль Волхова, деля город на две части. Город подвергся массивным бомбардировкам, что повлекло за собой большое число жертв. Чудесным образом множество церквей выстояло. Белыми шкатулками стоят они, хрупкие и солидные одновременно. Как и церковь Спаса Преображения на Ильине улице, знаменитая своими фресками работы Феофана Грека (1378). Такого количества фресок этого мастера больше нет нигде, да и здесь они сохранились лишь частично. Вот пара святых, вот Авраам с ангелами, вот длиннобородый пророк, там крылатый серафим и в куполе — Вседержитель с пронзительным взглядом. Примечательна темпераментная, экспрессивная манера письма: мощный мазок, даже там, где Грек ставит светлые акценты. Ощущаешь взмах руки, жест альфреско, дыхание юга. На эмпорах (хорах) — тет-а-тет с удивительными фигурами. Безмолвно смотрят они в прохладное церковное пространство, многие — столпники — с высоты. Вокруг церкви — зеленый луг, за ним — тенистые дороги, окаймленные низкими домами. Кремль (детинец) расположен на другой стороне Волхова, туда ведет пешеходный мост. В центре — Софийский кафедральный собор, на позолоченном центральном куполе которого сидит металлический голубь, символ города. Самая старинная часть собора восходит к XI веку, на фреске — святые Константин и Елена, изображенные в византийском стиле. Киевский Софийский собор этот его меньший и более молодой собрат напоминает лишь отчасти. В Киеве с алтарной апсиды сияет мозаикой Мария, здесь доминируют фрески и густое золото иконостаса. Совершенно неповторимы романские бронзовые двери. Они были изготовлены в XII веке в Магдебурге и (согласно последним исследованиям) предназначались для кафедрального собора в Плоцке, а в Новгород попали лишь спустя двести пятьдесят лет (то ли были похищены, то ли получены в дар). Их поставили в западный портал Софийского собора и украсили надписями на латинском, греческом и церковнославянском языках. Магия повествования в аккуратных аббревиатурах.

<…>

В Юрьевский монастырь за городом нас привозит бывший военный летчик, который теперь на пенсии и работает таксистом. Он с удовольствием закладывает виражи, чтобы показать, на что способны он и его машина. Мужской монастырь, который Рильке и Лу Андреас-Саломе тоже посетили, расположен неподалеку от истока реки Волхов из озера Ильмень. День клонится к вечеру, у ворот дремлет пес, ни единой души. Наконец появляется монах, он с неохотой позволяет нам осмотреть Георгиевскую церковь, но «только быстро». Церковь восходит к XII веку, в одном из купольных сводов сохранились фрески, мы поднимаемся по множеству ступеней, и вот они перед нами, как и широкий вид на монастырские владения. Внизу, где сад, злобные комары. Места болотистые, влажные, и над ландшафтом «облака и ветер», как писала Лу ^[3].

Поездка на Ильмень-озеро занимает больше времени, чем мы предполагали, ни одна из деревень напрямую с озером не граничит, мы долго ищем дорогу, которая ведет к берегу озера. За ухабистой дорогой среди зарослей кустарников и другой буйной растительности обнаруживаем песчаную бухту. Но ничего идиллического нет и в помине: горы мусора, на воде масляные круги. И все же видно, какое оно большое, это озеро.

<…>

27 мая

<…>

В девять утра на микроавтобусе «Мерседес» мы отправляемся в сторону Твери, потом дальше, на Москву. Это будет долгое путешествие со множеством остановок, и особенно нам хочется увидеть крестьянский дом Спиридона Дрожжина, у которого Рильке и Лу гостили несколько дней. Первая остановка — Валдай, небольшой городок с несколькими прелестными домами и уютной церковью. Старых икон в ней нет, зато есть огромная печная труба, столик со стульями, чтобы писать записки, и красные пасхальные свечи. Служительница доверительно рассказывает нам о расположенном неподалеку мужском Иверском монастыре с восемью монахами. Батюшка Серафим часто брюзжит, потому что видит грехи, в которых люди не каются, это его сердит. Кстати, в монастыре можно и пожить несколько дней, только придется помогать на кухне. Простая душа эта женщина, сама непосредственность и рассказчица прекрасная. Я часто удивляюсь такой природной открытости.

Валдайский Иверский монастырь живописно расположился на полуострове озера Валдай, окруженный бесконечными лесами. Все здесь есть: церкви, хозяйственные постройки, гостиный двор, иконная лавка. Высокие белые стены защищают территорию монастыря. Женщинам вход разрешен только в платке и длинной юбке. Все это можно взять напрокат в особом домике («Платки-юбки»).

На обочине дороги попадаются прилавки с клюквой, медом, соленьями. Много покосившихся от ветра хижин, иные уже развалились. <…>

На трассе М10, которая соединяет Москву с Санкт-Петербургом, оживленное движение и повсеместные ремонтные работы. Все время пробки, объезды, светофоры. Тверь мы оставляем слева, держим курс на Завидово. Дрожжинская изба была перенесена сюда в 1937 году, после того как деревня Низовка вместе с сотней других деревень стала жертвой гигантского проекта затопления. Избу разобрали по бревнышку, каждое пронумеровали и снова сложили на новом месте. Даже могила Дрожжина переехала в Завидово, в сад возле дома.

Около пяти вечера мы наконец на месте, только деревенской жизни здесь нет и в помине. Вокруг — дома, чуть дальше — вокзал, сад граничит с железной дорогой, где громыхают товарные и скорые поезда, так что избу регулярно трясет. Внутри, правда, что-то сохранилось от первоначальной атмосферы: деревянные стены и полы, печь, деревянные лавки, кувшины, горшки, красный угол с иконами, сумрачная дрожжинская каморка с письменным столом, картинами, фотографиями, книгами, низкими притолоками, маленькими оконцами, зеленью за окнами. Все дышит архаичной укромностью, хижина — как ковчег в мирском океане.

Спиридон Дрожжин был неграмотным, сам выучился читать и писать и понял, что своими стихами трогает «народную душу». До Николая Некрасова, его кумира, Дрожжину было далеко, как и до больших крестьянских поэтов, таких, как Николай Клюев и Сергей Есенин, их пути в художественном отношении несопоставимы по значимости. Для смотрительницы дома Елены, которая угощает нас чаем и пирогами, нет сомнений в том, что Дрожжин достоин почитания. Она с гордостью рассказывает о школьных экскурсиях и просто посетителях, которые потоком идут в дом, где нет ни воды, ни туалета, но зато есть экспонаты и экскурсовод. Она сама приходит сюда почти каждый день, не в последнюю очередь потому, что нужно заботиться о кошачьем семействе: потомству всего четырнадцать дней. «Так что с мышами у нас проблем нет». Зато проблемой в летние месяцы остаются комары. Они набрасываются на меня, едва я выхожу в сад. Десятки укусов еще несколько дней будут напоминать мне о посещении дрожжинского дома.

В заметках Лу Андреас-Саломе тоже упоминаются комары (правда, в связи с деревней Крест-Богородское). Рильке умалчивает о таких банальностях, он слишком восхищен простой деревенской жизнью…

<…>

Что сказать? Я стою перед деревянным домом с сочными зелеными наличниками на окнах, злобствуют комары, оглушительно-беспощадно проносятся мимо скорые поезда, белая кошечка крадется к двери, Елена желает нам благополучно добраться до Москвы. От ее гостеприимства хорошо на душе. Можно двигаться дальше. Спасибо и до свидания.

Перевод с немецкого Владиславы Агафоновой

---

^[1] Rilke R.M. Gesammelte Gedichte. — Frankfurt.a.M., 1962. S. 78. — Пер. Е. Соколовой.

^[2] Белый А. Петербург. Москва. В 2 т. — Тула: Приокское книжное издательство. Т. 1. С. 56.

^[3] Andreas-Salomé L. Russland mit Rainer. Tagebuch der Reise mit Rainer Maria Rilke in Jahre 1900. — Marbach.a.N., 1999. S. 114.

Понравился материал? Помоги сайту!