Вспомнить Холина

15-летие со дня смерти Холина в публичном поле было отмечено статьей Алексея Конакова.

Кажется, что свободное поле интерпретаций — чуть ли не главное, что есть у читателя поэзии. Однако такая «свободная» попытка прочитать Холина «политически» вынуждает к спору. Особенно когда речь идет о новом поколении критиков, поэтов и читателей, для многих из которых опыт «лианозовской группы» играет гораздо меньшую роль, чем для того же поколения «Вавилона». В последние годы активно составлялись и переиздавались стихи Вс. Некрасова, Сатуновского; близкий к этой группе Эдуард Лимонов вновь активно стал писать стихи, в которых упорно воспроизводит поэтику многолетней давности, где сцепка «конкретизм — эротизм — тотальная ирония — остросоциальный посыл» уже не вызывает никакого культурного аффекта. Однако нельзя с уверенностью сказать, что для многих поэтов молодого поколения переиздание Некрасова и Сатуновского стало значительным читательским событием. Важной сейчас скорее оказывается линия «Драгомощенко—Скидан—Глазова» и далее. Но поэтические повестки внутри одного поколения значительно варьируются, и чем чернее становится воздух вокруг, тем судорожнее, быстрее меняются и они.

Геннадий Айги пишет в «Двух записях»: «бедность это серьезность (как серьезны дети)». Сейчас же кажется, что весь остросоциальный запал новой поэзии, так или иначе направленный влево, как раз таки очень серьезен (исключение составляют, может быть, некоторые тексты Никиты Сунгатова). Ни о какой актуальности «иронической» линии речи нет. В чем же мы бедны, гневны, истощены? И если революция (неважно, воображаемая или настоящая) — дело детей, то значит ли это, что внутри нее нет повода для детского смеха?

Любой поэтический текст можно прочитать политически.

В день смерти Игоря ни одна капля дождя не осквернила землю. Плотный от жары воздух прорвали земляные черви и смотрели на собравшуюся толпу людей голубыми глазами незабудок. Душу Игоря еще загодя с привычной медицинской ловкостью запихали в большой холщовый мешок. Не дожидаясь выноса тела из барака, мешок стал подпрыгивать и медленно подниматься. Под напором изнутри мешок прорвало крутым смехом. Из холщовой раны на стоящую внизу толпу пролился блеск золота и серебра. И те, кто собрались в бараке, открыли рты, чтобы на лету поймать и на халяву насытиться. В день смерти Игоря кончалась эпоха. Юноши и девушки принесли цветы, составляли хороводы. И никто не знал, нужно ли уже начинать танцевать. Собака ничейной масти с длинными ушами и лишаями на худых боках подошла к огромной куче говна у нескончаемого забора.

(Георгий Балл, «И когда умер Игорь Холин»)

Рассматривать Холина «политически», уделяя при этом внимание только «барачной» линии и хлесткому эротизму в его текстах, было бы ошибкой. Потому что есть не только «лирика без лирики», но и:

Человек
Сидит за тюремной решеткой
Лев
Сидит
За решеткой клетки
Береза стоит
За решеткой забора
Земля
За решеткой звезд

Холин выходит в космос вместе со всеми. Холин вообще космический. В стихах Холина критическая позиция настолько сильно срослась с лирическим субъектом, что земля поэзии больше его не притягивает, ее можно «как бы» покинуть. Но «критическое» здесь именно видоизменяет «лирическое», а не выталкивает его. Сам субъект в поэзии Холина все время ведет себя эпатажно. Кажется, что он, в какой-то момент осознавший себя в языке и только в нем, начинает самовыражаться, смачно шалить, так что порою его выходки буквально вырываются из страниц.

У Холина рога
На пояснице
Вы что
Хотите в этом убедиться
Внимание
Снимаю брюки
Прочь руки
Суки

Невозможно возводить «барачные» циклы Холина лишь к критике «машинности», «ассоциаций роботизированных людей», а уж тем более прописывать эту критику по правому ведомству, как это делает Конаков. Перед нами критика советского проекта и (что не всегда) советской действительности. Но разве можно утверждать, что эта критика проходит по линии «консервативной»? Тексты неподцензурных авторов тем и удобны, что позволяют рассматривать себя хоть справа, хоть слева и сопротивляются попыткам выявлять их эстетическое «политическое» в той уникальной исторической ситуации, когда политическая ангажированность, открытая политизированная позиция оказалась смертельно опасной. Но значит ли это, что «политическое» исчезает из этих текстов? Значит ли это, что наследующее неподцензурной традиции поколение 1990—2000-х может объективно осмысляться как аполитичное, а не как поколение, которому требовалось определенное время для осмысления актуальных поэтических традиций и нового состояния общества, которые мы получили на выходе из «неподцензурной литературы» и Советского Союза? Это поколение, мне думается, было не «изоляционистским», а, как мы видим сегодня, вполне готовым ответить на политический вызов времени, будь то переводы Андрея Сен-Сенькова, песни коллектива «Аркадий Коц» или стихи Станислава Львовского. Напомним, что автор статьи «Песня о Холине» в некотором смысле наследует известной позиции Кирилла Медведева, правда, искажая ее вызов до неузнаваемости. В этой связи уместно вспомнить опубликованную в последнем номере альманаха «Транслит» статью Жака Рансьера «Немая речь», в конце которой автор резюмирует: «Бесполезно противопоставлять иллюзию верующих в абсолютность литературы и мудрость познавших социальные условия ее производства. Литература — выражение индивидуального гения и литература — выражение общества представляют две версии одного и того же текста, они выражают один и тот же модус восприятия произведений искусства письма»; и ранее там же: «Народ создает поэму. Поэма создает народ».

Любой поэтический текст можно прочитать политически. Позиция же самого Холина по отношению к жителям барака объясняется не отстраненной критикой мрачного и смутного единого пролетарского тела, а тем, что он-то как раз полностью отождествляет себя с этим телом. Холин в его устранении «авторского я», которое позже проявится в пародийно-нарциссической игре, сам становится телом абортированной пролетарки, распластанной посреди барака, становится и дерьмом, в котором она лежит. Обратная сторона этой тотальной иронии и жестокого объективизма — это ужас, горечь по отношению к угнетенному народу, угнетенному в результате «великой революции» пролетарию, распиханному по баракам и все же существующему в своей ужасной витальности. Уже одно то, что поэзия Холина никоим образом не отрицает поэзию как «слабое место», поэзию, которая всегда на стороне угнетенных, делает ее подлинно политической.

На асфальте валяется
Папиросная

Коробка
В небе Солнце
Улыбается
Как живое
Один пьяный
Угодил башкой
В плевательницу
Один важный человек
Всунул глаз
В замочную скважину
Лица людей
Стерты
Как каблуки
Мне смешно
Я как все

Стремление к унификации истин не дает правой «критической позиции» состояться. Мы не можем отрицать, что то «советское», в котором зародилась лианозовская традиция, — это такое время, когда прямой политический нонконформизм был если не невозможен, то чрезвычайно опасен, однако запрос на нонконформизм как на критическую и демократическую позицию оставался и реализовывал себя главным образом через эстетическое, что позволяет нам любое искусство того времени рассматривать политически. Именно неподцензурное искусство и поэзия привносят в «советское» диалектику, которой культура СССР к 1950-м годам оказывается окончательно лишена. Как большое диалектическое дело можно рассматривать и барачную поэзию Игоря Холина.

Алексей Конаков с легкостью пишет: «В коллективном теле пролетарских трущоб можно было бы при желании увидеть обещание всеобщей апокалипсической стачки в духе Ф. Сореля или, по крайней мере, радостную надежду на преодоление смерти, как у Бахтина, однако интенция Холина направлена совершенно иначе». Но весь ужас состоит в том, что это сделать было нельзя. Само советское пространство (язык, вещи, события) не предполагало никакой возможности этого. Поэтому то, что мы сейчас читаем стихи Холина, — в некотором роде вариант беньяминовского чуда. Их могло бы не быть. Мыслить таким обвинительным образом значит мыслить политическое рядом устойчивых практик и формул, передающихся во времени и могущих быть актуализированными и реализованными в любой момент. Я же уверена, что природа политического обратна, предельно перформативна и в то же время «исторична», т.е. перформатив (включая перформатив языковой) неотрывен от времени, в котором свершается. Иначе говоря, Холин не мог захотеть или не захотеть сорелевской стачки, у него не было даже возможности этого выбора, и управление этой возможностью осуществлялось не им самим, не субъектом и даже не коммунистической партией. Страшнее всего помыслить производящую утопическую машину дискурсов советского — с какого-то момента — как существующую сама по себе, как самодостаточную. В таком случае партия со всем ее «бюрократическим тоталитаризмом» выступает лишь как теневой придаток этой машины. «В этом дискурсе без субъекта, своего рода тонкой карикатуре на “процесс без субъекта” (ср. Althusser), голос без имени вторит другим голосам в безымянном ответе невидимому Другому — неупоминаемому, но всегда присутствующему» (Патрик Серио, «О языке власти: критический анализ»). Здесь же уместным будет вспомнить и М. Геллера: «Советская система представляет собой диктатуру языка, и, чтобы бороться с ней, мы должны разрушить сначала язык диктатуры».

Звезда неба
Небо крыши

Крыша трубы
Труба дыма
Дым человека

Для меня стихи Холина, которые (так получилось) я узнала гораздо раньше, чем стихи Некрасова, Сапгира, Сатуновского, всегда будут стихами про «дым человека».

Конечно, роковым совпадением является некоторая причастность к лианозовцам Эдуарда Лимонова. Особенно если вспомнить, что НБП учреждалась как «художественная организация», как жест на перекрестке «эстетизации политического» и «политизации эстетического». Однако мы быстро поймем, что «эстетической» составляющей здесь нет места, эстетическое уходит из НБП буквально — вместе с физической смертью Курехина, с самоустранением Летова. Если и пытаться понять связь между поэзией лианозовцев и национал-большевизмом поэта Лимонова, между коммунизмом и национал-большевизмом Летова, то разве что через эти слова Паоло Вирно: «Европейский фашизм на рубеже столетий — это брат-близнец, то есть пугающий “двойник”, наиболее радикальных проявлений свободы и общности, которые возникают в ситуации кризиса основанного на труде общества. Это зловещая карикатура на то, что мужчины и женщины могли бы делать в эпоху всеобщей коммуникации, когда знание и мысль умело выдают себя за общее благо. Это превращение в кошмар того, что Маркс называл грезой о предмете. <…> Коротко говоря, новый фашизм предстает гражданской войной внутри пространства подневольного труда, пораженного технологической бурей и постфордистской этикой. Он очень близко затрагивает массовую интеллектуальность, автономистские и антигосударственные импульсы, любую “обычную сингулярность” и граждан, которых ожесточило общество зрелищ» («Тезисы о новом европейском фашизме»). Правое становится двойником левого, его отражением в кривом зеркале. Политическая ангажированность для молодых поколений становится подобной блужданию в темном лесу, в ночном тумане: «Посмотреть брату-близнецу в лицо означает поместить свою собственную практику в чрезвычайное положение, когда самый благоприятный ход событий всегда чреват катастрофой» (там же).

Изображая народ, труд и лирического субъекта в лучах разнузданного монотонного эротизма, травм и испражнений, Холин, по большому счету, наследует европейской литературной традиции — от Боккаччо до Бодлера. А поэтическая скатология в связке с темой народного, свойственная европейской пародии чуть ли не с момента ее возникновения, вообще является отдельной темой для углубленного исследования. Испражнения у Холина — это не только часть советской реальности, но и часть европейской культуры, часть письма и природы поэтического:

Когда будете
Выволакивать меня
Из дома
Чтобы прибить
К телеграфному столбу
Прошу
Не забудьте взять
Ночной горшок
Он
Как всегда
Под кроватью
В ногах.

Вот и Георгий Балл в прозе на смерть Холина описывает памятник ему как недостроенный памятник из кучи говна: «И когда умер Игорь Холин, мы все так и продолжали стоять в этом длинном бараке, с этим длинным забором, с этой кучей говна недостроенного памятника». Так и стоим.

Понравился материал? Помоги сайту!