С чистого стоп-листа, или Информационный консерватизм

Курс на консерватизм, обозначенный Путиным, построение острова «традиционных ценностей» требуют информационного оформления. Собственно, ограничение информации и является сегодня главным условием создания нового консерватизма. Дело даже не в том, что какая-то информация может быть «вредной» или «подрывающей основы». Дело в ее количестве. Общество постмодернити использует переизбыток информации как топливо. Диалектика тут такая же, как с самолетом: чем выше скорость, тем надежнее.

Для консервативного общества, напротив, переизбыток информации и высокая скорость ее обновления вредны. Недаром власть в таком обществе называет интернет «помойкой». Она испытывает страх перед необходимостью все время копаться в этом мусоре — то есть в каждом отдельном случае совершать выбор.

Информации при консерватизме должно быть ровно столько, сколько способна переварить госмашина и дать симметричный ответ. Акт Магнитского — это переизбыток информации, Pussy Riot — тоже переизбыток. Неконтролируемое количество информации деформирует контуры власти. В виде накипи она оседает на стенках, добавляет к титулу «власть» ненужные приставки: «власть, при которой умер Магнитский» или «власть, которая посадила Pussy Riot». Избавиться от этих определений сложно, лучше не допускать их образования.

Освобождение Ходорковского и Pussy Riot, частичная амнистия для узников Болотной имеют смысл и с точки зрения информационной безопасности. Тег «Ходорковский» подразумевал через запятую длинную цепочку — «тюрьма», «нарушение прав человека в России», «политзаключенные» и т.д. Это всё — язвы на теле консерватизма. Через них была возможность информационного заражения извне — с помощью «мирового общественного мнения».

Не то чтобы оно Путина сильно волновало — но это разрушало информационную гомогенность системы. Освобождение Ходорковского и некоторых других способствует избавлению от этих «открытых ран», позволяет «обнулить» имидж, начать все с чистого листа. И означает автоматическую герметизацию информационного поля. Александр Морозов замечает, что высылкой Ходорковского «Путин просто предпринял механический перенос нерешенной центральной проблемы всей политической системы — вон».

Это решение имеет и символическое значение. Это констатация того, что отныне есть два мира, Мы и Они, Здесь и Там. И то, что происходит Там — с Ходорковским или кем-то еще, — Путина как бы не волнует. Отныне есть Поле и Заполье. Логика нового информационного консерватизма — не отказ признавать Других (страны или людей — это невозможно сегодня), но постоянный акцент на том, что есть Граница (совпадающая с границами РФ). И реальностью является только то, что Здесь, а при пересечении границы, Там, вещи и люди как бы теряют свою вещественность, меняют качество, становятся невидимыми, исчезают. «Они для меня более не существуют».

«Мы сами решаем, когда новостей на сегодня больше нет».

Осуждение «виртуальной жизни» является необходимым условием оформления этой Границы. В очередной раз, 7 января, об этом говорил патриарх в интервью Дмитрию Киселеву. Виртуальное общение обычно противопоставляется некоему «живому человеческому». Это крайне архаичное и утопичное противопоставление — что будто бы физическое присутствие является главным критерием «живого». Показательный пример такого возвращения к «живому общению людей» сегодня — очередь к Дарам волхвов. Тут, конечно, вспоминается сорокинская «Очередь» — безо всякой иронии, — где, как мы помним, тоже происходило специфическое «общение».

Новые думские поправки, касающиеся борьбы с терроризмом, по сути, направлены против главного достижения цивилизации — скорости обмена товарами и мыслями. Это вписывается в стратегию информационного консерватизма. Если «скорость мира» нельзя убрать совсем — можно ее, по крайней мере, снизить, затормозить. Хранить любую электронную переписку по полгода есть идея в высшей степени консервативная. Интернет — это постоянное обновление. Хотя функция сохранения там тоже имеется («в интернете ничего не пропадает»), она не самая важная. Российское ноу-хау — делать акцент именно на хранении (а не сохранении) информации — имеет, опять же, важное символическое значение. Сделать хранение главной ценностью интернета — попытка его затормозить, обездвижить. Попытка остановить время.

Ограничение неперсонифицированных платежей (через службу «Яндекс.Деньги», Qiwi, WebMoney, PayPal и т.п.) на сумму более 1000 рублей и требование Федеральной таможенной службы, чтобы посылки из интернет-магазинов доставлялись по адресу регистрации покупателя и оплачивались только личной банковской картой (что, как предупреждают операторы, «безосновательно осложнит жизнь покупателям»), имеют в конечном счете одну цель. Задача консерватизма — увеличить сроки прохождения: корреспонденции, денег, информации, вообще всего. Снизить скорость общения с миром. Российская специфика в том, что для идентификации личности человека в большинстве случаев необходимо его физическое присутствие (удаленная идентификация, как в Америке, по номеру страховой карты или водительскому удостоверению невозможна). Таким образом и происходит возвращение к «живому общению» — в очередях за справками, штампами, подписями, копиями и разрешениями.

Информация теперь используется в качестве глушилки нового типа.

Еще три символичных действия в рамках информационного консервирования: запрет на занятие журналистской деятельностью (Аксана Панова), наказание за активность в блогосфере (увольнение Андрея Кураева из Московской духовной академии), пятилетний запрет на въезд журналиста в Россию (Дэвид Сэттер). Все это беспрецедентно.

Создание агентства «Россия сегодня» (которое начнет работать в марте) также имеет стратегическое значение для информационного консерватизма. Формально работа агентства направлена вовне, его дело — правильно информировать Заполье. Но на самом деле это информационная ПРО — средство раннего распознавания и упреждающего удара по потенциально опасным темам, угрожающим медиагерметичности России. Информация используется в качестве глушилки нового типа. Советские СМИ тоже умели создавать словесные завесы, какие-то тавтологические ряды, которые не несли реальной информации, но забивали мозг. Агентство также подчеркивает это разделение на Мы и Они.

Наконец, важная новость: «С этого года Федеральная служба охраны начнет проводить ежедневный мониторинг публикаций всех российских блогеров на предмет их отношения к власти. Силовики создадут специальную базу негативно настроенных граждан, которые размещают на своих интернет-ресурсах публикации оппозиционной направленности. Мониторить будут негативную либо позитивную окраску событий».

Тут интересна не столько попытка в очередной раз напугать сеть — важнее, что понятия «позитивное/негативное» приобретают наконец характер критерия. Из разряда оценочных, вкусовых они переходят в разряд конституирующих. Для такого рода оценки понадобится особая чуткость — это выводит ФСО на какой-то новый уровень работы со словом. Вместо фактов или информации самих по себе будут оценивать их стилистическую окраску, это существенно для консерватизма: вопрос «как», а не «что». Речь, заметим, идет не о запрете негативного — но о мониторинге «количества негатива». Наверное, для того, чтобы знать, какое количество позитива потребуется для компенсации.

Главной угрозой информационного консерватизма является комментарий.

В начале 2000-х в газетах и журналах резко ограничили количество тех, кто мог комментировать действия власти. Это делалось под видом специализации журналистов. Право оценивать (неважно, положительно, нейтрально или отрицательно) те или иные шаги власти осталось у политологов — остальные этого права лишались. Идея была в том, чтобы оставить в каждом СМИ примерно по одному «умному» — число комментаторов власти сокращалось, таким образом, до обозримого и контролируемого. Это вписывалось и в общую тенденцию деинтеллектуализации СМИ.

Но с развитием интернета эти меры оказались бессмысленными — в сети комментатор не нуждается ни в чьих санкциях. Возможность бесконтрольной оценки любого явления любым человеком — при том что эта оценка мгновенно становится известной другим — и есть сегодня главная угроза власти. И новые законодательные ограничения направлены на борьбу с этой культурой комментирования. На вопрос, каких изданий коснется ужесточение антитеррористического законодательства, один из авторов законопроекта, депутат Леонид Левин, пояснил: «...это все ресурсы, за исключением страниц, на которых вы не можете оставить, например, комментарий <...> Но сюда включаются все электронные почтовые сервисы, соцсети, торренты и СМИ, на страницах которых можно что-то комментировать». Слово в слово почти его повторяет депутат Андрей Луговой, еще один автор законопроекта: «Только сайт, где идет обмен информацией между пользователями, будет обязан регистрироваться (в уполномоченном органе. — А.А.). Если, например, вы открыли сайт, где пользователи не могут писать комментарии, то никого не уведомляете».

Комментарий тут, как мы видим, — ключевое слово. Все на самом деле вертится вокруг него. Возможность обмена мыслями, обратной связи с читателем, мгновенного отклика остается главной головной болью консерватизма. Из-за нее невозможно полностью закрыть крышку.

Было мнение, что до Олимпиады власть не будет ничем таким заниматься. Но, как мы видим, оформлению консерватизма не мешает ничто: оно идет полным ходом. Дело даже не в том, что кого-то ограничат или что-то в очередной раз запретят. Происходит перезагрузка самой матрицы: отделение «нашего» от «не нашего», информационное отгораживание России от мира.

Понравился материал? Помоги сайту!