Анна Шмаина-Великанова: «Власти нужна церковь как декорация»

— В статье, опубликованной на COLTA.RU по свежим следам события, был поставлен чрезвычайно важный вопрос: откуда сегодня может прозвучать ответ, соизмеримый по слышимости с действиями погромщиков. Как бы вы на него ответили?

— Ответ здесь простой: это не нужно. Публичное высказывание в наше время опозорено самим фактом публичности. Президент Линкольн и президент Буш были избраны одной демократической процедурой, но разве весомость слов первого и второго можно сравнить? Происшедшие в течение XX века катастрофические события привели к тому, что публичное высказывание, публичное поведение скомпрометированы в такой мере, что мы не слышим даже великих святых, которые посетили вторую половину XX века, — митрополита Антония Сурожского и папу Иоанна Павла II, при том что один из них занимал почти самое высокое, а другой самое высокое место, которое человек вообще может занять. Мы давно не верим ни одному слову, исходящему из публичного места, и мне остается только повторить вслед за Ницше: не вокруг нового шума, а вокруг новых ценностей вращается мир. Он вращается беззвучно.

— Только что принятое решение о возбуждении уголовного дела, на котором настаивало музейное сообщество, не кажется вам уместным ответом?

— Сам разговор о том, нужно судить погромщиков выставки или не нужно, есть ли состав преступления в том, чтобы бросать на пол линогравюры, или нет, мне кажется иногда подлым, а иногда трогательным. Со стороны агрессивных православных — подлым, со стороны деятелей культуры — наивным и безнадежно устаревшим. Когда Александр Сергеевич Есенин-Вольпин провозгласил девиз демократического движения — «Пусть исполняют свои законы», было еще неясно, в какой мере они, государство, не исполняют свои законы. Это было время не сталинское и не нынешнее. Опыт диссидентства показал, что они ни в какой мере не исполняли свои законы, но хотя бы лицемерили, делая вид, что это не так. Нынешнее состояние России характеризуется словом «аномия» — мы не только не уважаем законы, но и не стараемся это скрыть.

Думаю, что ни Энтео и его свите, ни обществу судебное разбирательство не даст ничего. Любой человек, будь то нацбол, который что-то распылял на концерте, или девушки, которые пели в храме, — любой, кто пострадал от этой оккупационной власти, воспринимается нами как страдалец. Для вразумления этой группировки, кощунственно называющей себя «Божьей волей», а в сущности сатанистской, важно только слово их духовника или другого уважаемого ими священника. Разумеется, если они действительно ходят в церковь с тем, чтобы исповедоваться и причащаться, а не с тем, чтобы бить лампады.

Мы давно не верим ни одному слову, исходящему из публичного места, и остается только повторить за Ницше: не вокруг нового шума, а вокруг новых ценностей вращается мир. Он вращается беззвучно.

— Какие из откликов, появившихся в православной среде, кажутся вам показательными?

— Самым важным, на мой взгляд, оказалось выступление на Фейсбуке преподавателя Свято-Тихоновского университета Константина Антонова. Он сформулировал несколько вопросов, перед которыми нас ставит эта кощунственная акция: о содержании церковного образования, о проповеди, о Церкви и насилии. Он во многом прав, хотя вопрос о Церкви и насилии, кажется, может возникать только в умах язычников, называют ли они себя православными или атеистами, католиками или кришнаитами. Однако примечательна дискуссия, последовавшая за текстом Константина Антонова. В ней приняла участие сторонница Цорионова, погромщица, которая когда-то была студенткой Свято-Тихоновского университета.

Что мы можем почерпнуть из ее размышлений, если их можно так назвать, перемежаемых грубой бранью в адрес недавних преподавателей? Именно это — что перед нами язычники. Соратница Цорионова не воздает честь образу, имея в виду первообраз, а полагает, что кощунственное изображение (имею в виду настоящее кощунственное изображение, они иногда встречаются) наносит вред Богу, оскорбляет его и унижает. Это представление было распространено в древнем Шумере, где люди стремились причинить вред статуям богов противника, и до сих пор сохранилось в самых примитивных общественных практиках в виде магии. Например, в убеждении, что для того, чтобы навредить сопернице, нужно выколоть глаза ее изображению на фотографии. Торжествующее язычество. Однако здесь оно сочетается с докетизмом, первой и главной ересью, поскольку недоучившаяся студентка считает кощунственным любое изображение тела Спасителя. Только докет может считать, что у Него не было половых органов. Он был человек во всем, кроме греха, а наличие полового органа не является грехом. Следовательно, здесь она демонстрирует праересь — утверждение о том, что Он не был человеком, а только казался им.

Как видим, перед нами нечто, находящееся вполне за границами православия. Я бы даже сказала, что взгляды цорионовцев не содержат признаков христианства.

Что мы видим далее, если говорить о публичных откликах? Ни одной попытки столь же глубоко подойти к теме, как у Константина Антонова, я не нахожу. Правмировское выступление отца Александра Салтыкова представляет собой не более чем попытку пересказать на богословском языке поведение группы Цорионова.

— Однако есть и официальная реакция церкви.

— По следам погрома было сделано два официальных церковных утверждения. Формально-логически они полностью противоречат друг другу, но вместе образуют важное единство. Первое принадлежит человеку по имени Вахтанг Кипшидзе, служащему Синодального отдела, который, видимо, никогда не слышал о Сидуре, Лемпорте или Силисе, хотя вынужден был говорить от имени аналитической службы патриархии. Нелепость, которую он изрек, весьма характерна. Силлогизм прост: пострадавшие скульптуры созданы в 1960-е годы, начало 1960-х — это Хрущев, а Хрущев хотел церковь отменить. Значит, это социальный заказ, и Сидур его выполнял. Я представляю себе, как переворачиваются в гробах оба этих выдающихся человека, Хрущев и Сидур, и даже не знаю, кто из них больше удивился, узнав, что Сидур выполнял социальный заказ Хрущева. Социальный заказ в те годы выполняли президент Академии художеств Серов и архитектор Чечулин, строивший бассейн «Москва» на месте храма Христа Спасителя. Сидур за свое искусство мог оказаться в сумасшедшем доме или в тюрьме.

Нынешнее состояние России характеризуется словом «аномия» — мы не только не уважаем законы, но и не стараемся это скрыть.

Перед нами вопиющее невежество, причем невежество особого рода. В конце концов, информационно-аналитическое управление Синодального отдела (именно эту структуру возглавляет Вахтанг Кипшидзе) отзывается отнюдь не только на события культуры, и человек имеет право действительно не знать Сидура или Шнитке. Но здесь ошибка того же рода, что у Леси Рябцевой с «Эха Москвы», когда она пишет, что в России живет восемь миллионов человек. Можно не знать, сколько жителей в России — 145 или 150 миллионов. Но когда она говорит, что их восемь, это значит, что ей плевать на этих людей. И когда церковный спикер говорит, что вот эти художники выполняли социальный заказ Хрущева, это значит, что он совсем ничего не знает ни о родной истории, ни об истории церкви.

— То есть дело в банальном невежестве и задача только в том, чтобы с ним бороться?

— Невежество — это второй слой. Первый — искаженная церковная практика, когда одним, иерархам, все можно, а другим нельзя ничего. И когда предполагается, что для церкви не действуют нормы общечеловеческого общежития, которые действуют повсюду в мире.

Но дело не просто в невежестве. Погромщики и те, кто их покрывает, — всего лишь вчерашние советские люди, каких среди нас большинство. Постсоветский человек очень несчастен, ищет, куда бы преклонить главу, из-под которой выдернули набор коммунистических штампов. Он в них не верил, он их не разделял, но они ему все же служили нравственным ориентиром. Он знал, что надо делиться, что все должно быть общее. Он этого не делал, но он это слышал. То, что ему предложили взамен, — что все должно быть твое, в том числе и чужое, — он не мог воспринять как нравственный ориентир. За нравственным ориентиром он обращается к Церкви, и это правильно, это хорошо — у нее этот ориентир есть. Но поскольку он прежде всего есть в Евангелии, а Евангелие наш человек не читает, как он не читал в свое время «Капитал», он имеет совершенно искаженное представление о Церкви как нравственном ориентире. Кроме того, недаром это наш человек — он при всех властях выживал. Царская власть считала его желание выжить достаточно легкомысленным. Товарищ Сталин считал его преступным. Сейчас оно опять кажется власти легкомысленным. Но он выживет. И, чтобы выжить, вчерашний советский человек готов говорить то, что, по его мнению, сейчас нужно. Поэтому я не верю ни одному социологическому опросу. Все они говорят об одном — как люди понимают, что сейчас нужно властям. Вот сейчас наши люди понимают так, что властям нужно, чтобы они были православными. И, будучи в той же мере православными, что и синтоистами, они изображают православных.

Бороться с невежеством, разумеется, нужно. Особенно людям, которые пошли учиться быть профессиональными христианами, профессиональными православными, будь то золотошвея или протоиерей. От них, конечно, стоит ожидать, что они не будут находиться в том состоянии, что, если нет нимба, они не знают, религиозное перед ними искусство или нет.

Но есть еще один уровень проблемы. Он состоит в том, что церковная мысль не знает, какое место в ней занимает светское искусство, а культурная мысль позволяет себе не знать, в какой мере она религиозна. Или не мысль, а то, что ею притворяется. И это нельзя счесть невежеством.

Сейчас наши люди понимают, что властям нужно, чтобы они были православными. И они изображают православных.

Самым страшным в наших дискуссиях мне представляется то, что «разговаривающие православные», церковные спикеры не проявляют никакого понимания того, что ущерб, наносимый искусству, — это духовный ущерб и духовная катастрофа. А культурное общество, внеположное Церкви, не проявляет никакого понимания и даже формулирует устами своих спикеров, что искусство не имеет духовного измерения («Воспринимать творческий акт как религиозный способен сумасшедший или специально натравленный» — читаем, например, в «Новой газете»). Оба этих представления в равной мере губительны для искусства и Церкви.

Погромщики, покусившиеся на скульптуры Вадима Сидура, причиняют такой же вред Церкви, как те, кто сжигает храмы. А те, кто утверждает, что искусство Сидура и вообще искусство не имеет отношения к религии, зачеркивают всю культурную историю человечества. Вместе они делают одно дело: они хотят, чтобы мы жили в мире поддельного. То, чему поклоняется девушка, сопровождавшая Энтео, — не Бог и не икона, а идол, о чем она прямо сказала. То, что почитают авторы «Новой газеты», — это не искусство, а подпись под картиной. Только она да инвентарный номер экспоната не имеют религиозного содержания.

Я вовсе не претендую на то, что знаю, каково должно быть отношение Церкви к культуре и культуры к Церкви. Я знаю одно: культура и Церковь представляют собой сообщающиеся сосуды, и их следует мыслить вместе, а не противопоставленными. А с другой стороны, от Церкви и культуры будут начальство во всех видах, насилие, кажимость. Мы находимся в состоянии такого ожесточения и одичания, что даже это нужно говорить. Этого противопоставления нет. Когда мы говорим «Церковь и культура», между ними соединительный союз, как бы ни пытались официальные лица с той и с другой стороны нас в этом разуверить.

— Однако официальная церковь высказалась не только устами сотрудника Синодального отдела.

— О да. Его примечательное высказывание свидетельствует главным образом о том, что молодой человек не получил даже среднего образования церковного, иначе он должен был бы знать, что гонения Хрущева на религию и гонения на культуру были одно гонение, а не два разных. Второе высказывание, сделанное нашим главным высказывателем отцом Всеволодом Чаплиным, было не менее интересным. Отец Всеволод знает, как обстоят дела. А именно — что Сидур был гонимым художником, а не выполняющим социальный заказ и что эти скульптуры никогда не выставлялись при советской власти. Но он говорит: и хорошо, что не выставлялись. Советская власть очень правильно поступала, давя этих художников-нонконформистов.

Мы привыкли относиться к тому, что говорит отец Всеволод, как к эпатажу. Для какой-то неясной нам цели священноначалие держит при себе человека, который оскорбляет всех. Он говорит, что девушки в мини-юбках сами виноваты, что Моцарт скучен, что советская власть поступала очень разумно, запрещая скульптуры «Снятие с Креста» и «Несение Креста». Хотя, замечу, исторически это не совсем точно: любая скульптура, носящая это название, в хрущевское время была бы запрещена, будь она выполнена даже в технике пермской деревянной скульптуры. В эпоху, когда Сидур занимался своими линогравюрами, вопрос был в сюжете и только в сюжете, и мы хорошо помним, что картина Петрова-Водкина не выставлялась, пока она называлась «Петроградская мадонна», и сразу попала в экспозицию, как только стала называться «1918 год в Петрограде».

Как видим, люди, говорящие от имени иерархии, высказались взаимно противоположным образом. Один — что это было искусство официальное, другой — что оно было неофициальное, гонимое, и гонимое справедливо. Ввиду того что эти высказывания уничтожают друг друга, можно сказать, что церковная иерархия в этой ситуации промолчала. И уж точно не открестилась решительно от действий погромщиков.

Когда мы говорим «Церковь и культура», между ними соединительный союз, как бы ни пытались нас в этом разуверить.

Однако у эпатажа отца Всеволода есть серьезная сторона. Думаю, масштабная ситуация такова. Смертельно испугавшись в начале 1990-х годов авторитета церкви в обществе, правящая организация, мафия, КГБ, как ее ни назвать, решила не допустить этого влияния ни в коем случае. С другой стороны, поскольку, как мы уже говорили, без нравственного ориентира человек просто не живет, его даже нельзя приставить к нефтяной скважине, нужна церковь, которая станет декорацией для деятельности правящей мафии. Какая церковь годится на декорацию? Послушная. Какая церковь будет абсолютно послушной? Скомпрометированная. Чем она может быть скомпрометирована? При советской власти всегда — сотрудничеством с КГБ или гомосексуализмом, впрочем, и без советской власти и то и другое прекрасно используется.

Но это дискредитация по мелочи, к тому же устаревшая. Дискредитация современная, активная состоит в опорочивании церкви в глазах самого народа. Народ уважает церковь, народ всегда ее уважал. Гонимую — уважал безоговорочно. Сейчас он уважает ее все меньше и меньше. К чему мы идем — достаточно очевидно. Но до дня, когда они подняли руку на христианское искусство, мы не знали еще этому названия. Теперь знаем: это Немецкая евангелическая церковь (Deutsche Evangelische Kirche).

Немецкая церковь — движение, созданное членами лютеранских и реформистских церквей — сторонниками нацизма. В июле 1933 года по указу Гитлера была образована единая Имперская церковь (Reichskirche), живущая по принципу «одно государство, один народ, одна церковь». Среди прочего эта церковь должна была таким образом препарировать Евангелие, чтобы из него никак не следовало, что Христос и апостолы были евреями и дело происходило в стране Израиля. Увы, разговор об исторических предпосылках этой церкви, об особой крепкой связи лютеранских церквей с немецким государством завел бы нас слишком далеко.

Почти сразу, в 1934 году, против Немецкой церкви поднялась Исповедующая церковь Германии (Bekennende Kirche). Карл Барт, фактический ее основатель, который был вынужден уехать в Швейцарию, Мартин Нимеллер, сидевший в лагере, и Дитрих Бонхеффер, в лагерной тюрьме казненный, — все они представители церковной оппозиции. И поскольку у протестантского священства нет той связи сегодняшней иерархии и древней апостольской, что есть у православных, Исповедующая церковь смогла отмежеваться от Немецкой, оставаясь пусть в политическом подполье, но в духовном единстве со всем протестантским миром. Немецкая церковь уже в 1937 году оказалась не слишком нужна гитлеровскому режиму (несовместимому с христианством) и совсем ушла в небытие, когда гитлеровский режим был свергнут. Исповедующая церковь вышла из подполья, и именно пастор Мартин Нимеллер, один из ее лидеров, от лица всех членов Евангелической церкви Германии зачитал знаменитое Штутгартское покаяние.

Нужна церковь, которая станет декорацией для деятельности правящей мафии. Целью государства является превращение Русской православной церкви в аналогию Немецкой церкви.

Но меня интересует сейчас не конец Немецкой церкви, меня интересует самый факт ее существования. Это было надругательство над церковью, которое нацистский режим совершил в своих целях. Полагаю, что в идеологическом плане мы идем к этому. Идеология гитлеризма, в отличие от коммунизма, была до такой степени открыто античеловеческой, что ее нельзя было предложить человеку как единственный ориентир. Моральная узда, роль которой как-то выполняла протестантская этика, должна была оставаться. И, разумеется, декор: Gott mit uns. Нужен был такой Gott, который будет uns. Вот это и было сделано. Полагаю, что, при всей некровавости нашей оккупационной власти, ей нужно то же самое. Ей, с одной стороны, совершенно не хочется, чтобы все резали друг друга прямо на улице, а с другой, требуется хоть что-то показать «миролюбивой части врага», соблюсти последние приличия перед заграницей. И еще нужно, чтобы народ яблоки святил и успокаивался. Есть ему эти яблоки нельзя, их давят бульдозерами, но все-таки пусть освятит.

Поэтому совершенно не важно, на мой взгляд, имеет ли место на данном этапе заговор против РПЦ или его нет. Не важно, в какой кассе Энтео получает зарплату — в КГБ, в Отделе миссии и катехизации патриархии или это просто одно и то же. Важно, что целью государства является превращение Русской православной церкви Московского патриархата в аналогию Немецкой церкви. И наша церковь в лице иерархии против этого беспомощна. Не потому, что она этого жаждет, а потому, что структура Русской православной церкви такова, что она не в силах оказать общее противодействие начальству.

— Что может подтолкнуть эту структуру к реформированию?

— В своем настоящем, сложившемся после Петра виде Русская православная церковь не имеет способа обособиться от государства, даже если бы во главе ее стояли абсолютно беспорочные и бесстрашные подвижники. Как лошадь не может летать, так Русская православная церковь Московского патриархата не может противопоставить себя государству. Есть маргинальные, отмежевавшиеся от нее структуры, но они, при всей чистоте намерений, пригодны лишь на то, чтобы оклеветывать наших замечательных священников единственно за то, что они служат в храмах Московского патриархата.

Реформировать иерархическую структуру православной церкви ни один православный не рискнет — она не нами, а апостолами основана. Да, это всего лишь структура, но ее нельзя отменить, как невозможно при операции вылить всю кровь. Что нам остается? Исповедующая церковь. В узком смысле Исповедующая церковь в православии невозможна, поскольку все священнослужители и миряне должны поминать за литургией одного предстоятеля — патриарха, независимо от наших и его взглядов, а сами священники должны быть рукоположены епископами РПЦ Московского патриархата. Что же может возникнуть на ее месте?

Единственный выход — в создании независимых малых общин или братств, в которых культура и Церковь едины.

Показательно, что в разыгравшихся в социальных сетях дискуссиях даже те, кто четко говорит, что погром на выставке в Манеже — это сатанизм в церковной ограде, что люди, поднимающие руку на скульптуры Сидура, не хулиганы, а сатанисты, тем не менее не хотят думать ни о какой альтернативе происходящему. Вот есть такие православные активисты, пусть они не православные и не активисты. Альтернативой им люди видят только приличия: в храме вести себя как в храме, на выставке — как на выставке.

Однако время приличий прошло. Немецкая церковь должна быть церковью, которая отталкивает. «Лишние элементы» не пойдут туда — тем легче будет их выявить. А либерально-прогрессивное православие с человеческим лицом, которое разводит руками и говорит: «Сорить в публичном месте нехорошо, даже если вас обидели» — оно не спасет. Бонхеффера повесили, он не избежал этой участи — он не хотел ее избежать. И если мы не хотим, чтобы церковь была Имперской, мы должны быть готовы к гонениям. Причем к гонениям изнутри церковной ограды, от православных иерархов, как члены Исповедующей церкви подвергались гонениям от «немецких христиан» внутри Имперской церкви.

Особая трудность нашего положения состоит в том, что мы должны находиться в послушании у иерархии. Однако у чад Исповедующей церкви была своя особая трудность — их казнили. Нас никто пальцем не трогает. Но миром не кончится. Начальство не оставляет нам места. И потому я думаю, что единственный выход состоит в создании независимых малых групп, малых центров, общин или братств, в которых культура и Церковь едины.

Понравился материал? Помоги сайту!