18 января 2016Colta SpecialsСтереоскоп
134

Два лагеря

Разделение журналистов федеральных СМИ на два лагеря очевидно для стороннего наблюдателя. Но изнутри все выглядит иначе

текст: Елена Костюченко
Detailed_picture© Getty Images

COLTA.RU в содружестве с журналистским союзом n-ost и сайтом telekritika.ua представляет новый проект «Стереоскоп». Журналисты из России, Украины и стран Евросоюза обсуждают проблемы своего ремесла: сюжеты, связанные с представлением о профессии журналиста и его обязанностях, о положении медиа, о пропаганде и ее последствиях в России и за границей. Колонка Елены Костюченко — первый материал из цикла, который мы намерены опубликовать в ближайшие месяцы.

Когда Крым присоединился к России, я очень накричала на маму. Мама объявила, что позор пройдет, а Крым останется, а выход к морю мои дети еще оценят. Слово за слово — ну и накричала. В следующий созвон кричала уже она: родная дочь продалась Западу, пошла против интересов страны, позор какой. В общем, мы орали друг на друга неделю, обеим было плохо. Пока мой фотограф Аня Артемьева не задала простой вопрос: «Тебе что важнее — Крым или мама?» — «Мама». — «Тогда прекрати». И я прекратила.

Елена КостюченкоЕлена Костюченко
Похожие драмы

В этот момент все мои знакомые журналисты переживали похожие драмы. Дядя из-под Нижневартовска не поленился разыскать телефон московского племянника, готовившего репортаж о референдуме, чтобы обозвать его «пиндосской сукой» — за недостаточную восторженность. Когда начались первые боестолкновения на Украине, моя коллега поехала к родным в приграничный город: собирать клубнику, возиться с племянницей — и вернулась на неделю раньше в слезах.

При этом внутри самого журналистского сообщества конфликтов не было. Как не было, собственно, и самого журналистского сообщества.

Изнутри все выглядит иначе

Разделение журналистов федеральных СМИ на два лагеря по отношению к украинскому конфликту (единицы, держащие нейтралитет, почти незаметны) очевидно для стороннего наблюдателя. Но изнутри все выглядит иначе. Эти лагеря — условных консерваторов и условных либералов — возникли еще до крымского вопроса, до первых боев под Славянском.

Журналисты демонстративно не замечали друг друга

Многие связывают момент разделения с московскими протестами 2011—2012 годов. Тогда у всех журналистов было много работы — государственные агентства сокращали количество протестующих в десятки раз, НТВ снимало фильмы «Анатомия протеста» про предателей Родины, в то время как корреспонденты «Новой газеты» и «Ленты.ру» буквально ночевали на площадях.

Революция провалилась, наступила реакция, и вот уже те же журналисты демонстративно не замечали друг друга на судах над активистами. Когда началась война, в сепаратистском Донецке сами собой возникли два медиапула — патриотически настроенные корреспонденты вместе с командирами ополченцев заседали в кафе «Легенда», независимые российские журналисты и их западные коллеги сидели в баре гостиницы «Рамада». Цены в «Рамаде» были, кстати, выше.

Именно на войне наладилось взаимодействие

Странно, но именно на войне наладилось взаимодействие между журналистами в поле. Если в московском суде можно разойтись по разным углам, то здесь, чтобы добраться, например, до Углегорска, приходилось координироваться. В дороге обсуждались общие темы — кто с кем поговорил, кто куда добрался, куда дальше пойдут войска, ну и самый главный вопрос: какие командировочные кому выдают и есть ли надбавка за «боевые» (работу на войне).

И я ни разу не отказывала в помощи своим коллегам, и они не раз помогали мне. Нельзя отказывать в помощи на войне. Но долгого взаимодействия, а тем более — разговора на профессиональные темы все равно не возникало. Мы даже не обменивались московскими телефонами.

При этом в Фейсбуке шли настоящие бои. Медиазвезды демонстративно расфренживались, демонстративно мирились. При этом продолжали ходить на одни и те же мероприятия, в одни и те же бары — но новой нормой стало, что из четырех человек в компании двое не разговаривают между собой. Колумнисты строчили колонки, где обвиняли друг друга в продажности, подлости и бесчеловечности. Власть, разумеется, поддерживала одну из сторон и ослабляла другую. За полтора года войны была разогнана редакция независимой «Ленты.ру», сменила собственника «Русская планета», уволились журналисты «Газеты.ру», была закрыта последняя независимая аналитическая передача на ТВ — и опять же реакция на чужие беды была диаметральной: сочувствие либо злорадство, и это тоже был маркер разделения. На рынке образовалось большое количество безработных журналистов. Но им не приходило в голову уходить в проправительственные издания, которые на время войны получали новые бюджеты. Они создавали новые проекты — «Медузу», «Арзамас», «Последние 30», «Такие дела». И по реакции на успехи новорожденных СМИ тоже можно было легко вычислить, к какому лагерю принадлежит собеседник. Проклятия и благословения заполняли тот же Фейсбук.

Но все это — как бы объяснить — не выглядело серьезным.

Я помню, что те же журналисты, которые проклинали друг друга за сгоревших людей в Одессе или Дебальцевский котел, проклинали друг друга и год, и два, и даже пять лет назад. И без войны они находили поводы продемонстрировать чистоту своей моральной позиции и лживость оппонента. Самые старые споры, которые я могу вспомнить, — про приход Медведева на пост президента, а это 2008 год! И даже до этого — когда в 2006 году убили мою коллегу Политковскую, «патриотический сектор» отозвался привычным валом оскорбительных публикаций, а «либеральный» — сочувствием. Но больше всего было равнодушных.

Больше всего их и сейчас. Когда отъезжаешь от Москвы, острота самой проблемы снимается — и обозреватель губернаторской газеты идет пить с сотрудником оппозиционной радиостанции. Они оба журналисты, им нечего делить, кроме рекламы. При этом часто оказывается, что оппозиционный журналист до этого работал на правительство, а «патриот» до этого искал компромат на власть. Сами региональные издания охотно берут журналистов из другого лагеря. Кадровый голод, журналистов немного, а медиазадачи надо решать.

Мой друг Олег Кашин, который много думал над тем, что происходит с нашей профессией и где мы все оказались, считает, что это разделение было всегда — и в перестройку («Огонек» vs «Наш современник»), и в 60-е («Октябрь» vs «Новый мир»). И даже до. И вплоть до 17-го года. Так устроена российская журналистика.

Как можно говорить о разъединении из-за войны — когда мы были объединены? Нам не о чем даже по-настоящему спорить друг с другом. В самые первые месяцы работы старшие коллеги объясняют молодому журналисту, что наши противники — продажные беспринципные мудаки, а о чем разговаривать с мудаками, тем более продажными? Сам диалог кажется не невозможным — ненужным. Мы спорили про Украину с родителями и друзьями — до одури, до слез, но у нас не было настоящих вопросов к автору фейкового сюжета про распятого четырехлетнего мальчика в Славянске (многие россияне после этого пошли добровольцами на войну). И когда обозреватель проправительственных «Известий» в воскресной колонке громит «Новую газету» — он пишет это не для нас, а для своих читателей. «Ночь темна и полна ужасов, оставайтесь с нами».

И кто начнет этот разговор? Российский союз журналистов выродился в организацию, делающую заявления и раздающую дипломы, еще там можно получить международное удостоверение, чтобы бесплатно ходить в музеи. Большое жюри, которое задумывалось как механизм внутрикорпоративного обсуждения сложных случаев, практически не функционирует. У нас нет площадки, где можно вести диалог. Нет людей, достаточно уважаемых по обе стороны баррикад, которые это диалог начнут.

Может быть, мы не чувствуем потребности в разговоре именно потому, что мы ни разу за всю историю не знали, что такое сила объединенной, осознающей себя прессы. И даже сейчас, когда медиа стали настоящим катализатором войны (а именно поэтому я пишу этот текст), мы не чувствуем за собой этой силы. Не чувствуем, что эта сила принадлежит нам. Главный игрок на медиарынке — власть, и она не стремится к разговорам. Украинская война не стала для журналистов инсайтом, не стала причиной для диалога — лишь поводом для обличающего поста, лишь причиной повышенного гонорара. И пока мы не поймем, что можем не только зарабатывать либо ругаться на войнах, но и, например, останавливать их, мы будем встречаться на них снова и снова. Следующая, наверно, сирийская. Я уверена, что даже в разбомбленном Хомсе мы найдем два кафе.

Другие материалы проекта можно прочитать здесь.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России» Журналистика: ревизия
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России»  

Главный редактор «Таких дел» о том, как взбивать сметану в масло, писать о людях вне зависимости от их ошибок, бороться за «глубинного» читателя и работать там, где очень трудно, но необходимо

12 июля 202367241
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал»Журналистика: ревизия
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал» 

Главный редактор телеканала «Дождь» о том, как делать репортажи из России, не находясь в России, о редакции как общине и о неподчинении императивам

7 июня 202339791