Почему они стали друзьями?

В 1960-е — 1970-е годы Генрих Бёлль неоднократно приезжал в Москву вместе с женой и сыновьями. Почему он и Лев Копелев стали друзьями? Вначале помогло отсутствие языковой преграды и то, что оба прошли войну (и как они ее прошли). Понимание той войны их объединило. Об этом их общая книга «Почему мы стреляли друг в друга?», вышедшая в 1982 году.

Я помню такой момент: в июне 1965 года Бёлль вместе с Копелевым посмотрел в театре Моссовета спектакль по своему роману «Глазами клоуна». А после спектакля они решили поговорить. Было уже поздно, ночью в Москве в то время некуда было пойти, и они пешком прошли от театра до нашего дома. Я, в то время студентка МГУ, готовилась к экзаменам и была дома, остальные члены семьи — на даче. Я ничего не готовила, покупала только хлеб и черешню. В 11 вечера раздался звонок, я открыла дверь и увидела очень смущенного Льва с бутылкой водки в руках, рядом стоял тоже очень смущенный Бёлль.

— Доця, нет ли у нас чего-нибудь закусить?

Лев часто называл маму и дочерей на украинский манер. Я расстроилась: хоть бы они позвонили на полчаса раньше, я бы успела сходить в магазин, но сейчас все уже закрыто. Дома я нашла только буханку черного хлеба. Лев взял хлеб, рюмки, соль, сказал: «Годится!» — и они с Бёллем ушли в комнату обсуждать свои военные дороги. Просидели полночи, выяснили, что пару месяцев они были на одном участке фронта, но с разных сторон! И, значит, вполне могли убить друг друга. Хотя Лев был на войне пропагандистом, а Генрих — телефонистом, это так поразило обоих, что, думаю, тогда и родилась идея общей книги.

Бёлль позже вспоминал, что это была дружба с первого взгляда, не просто симпатия, но чувство родства, что он нашел в Копелеве ту Германию, которой не знал. Что он имел в виду? Лев Копелев родился в Киеве, еще до школы он заговорил на украинском и немецком языках. На русском языке говорили дома, на украинском — в школе, во дворе. Соседские дети говорили по-немецки, дружба с ними помогла не только выучить немецкий язык, но и выбрать профессию. В 1935 году он стал москвичом и прожил там большую часть своей жизни, до ноября 1980 года.

Копелев изучал германистику в Московском педагогическом институте иностранных языков, окончил аспирантуру ИФЛИ. В мае 1941 года он защитил диссертацию о Шиллере и проблемах французской революции. Но учился он не только в институте.

Сейчас уже трудно себе представить, что в советское время студент не мог по собственному желанию поехать в страну изучаемого языка. Но в СССР существовала республика немцев Поволжья, образованная в 1918 году и уничтоженная в августе 1941 года в связи с войной с Германией. В немецкой республике жили потомки тех немцев, которые приехали в Россию из различных земель Германии еще при Екатерине Великой. Там говорили по-немецки, сохраняя говор своих предков.

Все время учебы каждое лето Копелев приезжал в немецкую республику, обходил деревни, беседовал со стариками, записывал различные диалекты немецкого языка, пословицы, поговорки, сказки, песни. Магнитофонов тогда еще не было, все записи делались в обычных тетрадях. Старики с удовольствием вспоминали рассказы родителей и дедов о своей старой родине, пели старые песни. Конечно, здесь говорили на несколько архаичном языке, как бывает во всякой диаспоре. Тем не менее к началу войны Копелев знал Германию так, будто исходил ее всю пешком, говорил на всех диалектах, хорошо знал немецкую литературу.

Солженицын ярко описал одного из главных героев романа «В круге первом» Льва Рубина, прототипом которого был Копелев: «Льва Рубина судьба сплела с Германией и ветвями мира, и прутьями войны. В миру он был филолог-германист, разговаривал на безупречном hoch-Deutsch, обращался при надобности к наречиям средне-, древне-, верхнегерманским. Всех немцев, когда-либо подписывавших свои имена в печати, он без напряжения вспоминал как личных знакомых. О маленьких городках на Рейне рассказывал так, как если бы хаживал не раз их умытыми тенистыми улочками. А побывал он только в Пруссии, и то — с фронтом».

Копелев ценил творчество Бёлля и ждал каждой новой книги. Произведения Бёлля в то время издавались в СССР огромными тиражами, были любимым чтением у многих. Лев по путевкам общества «Знание» объездил многие города и республики СССР с чтением лекций и рассказами в том числе о Бёлле.

Генриху же нравилось, как пишет Лев Копелев. Когда его книги стали издаваться в ФРГ, Бёлль писал к ним предисловия и послесловия.

Но сходились у них, конечно, не только литературные вкусы, но и этические понятия.

У Копелевых было очень много друзей, в этот круг вошел и Генрих Бёлль. Буквально с первой поездки в Москву друзья Копелевых стали и друзьями Бёлля. Многие говорили на немецком, английском или французском языке. Я помню, как однажды вечером у нас были гости из нескольких стран, и разговор за столом шел одновременно на четырех разных языках.

Если Бёлли приезжали летом, их обязательно привозили на дачу, которую Копелевы снимали в деревне Жуковка недалеко от Москвы. Это был простой деревенский дом, где все удобства были во дворе. Жарили шашлыки, сидели в саду, ели-пили, пели песни, обсуждали все на свете, спорили.

Однажды там случилась такая забавная история. Лев решил «угостить» гостя песней «Лили Марлен». Так вот, «Лили Марлен» Лев запел, он как бы хотел похвалиться, он ее наизусть запомнил еще с 1941 года, а Бёлль смотрит на него и говорит: «Лев, ты с ума сошел, ты поешь эту фашистскую песню?» Копелев тогда очень удивился: «Почему фашистскую, обычная солдатская песня, солдат не хочет умирать, а хочет обнимать любимую девушку». Это единственная песня, которую во враждующих армиях пели одновременно на немецком и на английском.

Письма, которые писали друг другу Бёлль и Копелев, лишь в самом начале 1960-х доходили обычной почтой; уже с середины, тем более к концу 1960-х письма пересылались только через «почтовых голубей». Обычная почта для нас не работала. Почту перевозили много лет дипломаты разных стран, корреспонденты радио- и телеканалов, газет и журналов Германии, Швейцарии, Австрии, США. Больше всего потрудились Фриц Пляйтхен и Клаус Беднарц.

Между тем оттепель в СССР вместе с большими надеждами и ожиданиями постепенно закончилась. В 1964 году был осужден и сослан за «тунеядство» поэт Иосиф Бродский, в 1966 году писатели Синявский и Даниэль были осуждены на 7 и 5 лет лагерей за то, что посмели опубликовать свои произведения за границей. Далеко не всем писателям нравились произведения Синявского и Даниэля, но общую опасность запретов почувствовали все, возникли коллективные письма протеста правительству и в ЦК КПСС.

Сбором подписей занималась моя мама Раиса Орлова, Лев сочинял письма и придумывал все новые способы спасти осужденных. В частности, Бродского удалось освободить раньше срока, и в этом принимал активное участие Генрих Бёлль.

Мама писала в дневнике тогда: «К кому мы обращаемся? Кому шлем письма, телеграммы? Тем, у кого Евгения Семеновна ^[1] мыла полы на Колыме?» (07.04.1966)

Копелев сначала участвовал в коллективных письмах протеста, в дальнейшем он сам писал открытые письма ЦК КПСС и правительству, протестуя против преследования инакомыслящих, выступал по радио («Немецкая волна», «Голос Америки»), рассказывал об обысках и арестах, о новых запретах и увольнениях. Он верил в Слово, его письма и обращения распространялись в самиздате. Он сам еще хорошо помнил вкус тюремной баланды, а также заступничество друзей, которые не побоялись быть свидетелями защиты на судах в 1946—1947 годах, рискуя при этом жизнью. В мае 1968 года Лев был исключен из партии, уволен с работы (за публикацию в австрийском журнале статьи «Возможна ли реабилитация Сталина?»), ему запрещено было читать лекции, преподавать, публиковаться. Из Союза писателей его исключили в 1977 году.

Копелев пишет Генриху Бёллю в 1973-м: «В 1968 году Ты решительным образом помог и мне. Тем, что я выжил в эти годы, я главным образом обязан именно Тебе».

Но жизнь продолжалась. Рая записала в дневник 13 марта 1972 года: «Нездешний вечер с Бёллями… Генрих смеялся, радовался, просил Леву еще и еще петь. …Тосты Левы: “Упаси нас Бог от спасителей человечества и целых стран. А Генрих спасает отдельных людей. Это — единственное, что можно”».

Генрих говорил: «Мы с Аннемари иногда думаем, что, может быть, наши лучшие друзья — в СССР? Ну а без Левы для меня не было бы ни Москвы, ни России».

В 1975 году вышла в Западной Германии книга Копелева «Хранить вечно», Бёлль написал к ней послесловие. Издательство завалили мешками писем от немецких читателей, а в Москве начались телефонные звонки с угрозами, в квартире на первом этаже разбили окна, затем отключили телефон. Пришлось менять квартиру, Копелевы переехали на шестой этаж в соседнем доме по той же Красноармейский улице. Двумя этажами выше жила подруга мамы Инна Варламова. Мы купили в «Детском мире» два игрушечных телефона, удлинили провод, соединявший телефоны, пропустив его по наружной стене дома. Теперь можно было, например, срочно вызвать скорую помощь или сообщить друзьям, что пришли с обыском.

Характер переписки поменялся: если раньше Лев и Генрих обсуждали чаще литературные произведения, писали друг другу о семейных событиях, о поездках, о проблемах со здоровьем, то теперь основным содержанием писем Копелева стали просьбы о помощи. Все чаще близких и дальних друзей увольняют с работы, у них проводят обыски, а кого-то уже посадили в тюрьму. Если раньше, в конце 1950-х и в начале 1960-х годов, в квартиру Копелевых друзья приходили прочитать новое стихотворение, новый рассказ, спеть новую песню, обсудить новый сценарий или пьесу, то теперь приходят все чаще с просьбами о помощи, а чтобы помощь пришла, надо, чтобы о беде узнал внешний мир. Речь шла в основном о писателях.

Эти письма тяжело читать. Бёлль — прекрасный писатель, в его голове роятся новые замыслы, его все время тянет к письменному столу, к тому же на большую семью нужны немалые деньги, но и отмахнуться от просьбы друга Генрих не может. Хотя для этого надо прерывать работу, идти хлопотать к чиновникам высокого ранга, к тому же Генрих — больной человек, у него был тяжелый диабет. Но Генрих никогда не упрекал Льва, наоборот, он все время спрашивал: кому еще нужно помочь? Он привозит и присылает много лекарств, которых не найти в аптеках Москвы.

Однажды помощь потребовалась и самому Льву. Он написал Генриху, что находится в отчаянии, его работы давно запрещены к печати, его книги изымают из библиотек, его имя вычеркивают из статей. К концу 1970-х годов Раисе Орловой также было запрещено печататься и преподавать. В начале 1980 года, после ареста и высылки в Горький Андрея Сахарова, с которым Копелевых связывали дружеские отношения, она выходит из КПСС и из Союза писателей.

Копелевы неоднократно получали приглашения приехать в Германию. Они не хотели уезжать навсегда, однако в ноябре 1980 года все же приняли приглашение Генриха Бёлля приехать на год для работы в архивах. Чтобы поездка состоялась, потребовалось два года общих усилий; помог Вилли Брандт, который дружески относился к Копелеву. Но вернуться в Москву Копелевым уже не удалось: через два месяца после отъезда оба они были лишены советского гражданства.

В Германии дом Копелевых быстро стал таким же центром притяжения, каким был их дом в Москве. Поселились они, разумеется, в Кельне, ведь там жил Генрих Бёлль. Лев Копелев смог осуществить здесь свою давнюю мечту — исследовать историю русско-немецких культурных связей с IX по XX век (Вуппертальский проект). Этот проект он придумал еще в тридцатые годы; результаты работы опубликованы в 10 томах — пока лишь на немецком языке. Небольшая исследовательская группа под его руководством работала над проблемой изучения «образа чужого», условий перехода «образа чужого» в «образ врага».

Все его книги были изданы на немецком и других языках. Он снова начал преподавать, много выступал по радио и телевидению. Раиса Орлова выучила немецкий язык, в 1984 году вышла ее книга «Двери открываются медленно», читатели завалили ее письмами. Вдвоем с женой Копелев объездил всю Германию с выступлениями и чтением отрывков из своих книг, побывал почти во всех странах Европы и несколько раз в США.

Лишь в Москву приехать они не могли: маме шесть раз отказывали в визе (последний раз отказали в марте 1989 года, уже после смерти Бёлля), она не могла повидать детей и внуков, встретиться с друзьями, пойти на могилу родителей.

Ей отказывали во въездной визе, а нам отказывали в выездной визе, то есть выехать из СССР, чтобы встретиться с мамой, мы тоже не могли. Черные списки отменили лишь в конце 1989 года, когда мамы уже не было в живых.

---

^[1] Евгения Семеновна Гинзбург (1906—1977) — автор «Крутого маршрута».

Понравился материал? Помоги сайту!