Европа в огне газовых войн

В середине июля Центр международной и региональной политики (CIRP) провел под Санкт-Петербургом Летнюю школу на тему «Евразийский экономический союз и Европейский союз: в поиске modus vivendi». Эксперты из России и ЕС вместе со студентами искали ответы на вопросы, как гарантировать энергетическую безопасность странам и что в будущем ждет энергорынок Европы.

Алексей Кириченко и Егор Сенников обсудили с гостями школы — старшим научным сотрудником Центра восточных исследований Шимоном Кардашем (Польша) и директором Словацкой внешнеполитической ассоциации Александром Дулебой (Словакия), которые давно и скрупулезно изучают Россию, — судьбу российско-европейских отношений сквозь призму энергетики.

Кардаш, стипендиат нескольких программ для молодых ученых, выступал координатором сотрудничества между Институтом международных отношений Варшавского университета и департаментом международных отношений СПбГУ, Дальневосточным федеральным университетом. Работал секретарем лаборатории по изучению России и постсоветского пространства, а также в Хельсинкском фонде по правам человека.

Дулеба, чья альма-матер — Киевский государственный университет им. Тараса Шевченко, был руководителем Центральноевропейской конференции по энергетике в 2016 году, во время председательства Словакии в Совете ЕС; он преподает в Институте политологии в Прешовском университете.

Эксперты приехали на Летнюю школу в рамках проекта Европейского союза «Общественная дипломатия. ЕС и Россия». Напоминаем, что раздел на Кольте «Мосты» — его медийное зеркало.

Егор Сенников: Александр и Шимон, вы оба давно занимаетесь Россией, и сейчас эта тема — в частности, в мировой академической науке — вырвалась резко вперед. Многие пытаются понять, когда и что пошло не так — в том числе между ЕС и Россией. Начнем с предположения. Может, причина многих конфликтов кроется в том, что у обеих сторон не было четкого представления о том, кто чего хочет достичь в этих отношениях? Если почитать отчеты и дорожные карты о Европейской политике соседства и посмотреть на то, какое место в них отводилось России, то там много говорилось о том, что ЕС и России нужно сотрудничать, но конкретную, четкую программу действий найти там все-таки сложно. Вы не согласны?

Александр Дулеба: Прежде всего, нет, я не согласен с тем, что не было четкого понимания в отношениях между Россией и ЕС. Был договор в 2003 году о четырех совместных пространствах, из которых одно называлось Совместное экономическое пространство — в его рамках предусматривалось в течение 15 лет создать зону свободной торговли. Было создано 150 совместных рабочих групп; ни с одной из третьих стран, за исключением Швейцарии, с которой их было 120, столько рабочих групп не было. С Украиной, например, их было только шесть-семь. Поэтому тот, кто говорит, что ЕС видел в России исключительно врага, ошибается. ЕС предложил России то, что он может предложить в рамках логики своего развития за последние 30 лет. До того как договор об ассоциации был предложен Украине, он де-факто был предложен России.

Сенников: Так что же случилось?

Дулеба: А случилось то, что Россия от него отказалась. Давайте вспомним, как все это происходило. Путин стал президентом в 2000 году, за год до этого началась кампания НАТО в Югославии, что привело к пересмотру всей концепции внешней российской политики. Главная причина расстройства и негодования заключалась в том, что Россия впервые после Ништадтского мира 1721 года не участвовала в принятии решения о применении военной силы в Европе, была полностью исключена из обсуждения.

Потом было 11 сентября, Путин и Буш сблизились, за несколько лет между президентами прошли 11 встреч. После одной такой встречи в октябре 2001 года было принято коммюнике, где говорилось, что США и НАТО сделают все, чтобы Россия участвовала в принятии решений о безопасности в Европе; был создан Совет Россия—НАТО, где российские эксперты сидели вместе с экспертами НАТО и обсуждали риски для безопасности.

И все было бы хорошо, но началась кампания в Ираке, и это снова все изменило — любовь с Бушем закончилась. Появилась новая любовь — тройка Ширак—Шредер—Путин, «ось мира», выступавшая против односторонних мер США, принятых против режима Саддама Хусейна без мандата ООН и без согласования с другими великими державами. Но эта «ось» просуществовала недолго, 2005—2006 годы принесли с собой «цветные революции» и смену лидеров в Европе, пришли Меркель и Саркози. После того как Путин так много инвестировал в то, чтобы Россия вернулась в глобальную политику, он снова оказался в изначальной ситуации. Мне кажется, что именно это разочарование привело его к Мюнхенской речи и к перелому в российской внешней политике.

Возвращаясь к ЕС и России: я всех призываю еще раз посмотреть, какие возможности были упущены. Логика общего открытого Совместного пространства была той самой европейской интеграцией. Уверен, это была прекрасная идея. Велосипед был придуман, но все о нем забыли.

Шимон Кардаш: Вообще Евросоюз всегда пытается налаживать связи даже со странами, которые не очень скоро смогут в него вступить — или вовсе вступать не будут. Но сейчас в России любое сотрудничество этого рода воспринимается как политическая агрессия. Считается, что любые политические или экономические инициативы, на которые Россия не дала добро, — это атака на Россию.

Сенников: Несомненно, что конфликты последних лет привели к обоюдной потере доверия между ЕС и Россией. «Доверие» ведь здесь ключевое слово. Так?

Кардаш: Да, это одна из главных проблем.

Алексей Кириченко: Но это подорванное доверие совсем не мешает поддерживать тесную экономическую связь с Россией, например, в газовых вопросах. Через территорию ваших стран — и Польши, и Словакии — до сих пор идет транзитом российский газ, страны на этом продолжают зарабатывать.

Кардаш: Утрата доверия, в первую очередь, коснулась тех стран, которые непосредственно пострадали от того, что Россия использовала поставки энергоресурсов как инструмент внешней политики. Это повлияло и на процессы внутри Евросоюза, ускорилась диверсификация источников для таких поставок. Вспомним хотя бы строительство терминалов для приема сжиженного газа в Западной Европе. Эта инфраструктура была создана как альтернатива трубопроводным поставкам газа. В Центральной Европе происходили похожие вещи, например, в Польше был построен регазификационный терминал Свиноустье.

Дулеба: Из-за прекращения поставок газа (после газового конфликта между Россией и Украиной, через которую газ транзитом идет в Словакию. — Ред.) Словакия в январе 2009 года потеряла больше миллиарда евро всего за 12 дней. Тогда, решая проблемы с поставками газа населению зимой, правительство Словакии заставило крупных потребителей прекратить отбор газа из системы. В результате около 800 самых крупных компаний Словакии остановили производство. Компании задавали неудобные вопросы правительству, потому что контракты на поставку газа были, а его самого не было. Многие из них даже грозились переехать в Польшу или другие страны. Поэтому тот шок, который пережили тогда Словакия и, конечно, правительство страны, снизил доверие не только к России, но и просто к газу. При этом Словакия является самой газифицированной страной в Евросоюзе после Голландии: 94% населения имеют доступ к газу. Но если посмотреть на развитие потребления газа в стране, то вы увидите, что до газового кризиса 2009 года оно было на уровне почти 8 млрд кубометров, а после снизилось более чем на треть.

Кириченко: Россия сейчас стремится устранить проблему транзита вовсе, а именно — построить трубопровод «Северный поток — 2», который пройдет из России в Германию через Балтийское море, минуя транзитные страны. Как вы думаете, что тогда случится со странами, через которые шел транзит?

Дулеба: Я скажу о Словакии. Честно говоря, это вопрос бизнеса, прибыли, коммерции, но не национальной безопасности. Транзитом газа на территории страны занимается компания Eustream, 49% ее акций находятся в частных руках, а 51% принадлежат правительству. Половина дохода от транзита — примерно 400 млн евро в год — идет в госбюджет. Это деньги не «Газпрома», а его европейских клиентов, которые берут газ на границе Украины со Словакией. При отказе от транзита газа бюджет, конечно, понесет потери, но на поставки газа внутри страны это никак не повлияет.

Кардаш: А у нас в Польше бюджет и так получает немного от транзита российского газа. Договор по транзиту истекает в 2022 году, и сейчас неизвестно, будет ли он продлен. Все сводится и к условиям договора, и к тому, удастся ли «Газпрому» построить «Северный поток — 2», как это было запланировано, уже к 2019 году. Сейчас у этого проекта серьезные проблемы юридического и финансового характера.

Кириченко: Но, несмотря на санкции и политические разногласия, некоторые страны ЕС все-таки продолжают поддерживать проекты «Газпрома».

Дулеба: Заметьте, что в Германии в связи с «Северным потоком — 2», в первую очередь, опять-таки говорят о коммерческой стороне вопроса. Те немецкие компании, которые хотели бы по этому проекту войти в консорциум с «Газпромом», сейчас работают в сложных экономических условиях. В 2014 году их убытки оценивались на уровне 6 млрд евро. А правительству Германии не все равно, как развиваются крупные компании, потому что это влияет на экономику страны. Поэтому появилась идея, что «Северный поток — 2» мог бы в этом смысле помочь. Так что Германия, прежде всего, преследует свой экономический интерес.

Кардаш: Идея строительства большого газового хаба на территории Германии тоже кажется потенциально выгодной. И интерес немецких компаний к этому велик, тем более что у них уже есть хороший опыт работы с «Газпромом» по проекту «Северный поток — 1». Кстати, немаловажный момент — это экономические выгоды, которые извлекают фирмы, чьи владельцы близки к политической элите России. У них появляются крупные госзаказы на поставку оборудования и строительные работы. Поэтому неудивительно, что есть круг компаний, которые заинтересованы в том, чтобы такие проекты, как «Северный поток», реализовались.

Кириченко: Вы говорите о чисто коммерческих интересах, то есть, по сути, предлагаете разделять вопросы бизнеса и политики. Но вот совсем недавно Трамп приезжал в Польшу и предложил заключить долгосрочное соглашение на поставку сжиженного газа (СПГ), доверить стране роль энергетического хаба, через который американский газ пойдет в страны Центральной Европы. Это политика или бизнес?

Кардаш: В вопросах энергополитики всегда очень важно диверсифицировать источники поставок. И в этом плане американский СПГ поможет Польше усилить переговорную позицию с другими поставщиками. Это, конечно, не означает, что какие-то грандиозные объемы американского СПГ попадут в терминал Свиноустье уже в этом или следующем году. Все будет зависеть от условий, которые предложат американские компании. В принципе, американское правительство может давать добро на определенные проекты, но договариваться насчет конкретных контрактов все равно приходится компаниям. И потом, сотрудничество зависит от обстановки на региональных рынках газа. Сейчас чаще заключаются краткосрочные, а не долгосрочные контракты на поставку СПГ, потому что цены на спотовых рынках колеблются. В общем, честно говоря, я не уверен, что, когда дело дойдет до переговоров, будет заключен долгосрочный контракт.

Сенников: Все нулевые российское руководство добивалось того, чтобы Россия превратилась в энергетическую сверхдержаву. «Газпром» воспринимался как одно из орудий становления такой сверхдержавы и рычаг давления на Восточную Европу и СНГ. Этот план состоялся?

Дулеба: Путин как-то сказал, что развал Советского Союза — самая большая трагедия прошлого века. Но решение «Газпрома» и российского руководства в 2002—2003 годах перейти на коммерческие взаимоотношения при поставках газа с постсоветскими странами как раз, на мой взгляд, и завершило этот развал.

Сенников: Почему?

Дулеба: Я напомню, что до этого момента была система взаимоотношений по газу между Украиной и Россией, когда первая получала около 50 млрд кубов газа бартером за прокачку газа в Европу. Но потом Россия начала устанавливать расценки на газ для своих соседей, причем с совершенно непонятной логикой. Это решение привело к серии газовых кризисов: в Белоруссии в 2004 году, на Украине в 2006—2007 годах, потом в 2009 году. Не говоря уже о 2014 годе, когда были не только газовые войны.

Кардаш: Причем даже с экономической точки зрения сама Россия много потеряла из-за этих кризисов. В середине нулевых Украина была самым крупным рынком сбыта для «Газпрома», а сейчас она вообще не покупает газ у России. Конечно, по происхождению тот газ, который потребляет Украина, может быть российским, но покупается он не напрямую. Кроме того, газовые контракты — оружие обоюдоострое. Не так давно Украина возбудила дело против «Газпрома» в арбитраже Стокгольма; решения пока мы не знаем, но, скорее всего, большинство требований, выдвигаемых украинской стороной, будет удовлетворено. Парадокс ситуации в том, что постсоветские страны по примеру западноевропейских теперь решают разногласия с «Газпромом» в юридическом поле, хотя раньше были сильно зависимы от его поставок.

Сенников: Александр, вы сказали, что переходить на рыночные взаимоотношения с постсоветскими странами было ошибкой. Путин сказал бы на это, что это было сделано в национальных интересах России.

Дулеба: Нет, понятно, что рано или поздно нужно было переводить газовые отношения с внутригосударственных на рыночные. Но способ, каким это было сделано, был ошибкой, и большой. Вспомним, к примеру, первый газовый кризис в Белоруссии в 2004 году. «Газпром» хотел получить 50% акций «Белтрансгаза», но белорусское правительство и президент были против. И тогда впервые в политической истории прекращение поставок газа использовалось как способ давления на оппонента. Целый проект ЕС был построен на умении найти компромиссные и договорные решения, которые каким-то способом учитывают интересы разных стран, но энергополитика России тех лет — полная противоположность такой стратегии.

Кириченко: Но ведь были и скидки на газ, которые Россия предоставляла Украине, правда, до политического кризиса 2014 года.

Кардаш: Эти скидки всегда были связаны с политическими соглашениями между Россией и Украиной. Харьковские соглашения предполагали, что Киев получает скидку на газ в обмен на очень выгодные условия — при продлении договора с Россией о нахождении Черноморского флота на территории Украины.

В декабре 2013 года, когда состоялся последний визит экс-президента Украины Виктора Януковича в Москву, были очередные скидки, но «Нафтогазу» и «Газпрому» каждый квартал приходилось заключать отдельное соглашение на поставки газа по сниженным ценам. Конечно, все прекрасно понимали, что «Газпром» будет каждые три месяца подписывать такие протоколы, если Украина не будет сближаться с ЕС. А если политика Украины не будет соответствовать тому, чего ожидает Москва, тогда никаких отдельных квартальных протоколов по скидке не будет. Россия очень часто упрекала ЕС в том, что он пытается политизировать двусторонние отношения в энергетической сфере с помощью антимонопольного расследования, третьего энергопакета и т.д. Но эти скидки — лучший пример того, как можно политизировать энергетические отношения.

Дулеба: И не будем забывать о странной логике поставок российского газа: чем дальше транзит, тем он дешевле. Чем ближе — тем дороже. Я помню «оранжевую революцию» и даже период правления Януковича, когда Украина платила 460 долларов за тысячу кубометров газа, что в два раза больше, чем платили тогда немцы за российский газ.

Сенников: Давайте поговорим о санкциях. Мы уже несколько лет живем в ситуации взаимных экономических рестрикций. Чего в этом больше: политики или прагматичного бизнеса? Часто говорят, что санкции даже помогают российской экономике.

Кардаш: Честно говоря, при нынешней ситуации в российской экономике санкции — это не самый главный фактор. Системные проблемы российской экономики существовали задолго до украинского кризиса. Российская экономика стагнирует с 2012—2013 годов. И снижение цен на нефть (со 100 долларов до 30) повлияло на нее очень сильно. Что касается энергетического сектора, то санкции сказались на нем не очень сильно — они затронули готовившиеся проекты, нацеленные на освоение месторождений на арктическом шельфе и на другие трудноизвлекаемые ресурсы. Правда, с учетом нынешних цен на нефть ни одна компания сегодня не стала бы их разрабатывать. Но те каналы сотрудничества, которые были налажены между российскими и западными компаниями, были разрушены, и к ним вернуться будет непросто.

Сенников: В общем, санкции не так уж и страшны.

Дулеба: Ну, как сказать. Например, сравнительно небольшая санкция, связанная с ограничением займов российских компаний у европейских и американских банков, привела к тому, что компаниям пришлось брать деньги из Фонда национального благосостояния. Министр финансов Кудрин в свое время прибегнул к норвежской модели и создал фонд, пополняемый из нефтяных денег, чтобы поддерживать уровень государственных расходов на определенном уровне, и поэтому у России эти деньги есть. Но из-за этих сравнительно скромных санкций пришлось эти деньги тратить, и резервы серьезно сократились — других способов поддержать публичную и социальную сферу на том же уровне не осталось.

Я процитирую Путина, который несколько лет назад сослался на слова одного арабского шейха: «Эра камня закончилась не потому, что закончился камень, а потому, что пришли новые технологии». Также закончится и эра нефти. Уменьшение резервов из-за небольшой санкции — это показатель того, что многолетние усилия на предыдущем этапе пошли прахом.

Сенников: А российские контрсанкции свою роль сыграли?

Дулеба: Конечно, Евросоюз тоже пострадал от ответных санкций — например, они сильно ударили по Норвегии, которая в общей сложности ввозила в Россию рыбы на миллиард евро. Или по Польше, которая продавала свои яблоки. А вот по Словакии, например, контрсанкции ударили не очень сильно — за исключением некоторых компаний. Доля России во внешней торговле Словакии в прошлом году — 3,4%, и это при том, что мы в основном покупаем только российские газ и нефть.

Кириченко: А нет боязни, что российский рынок теперь потерян навсегда? Вот есть эта тема разворота России на Восток — дружба и совместные проекты с Китаем. Как на это смотрят в европейских странах? Например, на заключенный в 2014 году договор с Китаем, в рамках которого будет построен газопровод «Сила Сибири».

Дулеба: Никакого разворота на Восток нет. Сейчас у России есть проблема, связанная с долгом — не с государственным, который находится на очень низком уровне, а с долгами государственных компаний. В этом отношении санкции чувствительны, они сильно ограничивают возможности по займу коротких денег. На Западе одолжить нельзя, а Китай вам даст не просто деньги за деньги, но потребует в обмен, чтобы вы покупали китайские товары и услуги или переводили в собственность Китая землю и ресурсы.

Кардаш: Хотя были подписаны десятки различных соглашений между Россией и Китаем, но большинство этих документов — меморандумы, которые лишь декларируют намерения, в том числе в том же энергетическом сотрудничестве. «Газпром» начал переговоры с Китаем еще в 1990-х, закончились они только в 2014 году, и это говорит о том, какая это сложная вещь — переговоры с китайскими партнерами. И, кроме того, если учесть, в какой обстановке подписывались соглашения, можно заключить, что они крайне выгодны для Китая. Естественно, это только предположение, контракт не был опубликован. Но из комментариев, появлявшихся по поводу цены и роли Китая в проекте, можно заключить, что это было очень непросто для России. Напомню, «Газпром» рассчитывал, что китайская сторона на равных вложится в строительство трубопровода, а в итоге проект реализуется исключительно на российские деньги.

Кириченко: То есть есть сомнения, что этот проект выгоден России?

Кардаш: Естественно. Ситуация на рынке ведь тоже с тех пор сильно изменилась — когда он подписывался, цены на СПГ были выше 600 долларов за тысячу кубометров, сейчас они в два раза ниже. Проект будет реализован, но только за российские деньги и на невыгодных условиях и лишь отчасти сможет диверсифицировать поставки российского газа. Если сравнивать максимальные объемы поставок в Китай, на которые «Газпром» сумеет выйти только к середине 2020-х годов, это просто несравнимо с объемом поставок в Европу.

И еще одна интересная деталь. Обычно все договоренности такого рода подписываются в первый день визита. Большинство документов по «Силе Сибири» было действительно подписано в первый день, но сам Шанхайский контракт — только во второй. Это говорит о том, что переговоры шли до последнего, причем потребовали личного вмешательства политических лидеров обеих стран. Россия была вынуждена подписать этот контракт.

Дулеба: А вообще первый «разворот на Восток» был осуществлен еще Примаковым, сменившим Козырева на посту министра иностранных дел. Это в те годы Клинтон впервые заметил, что в вопросе о расширении НАТО на Восток нужно говорить не «если», а «когда». Примаков выступил с концепцией «многополярного мира», дал старт Шанхайской организации сотрудничества, логическим продолжением которой позднее стал БРИКС. Так что опять — все уже было изобретено, просто мы забыли.

Сенников: Вернемся к санкциям. Сложно ли поддерживать единую политику санкций в отношении России, не сказываются ли разногласия между странами внутри ЕС?

Дулеба: Есть пять принципов, которыми руководствуются страны Евросоюза в вопросе своих нынешних отношений с Россией; про них страны ЕС договорились весной 2016 года. Поэтому политика сейчас предельно минималистичная.

Хотя, конечно, различия на национальном уровне есть. Что, например, думают словаки об этом кризисе? В октябре 2014 года был проведен опрос населения, результаты таковы: 80% словаков считают, что Украина — независимое государство, Россия не имеет права вмешиваться во внутренние дела украинцев, но вместе с этим 70% считают, что украинский кризис — не повод для изменений в словацко-российских отношениях. В итоге, с одной стороны, Словакия не признала Крым российским и осудила российскую политику, но в то же время существует сильное словацкое русофильство еще с XIX века, влияющее на представление о том, что Россия должна быть партнером. Словацкие интеллектуалы придумали себе свой образ России — это наша собственная Россия, в которую мы верим и которую любим, хотя реальная Россия далека от словацкого представления о ней. И эта идентичность, конечно, другая, нежели, например, у поляков.

Сенников: Да, этот исторический бэкграунд, очевидно, важен. А как сейчас смотрят на Россию в Польше?

Кардаш: С одной стороны, исторически в Польше российская культура пользуется большой популярностью; с другой стороны, количество тех, кто лично сталкивается с Россией и российским обществом, чрезвычайно мало. И поэтому в опросах общественного мнения образ России выстраивается очень негативный, люди предпочитают придерживаться стереотипов из СМИ, особенно в последние годы. И, как ни крути, в Польше есть значительная историческая подоплека. Опыт еще времен Российской империи, холодной войны, отсутствие полного суверенитета Польши после 1945 года.

Дулеба: У словаков такого негативного исторического опыта нет. Мы не воевали с Россией. Во время Гражданской войны в России чехословацкий корпус сражался вместе с белыми против красных. Во время Второй мировой участники словацкой дивизии, созданной немцами, постоянно дезертировали и переходили на сторону Советского Союза. Даже 1968 год был в каком-то смысле удачным для Словакии: Чехословакия стала федерацией, словацкие буржуазные националисты были выпущены из тюрьмы (а посадили их туда чешские коммунисты), а словак Густав Гусак стал генеральным секретарем Компартии Чехословакии. В итоге Чехословакией стали управлять словацкие коммунисты.

Или другой пример: второе поколение словацких националистов в XIX веке выросло на книге Людовита Штура, лидера национального возрождения, — «Славянство и мир будущего». Он писал о том, что чем сильнее будет Россия, тем больше будет свободы у словаков. Книга была подпольная, но все ее читали.

Сенников: Шимон и Александр, а как вы смотрите на дальнейшую судьбу российско-европейских отношений — с оптимизмом или скептически?

Дулеба: Понимаете, я учился вообще в Советском Союзе еще во времена правления Горбачева. Когда я только вернулся домой, в Чехословакии было меньше политической свободы, чем в СССР. Я всю жизнь посвятил тому, чтобы сделать мою родину свободной и нормальной страной, где государство служит гражданину, а не наоборот. Интересы моей страны для меня всегда на первом месте.

Поэтому, когда я сейчас вижу, что происходит в отношениях между Россией и Украиной, то я хочу, чтобы ЕС поддерживал те ценности, распространению которых он всегда способствовал. Есть определенные красные линии, пересечение которых недопустимо. И несмотря на то, что есть огромное желание развивать отношения с Россией, нельзя отмахнуться от того, что политика России ведет к уничтожению этих ценностей, институтов и отношений. Чтобы перейти к новой конструктивной политике, нужно сначала решить проблемы: Крым, статус Донбасса и республик на востоке Украины. Экономические санкции ЕС завязаны на Минский процесс — если он будет реализован, есть шанс нормализовать отношения. Если этого не произойдет, то мы подвиснем в конфликтном состоянии — абсолютно невыгодном ни для России, ни для ЕС.

Кардаш: Я согласен, мне тоже кажется, что пришло время, когда этими принципами не стоит поступаться, особенно после того, что произошло в 2014 году. Чтобы не было больше ситуаций, когда Россия будет вести себя как trouble-maker, а потом скажет: «Давайте забудем и будем продвигать новые проекты». Если мы не разберемся в прошлом, не будем называть вещи своими именами, все это плохо закончится.

Дулеба: Да, к сожалению, конфликт между Россией и Украиной вернул российско-европейские отношения во времена холодной войны, если не еще дальше. Но есть и примеры неожиданных сближений. Сколько я себя помню, на Рождество в Словакии всегда показывают советский фильм «Морозко». Непонятно, как и почему, но это факт. Рождества без «Морозко» у нас по-прежнему не бывает.

Понравился материал? Помоги сайту!