Михаил Крутихин: «Нефти в России скоро может перестать хватать»

15—18 мая в Софии состоялось VIII Общее собрание Гражданского форума ЕС—Россия. Одной из центральных тем форума была коррупция в нефтегазовом секторе на постсоветском пространстве. Наш постоянный автор Арнольд Хачатуров имел возможность принять участие в форуме при поддержке представительства ЕС в России. Он воспользовался случаем и расспросил известного эксперта Михаила Крутихина о том, почему Европа до сих пор критически зависит от российского газа, как «Новатэк» помогает правительству восстанавливать Северный морской путь и в чем будут заключаться главные вызовы в мировой энергетике на ближайшие десятилетия.

— Насколько Европейский союз сегодня зависит от поставок российского газа?

— В конце 2014 года эксперты Европейской комиссии провели исследование, что-то вроде краш-теста: что случится, если «Газпром» резко прекратит подачу газа в Европу? Больше всего при таком сценарии пострадают балканские страны, Восточная Европа и Прибалтика. Например, если в холодном феврале Россия перекроет газ, то Венгрия не сможет удовлетворить 26% своих потребностей.

До сегодняшнего дня все перебои с поставками российского газа происходили не из-за технического состояния инфраструктуры на участках транзита в России или Украине, а по политическому решению Москвы. В разгар зимы 2005 года на три дня останавливался транзит через Белоруссию. Затем в 2006 и 2009 годах на несколько дней полностью прекращались поставки через Украину. В конце 2014 и в начале 2015 года дольше, чем на квартал, наполовину сокращался объем поставок через Украину. Во всех случаях это было обусловлено политикой и непредсказуемостью решений Москвы.

В Европе совершенно правильно решили искать выход из положения. Были приняты резолюции, по которым Европе необходимо построить интерконнекторы — трубопроводы, соединяющие между собой две газотранспортные системы через границу. И обеспечить солидарные действия ЕС, чтобы в случае чрезвычайных ситуаций можно было перебрасывать недостающие объемы газа из тех мест, где его много. Кроме того, тогда же было принято решение действовать в интересах диверсификации поставщиков: закупать газ из районов Восточного Средиземноморья через Турцию, из Израиля или из таких регионов, как Иран и Иракский Курдистан.

— Строительство интерконнекторов нарушило бы доминирование «Газпрома» на европейских рынках?

— Если бы в Европе была сеть интерконнекторов, достигающая и Балкан, и, например, Финляндии, которая на 100% зависит от российского газа, никаких проблем бы не было вообще. Сейчас европейские терминалы СПГ (сжиженного природного газа. — Ред.) работают примерно на 25% своей мощности. Скажем, много терминалов есть на Иберийском полуострове — в Испании и Португалии. Но связь этих систем с югом Франции, где не хватает газа, минимальна. Так что вся проблема поиска альтернативных источников газа связана с отсутствием внутренней инфраструктуры для переброски энергии.

— Почему тогда эти меры до сих пор не приняты?

— Есть разные причины. Прежде всего, для этого нужны деньги. Это все-таки запасной вариант, а инвесторы не очень готовы вкладываться в далекое будущее. Конечно, в проекты, которые рассчитаны на возможное отключение газа из России, уже инвестируются серьезные деньги, но все-таки не на полную мощность. Например, Литва поставила терминал СПГ и собирается строить интерконнектор из Польши. Но работать полностью он не будет, потому что у Литвы есть долгосрочные отношения с «Газпромом». Скорее, это страховка на будущее. Вторая причина в том, что «Газпрому» не нравится перспектива потерять свое монопольное положение на рынках некоторых союзников России в Европе. В случае Болгарии, например, надо построить интерконнектор на 170 км, чтобы связать страну с Грецией, которая получает газ из Азербайджана через Турцию. Это обеспечивало бы Болгарию энергией, даже если бы российский газ перекрыли. Но здесь многие годы срывается затея строительства этого интерконнектора, хотя построить его можно всего за полгода.

— Эти проекты срывают лоббисты «Газпрома»?

— Да, «Газпром» пытается выступать против. Но, в принципе, стратегия могла бы состоять в том, чтобы помочь всем европейским странам получить интерконнекторы и терминалы по приему СПГ, чтобы каждая страна ЕС имела альтернативные источники получения газа. Тогда все европейцы спокойно пошли бы покупать дешевый российский газ. У «Газпрома» есть важное преимущество: по себестоимости он бьет любого конкурента в Европе.

— В феврале 2018-го Стокгольмский арбитраж постановил взыскать с «Газпрома» $2,5 млрд в пользу «Нафтогаза» за недостаточные объемы транзита через Украину. Но контракт нарушили обе стороны. Почему в минусе оказался именно «Газпром»?

— В Стокгольмском арбитраже у сторон было несколько взаимных претензий, но когда все сплюсовали, получилось, что «Газпром» должен платить Украине. «Газпрому» тоже пошли на определенные уступки. Кроме того, «Газпром» поставлял газ на Украину по немыслимым ценам, которых давно не существовало в Европе. Это была монопольная практика.

Надо сразу сказать, что арбитраж — это не суд, который будет исходить из буквы соглашения. Арбитраж исходит из сложившейся практики и здравого смысла, а потом уже из буквы закона. Например, когда арбитры видят, что экономика в упадке и потребитель материально не в состоянии выбрать полагающийся по контракту газ, они смотрят на практику разрешения подобных конфликтов. Там они видят, что обычно поставщик газа, понимая положение потребителя, меняет пункты контракта для того, чтобы не потерять рынок и сохранить клиента. Стороны приходят к взаимовыгодным условиям, к ситуации win-win.

В российской системе у «Газпрома» так сделать не получалось, была политическая воля руководства: если будет уступка, то мы проиграем. «Газпром» отказывался идти на переговоры, проявлял довольно грубый и недружественный нажим. В итоге Украина отказалась от закупок и две зимы спокойно прожила, не покупая ни одного кубометра газа у России.

Арбитры, выбранные обеими сторонами, посчитали, что Украина за указанные в контракте объемы газа по финансовым причинам платить не может, то есть пункт «бери или плати» надо пересмотреть. И определили довольно маленький объем, который Украина покупать все-таки может. «Газпром», несмотря на все заявления своего руководства, заложил в бюджет сумму штрафа и платить будет.

— По каким критериям «Газпром» определяет свою ценовую политику в разных странах?

— Существуют разные виды контрактов, и ценовые условия могут меняться из-за обстоятельств. Меньше всего газ стоил Армении, поскольку она расплачивалась за газ долями собственности в своей газотранспортной системе. Так постепенно «Газпром» скупил всю газовую отрасль Армении и стал поставлять газ самому себе. Очень много споров было между Белоруссией и Россией по политическим мотивам. С Украиной был грубый ценовой шантаж. Но с другими странами все иначе.

Вообще «Газпром» проводит очень гибкую политику, постоянно предлагает потребителям новые контракты, отвязывая стоимость газа от цен на нефть, часто на фантастически хороших условиях. Раньше они исходили из стратегии, что условия контракта должны выполняться на 100%, главное — выиграем в цене, даже если потеряем рыночные ниши. Сейчас все наоборот: проиграем в цене, но сохраним потребителя. Случай Украины отсюда выбивается — это чистая политика.

— Переход «Газпрома» к более гибкой стратегии ценообразования связан с избытком предложений по газу?

— Именно. В «Газпроме» за много лет осознали, что огромного роста спроса на газ в Европе нет, хотя она является главным потребителем российского газа. Раньше рассчитывали, что спрос будет расти на 200 млрд кубов в год, и на такую же величину увеличили потенциал добычи газа. Разработали промыслы и скважины, построили трубы. А рынка нет. «Газпром» экспортирует примерно 210 млрд кубометров в год, а мог бы c такой запасной мощностью все 400 млрд. Но за каждый кубометр ведется борьба.

— В российской газовой отрасли есть еще один примечательный игрок — компания «Новатэк». Внешне она выглядит как редкий для нашей страны пример крупного и успешного частного бизнеса. Что вы о ней думаете?

— «Новатэк» был очень хорошей компанией, когда занимался своим ключевым бизнесом: подготовкой конденсата к экспорту и непосредственно экспортом. Но потом они поняли, что могут работать с СПГ и заглядывать в другие отрасли. В итоге «Новатэк» хорошо встроился в стратегическую линию российского руководства.

Дело в том, что Путину интересно восстановить Северный морской путь. Понятно, что военные это сделать не в состоянии. Были попытки построить базы вдоль всего арктического побережья, но это было бы слишком дорого. «Газпром» и отдельные нефтяные компании тоже показали, что не в состоянии этим заниматься. И «Новатэк» пошел по этому пути. Сейчас они развивают большой проект «Ямал СПГ» и три проекта не очень далеко от Арктики: «СПГ-1», «СПГ-2» и «СПГ-3». В Мурманске у них есть база для крупных плавучих комплексов, которые можно использовать как плавучие острова и строить вдоль побережья терминалы, заводы СПГ, причальные сооружения и так далее. Одновременно правительство финансирует для них строительство портов, навигационных сооружений, углубление фарватеров. Дальше «Новатэк» собирается начать проект на Камчатке — под него уже выбирают бухту. Там будет хаб по перегрузке сжиженного газа с ледостойких танкеров на нормальные океанские танкеры. Там же будет торговая точка — платформа, на которой можно будет покупать российский СПГ. То есть создается сеть инфраструктуры вдоль Северного морского пути. Здесь частные компании работают вместе с правительством, это часть большого плана.

В целом «Новатэк» не замечен в коррупционных сделках или завышении смет, работает вполне эффективно. Им владеют Михельсон и Тимченко, но частично он принадлежит иностранцам и получает от них часть финансирования. Что ему помогает? Правительство по решению Путина берет на себя все дополнительные расходы, связанные со строительством портов, атомных ледоколов, аэропортов. И освобождает «Новатэк» от абсолютно всех налогов. Подарили им газ и говорят: делайте что хотите, а мы вам еще приплатим за инфраструктуру.

— Западные санкции не мешают «Новатэку» работать над такими сложными проектами, да еще и с иностранцами?

— По газу санкции не очень жесткие и малозаметные. Решили больше бить по нефти, причем по двум главным направлениям. Первое — это шельфовые проекты на определенной глубине, больше 152 метров. Второе — это трудноизвлекаемые запасы нефти. Причем американцы в документах по санкциям написали, что там должны быть сланцевые запасы. В России сланцевых пород не так уж и много. У нас принято называть сланцем совершенно другие геологические структуры. Поэтому, например, проект одной норвежской компании с «Роснефтью» по разработке сланцевой нефти просто поменял документы, и теперь вместо сланца они пишут «трудноизвлекаемые запасы». Таким образом они смогли обойти санкции. Но у «Газпрома» по газу тоже были проблемы. Они не могут разрабатывать Южно-Киринское месторождение около Сахалина, потому что там помимо газа еще очень много нефти. США сказали: извините, не можем дать вам разрешение на поставку подводных добычных комплексов, поскольку на месторождении есть нефть. Кроме того, американцы могут ввести санкции против «Северного потока — 2», но это будет очень невыгодно для Германии.

— При том что «Газпром» далеко не является эталоном эффективности, он по-прежнему сохраняет монопольные права на экспорт газа. Можно ли это изменить?

— С самого начала в газовой сфере надо было сделать как в нефтянке: создать единую национальную газотранспортную систему, пусть даже государственную. «Транснефть» по магистральным нефтепроводам тоже монополист. И нормально работает, нет больших конфликтов. Экспорт ведется на разные рынки, как и в других странах: многие компании сбывают, и никто не ссорится. Надо было выделить сеть в отдельную компанию, а частные газодобывающие предприятия состязались бы между собой. Была бы нормальная рыночная система — у ЕС не возникало бы к ней претензий, как не возникает к Норвегии, где отрасль устроена похожим образом.

— Почему нельзя демонополизировать и транспортировку газа тоже, как в США?

— Это общегосударственная система, которая должна работать согласованно. Сделать как в Америке, где много газотранспортных систем, принадлежащих разным компаниям, у нас не получится. Там так традиционно сложилось, так строили. У нас все регулируется из одного центра, нет региональных инфраструктур. Поэтому должна быть единая компания. Поскольку считается, что бесперебойность операций важна для национальной безопасности, роль государства здесь должна быть высокой.

— «Роснефть» и «Новатэк» неоднократно заявляли о своем желании прорваться к экспортной трубе. Какие-то шаги в этом направлении предпринимаются?

— Только для нескольких проектов. Например, «Новатэк» может экспортировать СПГ, но там есть серьезные ограничения, и другие компании все равно не могут. Есть опосредованный экспорт: одна немецкая компания добывает свою долю газа в России вместе с «Газпромом», но вынуждена отдавать его и покупать собственный газ обратно через «Газпромэкспорт». В мае 2014 года были представлены серьезные предложения по разрушению монополии «Газпрома», чтобы сделать в России нормальный рынок газа. Сейчас у нас из-за «Газпрома» он фактически регулируемый, это нерыночные отношения. Невозможно создать рынок, если один из игроков имеет монопольное право на трубу и экспорт. Грубо говоря, прибыль от экспорта может покрыть любой недостаток в цене и побить всех конкурентов на внутреннем рынке. Но когда руководству страны был предъявлен план либерализации рынка, «Газпром» сказал: все остальные компании будут подрывать наше положение на экспортном рынке, мы потеряем доходы, а значит, будут перебои с газоснабжением внутри России. Тогда было решено, что доступ к экспортному каналу откроют, когда кто-нибудь докажет, что прибыли от этого будет больше, чем потерь. Но доказать это пока никто не смог.

— В нефтяной отрасли есть «двойник» «Новатэка» — компания «Лукойл». За счет чего они работают в прибыль?

— «Лукойл» отчасти можно считать аналогом «Новатэка». Во-первых, это очень красивая компания, потому что она умудряется сохранять лояльные отношения с российской властью. Я не знаю точных причин, но там очень осторожное руководство. Во-вторых, эта компания принципиально не берется за проекты, рентабельность которых меньше 16%. Все остальное они продают как непрофильный бизнес — например, они отказались от сети заправочных станций в США. Они не берутся ни за один проект в Восточной Сибири. Много идут за границу — говорят, скоро половина их доходов будет от иностранных предприятий от Азии до Африки, Европы и Америки. В России они продолжают хороший проект на Каспии, строят новое нефтехимическое производство в районе побережья. Это приличная компания с прозрачной структурой собственности. У них нет гигантской доли акций, купив которую, можно было бы получить контроль над компанией. Много акций распределено между мелкими владельцами. В этом плане «Лукойл» устойчивый, но пример «ЮКОСа» показывает, что экспроприация возможна и в таких условиях.

— Игорь Сечин любит хвастаться себестоимостью добычи «Роснефти»: якобы она — самая низкая в мире и составляет $2—4 за баррель. Это правда?

— В среднем по России себестоимость добычи барреля превышает $18. Это себестоимость извлечения нефти. Когда Сечин говорит про $2—4, он берет уникальные примеры фонтанирующих скважин — Ванкорского месторождения, например. На самом деле к средним $18 надо прибавить налоги, транспорт — $5,5 до Китая или $4,5 до западной границы. Плюс расходы на посредника — трейдеров, которые продают нефть, это еще $1 минимум. И еще куча всяких вещей — от, мягко говоря, коррупционного налога, который отстегивается политикам или распределяется внутри компании, до поддержания гигантской инфраструктуры, административных расходов, зарплаты товарища Сечина. То есть вокруг себестоимости нарастает огромный хвост дополнительных расходов. Это если не брать трудноизвлекаемую нефть, где рентабельность будет при мировых ценах на нефть от $70—80 за баррель, а если речь идет про континентальный арктический шельф, то и вовсе от $150. Мы далеки от Саудовской Аравии, Кувейта и Ирана, где на многих месторождениях можно проделать минимальную дырку и нефть сама потечет, не надо даже качать. И не надо транспортировать ее из Западной Сибири до потребителя несколько тысяч километров. Поэтому цены там действительно смешные.

— Если сравнивать «Газпром» и «Роснефть», то у какой из компаний более «цивилизованный» подход к ведению бизнеса за рубежом?

— «Газпром» постепенно цивилизуется, но остаются неэффективные капвложения и гигантские убыточные проекты. Сейчас «Газпром» вынужден финансировать сразу три грандиозных проекта — «Северный поток — 2», «Турецкий поток» и «Силы Сибири», которые не имеют никакой коммерческой ценности. Мало кто из иностранных инвесторов соглашается в них участвовать, поэтому на это идут собственные деньги компании, из-за чего четвертый квартал подряд «Газпром» фиксирует убытки. А потом ему неформально спишут эти деньги как некоммерческие политические расходы.

У «Роснефти» политизированных проектов относительно мало, и за границей они особо не работают. Но есть несколько направлений, на которые тоже тратятся гигантские деньги: Венесуэла, Курдистан и так далее. Вряд ли они так просто дарят $6 млрд Венесуэле и $1 млрд Курдистану — нельзя вкладывать в режимы, которые находятся в жутком состоянии. Есть подозрения, что часть бюджетов уходит в другие места. Моя гипотеза состоит в том, что часть этих денег получают руководители компаний, а часть — те, кто организовал инвестицию. Обычный вывод денег из России.

— В российской внешней политике нефть гораздо реже выступает инструментом политического давления, чем газ. С чем это связано?

— Все получатели нефти имеют альтернативных поставщиков. Никто в Европе не жалуется на то, что страдает от зависимости по поставкам нефти, — всегда можно переключиться на кого-то еще. Вторая причина в том, что если газа в России в избытке, то нефти скоро может перестать хватать. Уже многие годы в России не было ни одного крупного нефтяного открытия. Все, что открывается, — это мелочь на 3—5 млн тонн. И разбросана она по огромным территориям, добывать на которых совершенно неинтересно. При этом еще 20 лет назад месторождение в 50 млн тонн считалось рядовым. На промыслах, уже введенных в эксплуатацию, происходит истощение запасов. И той нефти, которую взять было относительно легко и где капитальные издержки давно окупились, становится все меньше. Из всех оставшихся в России запасов нефти 70% — трудноизвлекаемые. Нужно, условно говоря, не менее $70 за баррель, чтобы они были коммерчески рентабельными. Компании неохотно идут на освоение новых месторождений, тем более что отдача в среднем начинается через 10 лет. В результате ухудшения качества запасов можно ожидать, что с 2020—2022 года в России будет сокращаться объем добычи нефти. Причем эксперты и чиновники в Госкомиссии по запасам говорят, что падение будет примерно на 2% в год (10 млн тонн) по объективным совершенно причинам. Это тоже фактор, почему стратегическое значение нашей нефти как политического оружия гораздо меньше.

— Этот процесс как-то можно затормозить?

— Чтобы его затормозить, нужны две вещи. Первая — новые технологии, которые могли бы на старых месторождениях повысить коэффициент извлечения нефти. У нас сейчас он меньше 30%, то есть большая часть нефти остается в подземном резервуаре. Современных технологий в России недостаточно. Гидрографы часто говорят про фрекинг, но в России меньше 70 комплексов по гидроразрыву пласта, из них только три сделаны в России. Ну как в России: на грузовик установлено иностранное оборудование, и некоторые химикаты — импортные. Этого недостаточно, чтобы серьезно поднять коэффициент извлечения. В одиночку это хозяйство развивать не получится.

Вторая вещь — чтобы добывать трудноизвлекаемую нефть, да еще и на мелких месторождениях, нужно много частных операторов, готовых идти на финансовые риски внедрения инноваций. Когда у вас есть одна гигантская раздутая компания вроде «Роснефти», ей наплевать на такие месторождения, рисковать там и тратить деньги она не будет. Структура отрасли неправильная: если в 1995 году государство добывало 7,5% всей нефти, то сейчас добывает 63%. Произошел переход добычи нефти от операторов и специалистов к чиновникам. Посмотрите на сланцевую революцию в США: она произошла, когда тысячи компаний на свой страх и риск стали применять новые технологии. Правда, в Штатах и система недропользования совсем другая. Если у вас есть участок в несколько акров, то вы владеете всеми недрами вплоть до центра Земли. Вы можете посмотреть открытые геологические данные и, если перспектива есть, просверлить дырку. В России же если у человека есть участок, то это 2 см земли, чтобы редиску выращивать, все остальное — государево.

То есть требуется выполнить два условия: изменить структуру отрасли и прекратить изоляцию от мировых технологий в эпоху глобализации. Иначе нас ждет консервация отсталости.

— А тут еще и сланцевая революция в США не собирается заканчиваться. Насколько это серьезная угроза для России в среднесрочной перспективе?

— В России баланс торговли нефтью в последнее время — в пользу Востока. Возникает неприятная ситуация: ухудшается качество нефти, смесь Urals становится все тяжелее и плотнее, увеличивается содержание серы. Легкая нефть идет в азиатском направлении, где стандарт экспорта совершенно другой — там еще и приплачивают за эту нефть. Что происходит? Остается нефть Поволжья и других месторождений — тяжелая, сернистая. Приходится тяжелую нефть разбавлять или придумывать что-то еще. Это большая проблема, потому что ряд потребителей в Европе начинает сокращать закупки и отказываться от части контрактов в России.

На этом фоне США резко увеличивают экспорт своей нефти и, если дело пойдет, к 2030 году нарастят добычу вдвое. Сейчас три страны — Россия, США, Саудовская Аравия — добывают примерно поровну (около 10 млн баррелей в сутки), но если США будут добывать 18—20 млн тонн, то это покроет все потребности мира. Сланцевая нефть идет очень хорошо. Она очень легкая, почти конденсат — можно в танк вместо дизеля заправлять. В Европе ей разбавляют тяжелые сорта, чтобы поддерживать норму, которая соответствует их НПЗ (нефтеперерабатывающим заводам. — Ред.). И американцы своей нефтью фактически заместили ливийские поставки. Они состязаются по качеству с такими поставщиками, как, например, Азербайджан. То есть США — это не просто серьезный конкурент: это игрок, который может вытеснить всех остальных. Если Трамп к тому же введет пошлины на импорт нефти в США, как он сделал с алюминием и сталью, мы увидим совершенно другую картину. Это слегка поднимет цены в Штатах, чтобы не обескровить нефтедобывающую отрасль, и резко уронит цены во всем мире, поскольку будет некуда девать нефть из России и стран Персидского залива.

— Все вокруг говорят про закат нефтяной эпохи и отказ от углеводородной энергетики. Вы разделяете оптимизм в отношении возобновляемых источников энергии?

— Неправильно говорить, что эпоха нефти кончается. Скорее, в ближайшем будущем наступит пик потребления нефти. Но сокращаться потребление будет не потому, что нефти мало (ее в современном мире в изобилии), а потому, что спрос будет меньше. Повысится энергоэффективность технологий, миру просто не нужно будет столько нефти. Это перспектива 2040 года и дальше. Но по-прежнему нефть, газ и уголь будут играть примерно равную роль. Очень грубо — по 30% мировой первичной энергии будет производиться за счет ископаемых видов топлива. И только 10% — за счет гидроэнергетики, возобновляемых источников, атомной энергетики. Да, где-то в передовых странах ОЭСР и Японии не будет расти потребление энергии — больше не нужно гигантских энергетических затрат, чтобы быть передовой страной. В передовых странах энергетика будет совершенно другой. Но есть остальной мир: растущая Индия, которая скоро обгонит Китай по энергопотреблению, Африка и так далее — все они будут потреблять самые примитивные двигатели внутреннего сгорания.

— Какой может быть следующая прорывная технология в мировой энергетике?

— Предсказывать появление «черных лебедей» — неблагодарное занятие. Когда в конце 2014 года стали падать нефтяные цены, саудовцы как гнали много нефти, так и продолжили, и это только подтолкнуло падение котировок. Никто не мог понять, почему они не принимают меры. Одна из гипотез была совершенно замечательная: якобы саудовцы увидели в Фейсбуке сообщение о том, что ученые организовали прорыв в области холодного ядерного синтеза. Там была фотография с куском ржавой водопроводной трубы с гайками — якобы это инновационное устройство. И саудовцы решили, что раз есть такой прорыв в получении энергии, то нужно срочно продать всю нефть, чтобы хоть что-то за нее получить.

Шутки шутками, но если завтра объявят о том, что испытан крупный промышленный аккумулятор для электроэнергии и решена проблема накопления энергии, то рынок изменится мгновенно. Вы добыли энергию на месте, но как ее хранить и отдавать? Сейчас это самая большая проблема. Можно, как Илон Маск в Австралии, строить гигантские солнечные аккумуляторы, но они недолговечны, дороги, неэффективны и занимают много места. С газом, нефтью и углем им пока тяжело состязаться. Если такой прорыв будет, то все энергетические проблемы мира решатся. Самая солнечная в России зона — это Якутия, там больше всего солнечных дней в году. Можно поставить там солнечные электростанции, но куда девать всю эту энергию? Или приливные электростанции в районе Кольского полуострова. Можно ставить турбину, и все — дешевая электроэнергия готова. Но потребления там нет никакого. А гнать ее по проводам можно только тогда, когда будет создана система сверхпроводимости, чтобы не было серьезных потерь.

Или вот японцы и китайцы вдруг провели эксперимент по добыче кристаллов гидрата метана (правда, коммерческих результатов он пока не дал). Этих кристаллов в мире в три раза больше, чем всех известных запасов обыкновенного газа. Но находятся они в вечной мерзлоте под дном океанов, и добывать их пока не научились.

Самые большие направления развития мировой энергетики — это распределенная энергетика (чтобы каждый район имел возможность сделать собственные энергосистемы без оглядки на кого-то) и системы накопления и хранения электроэнергии.

Понравился материал? Помоги сайту!