Почему в темных шахтах продолжают петь сверчки?

Патриция Сайас — героиня документального фильма «Из глубины» Валентины Педичини (Италия, 2013 год). Фильм показывает остановку работы на последней шахте в Италии глазами последней женщины-шахтера, которая больше 30 лет работает на глубине 500 метров под землей.

Фильм «Из глубины» был показан в России дважды: 21 февраля в Ростове-на-Дону в рамках международной конференции «Диверсификация экономики моногородов на примере угледобывающих регионов», которая была организована при поддержке представительства ЕС в России, Донского государственного технического университета, Союза российских городов при участии Международного фестиваля «зеленого» документального кино Ecocup, и 23 февраля в Москве, в Центре документального кино. С Патрицией Сайас поговорили Наталья Парамонова и Анастасия Лаукканен.

— В России есть шахтерские городки, где большинство людей работает на шахте или как-то с ней связано, есть целые шахтерские династии.

— У нас все точно так же. Я как раз живу в таком городке, в провинции Карбония-Иглезиас на Сардинии. Оба моих дедушки работали на шахте сортировщиками. Папа проработал 37 лет. Мой племянник тоже пришел на шахту.

— Вам папа что-нибудь рассказывал про шахты в детстве? Брал с собой на работу?

— У меня мало детских воспоминаний об отце, потому что я его почти не видела. Правда, есть одно яркое. Отец чем-то намазывал свои рабочие сапоги. Я его спросила: «Чем ты их мажешь?» А он мне ответил: «Это китовый жир». Я страшно удивилась — откуда у нас киты?!

Отец очень рано вставал на работу, уходил на шахту, возвращался в четыре вечера, и в пять мы садились ужинать. Мне это совсем не нравилось, это же очень рано — пять вечера. Я никак не могла понять, почему надо есть так рано. Потом, конечно, поняла. Он приходил голодным, потому что в шахты нельзя брать с собой еду. Он вообще ел один раз в день. И это был единственный момент, когда вся семья собиралась вместе. А потом шел спать. О шахтах он никогда мне не рассказывал. Мы вообще не очень много разговаривали.

Когда мои дети были маленькими, мы тоже так делали, даже когда на шахте появилась столовая. Я выходила из шахты, принимала душ и шла домой на обед. Сейчас, кстати, столовой опять нет.

О шахтах я тогда совсем не думала. И даже не представляла, что когда-нибудь пойду туда работать. Это был совершенно закрытый, неизвестный мир. Я не хотела становиться его частью. Я хотела стать капитаном дальнего плавания.

— Так как же вы в итоге туда попали?

— В подростковом возрасте я увлеклась спелеологией, и с одной группой мы спускались в разные пещеры. Но, чтобы серьезно учиться на спелеолога, нужно было ездить в Кальяри, а это 50 километров от нас. В общем, это было дорого и сложно. У нас в семье шестеро детей, а работал только отец. Но мне нравились пещеры, и я подумала: пойду тогда в горнодобывающий институт.

А в шахту я впервые попала позже. Все должны были проходить как минимум месяц стажировки, я тоже пошла на подготовку в рудную компанию, и мы спустились в шахту. Только не в эту, а в другую, неподалеку.

Потом было много всего, я работала в разных местах, даже была где-то бухгалтером. Через некоторое время появилась вакансия для женщины на шахте, объявили конкурс, и я его выиграла. Так все и началось, и вот пошел уже 32-й год.

— А что вы делали в шахте — вы же не с отбойным молотком ходили?

— Я — инженер по технике безопасности, слежу за составом воздуха в шахте. Сейчас я все еще спускаюсь под землю, но работаю и в офисе наверху. Шахта больше не добывает уголь, но она по-прежнему открыта, поэтому там надо быть, чтобы она не обвалилась и не взорвалась. Сейчас пытаются понять, что из нее сделать. Может быть, научную (физическую) лабораторию, а может, станут добывать что-то еще — это пока неясно. Но какая-то работа все еще осталась недоделанной, даже после того, как весь уголь поднят.

Каждый день я встаю в пять утра. Готовлюсь, завтракаю и выхожу из дома в 6:10. Приезжаю на работу в 6:30—6:40. Открываю офис, иду переодеваться в специальную форму. Потом жду, когда придут рабочие. Им я объясняю план на день. После этого я сама спускаюсь в шахты проверить, все ли в порядке. Я обхожу все шахты: в один день — одну часть, на следующий — другую. Всего у нас 30 километров шахт, за день все не пройти. Сейчас там уже почти ничего не происходит, поэтому под землей особенно нечего делать. Но все равно три-четыре часа я там, потом поднимаюсь и начинаю работать в офисе. В два иду в душ. А в три заканчиваю и возвращаюсь домой.

— А сама шахта какая? Там есть, например, современное оборудование?

— Это старая шахта, но в ней есть части с очень современным, новым оборудованием, в том числе и с экологической точки зрения. У нас стоят специальные датчики. Мы в офисе можем сразу увидеть, что там-то и там-то, например, выход метана или остановился вентилятор. Раньше надо было ходить вниз и за всем этим следить.

По шахтам проходит телефонная линия, и из разных туннелей можно позвонить наверх. Если ты переходишь в другой туннель, ты тоже звонишь и предупреждаешь, так что все всегда знают, где ты. Раньше в шахтах была и своя, внутренняя, связь, но сейчас остались только телефоны.

— Вам было страшно в шахте?

— Нет, я ничего не боюсь, хотя был один случай, когда я сильно испугалась. Я развелась, когда младшей дочке было пять, а старшей одиннадцать. За детьми некому было присматривать, поэтому за все отвечала я. Я помню, что мне по внутренней связи сказали, что звонят из школы. Я страшно испугалась. Если с дочками что-то случилось, из шахты же не выберешься за пять минут. Это тебе не офис в центре города: выскочил, сел в машину — и готово. Это целая процедура, и лифт может быть занят. Я побежала к телефону и позвонила в школу. Поговорила с учительницей, все было в порядке, но я до сих пор помню этот страх неизвестности.

— В российских шахтах бывает в среднем по два несчастных случая в месяц, а как в итальянских?

— За все время моей работы был только один несчастный случай. У меня лично тоже была небольшая авария. На мне взорвалась осветительная лампа, и я оказалась в кромешной тьме. И все-таки в шахте я ничего не боялась — ни до, ни после.

— В России во времена СССР профессия шахтера была самой высокооплачиваемой. Зарплата шахтера была в три-четыре раза выше средней по стране, поэтому люди стремились в шахты. Шахтерская пенсия тоже была очень хорошей. Как с этим в Италии? Сколько сейчас зарабатывают шахтеры?

— В Италии шахтерам никогда не платили много. Моя зарплата — 2000 евро в месяц, что не очень много. Шахтерская пенсия — около 750 евро. Это очень мало.

— Для российских угольных регионов закрытие шахт — это не просто прекращение работы предприятия: это потеря идентичности. Это часто приводит к протестам. На Сардинии есть «угольная» идентичность?

— Нет, мы любим море и еду. Сейчас, когда все шахты фактически закрыты, тут мало что осталось. Население города — всего 30 тысяч человек. И это совсем небогатый город, в основном шахтерский. В городе безработица. Молодые люди уезжают за границу, как и мои дети. Обе дочки — в Англии. Одна работает няней, а другая в гостиничном бизнесе. Недавно отремонтировали средневековый исторический центр. Там можно гулять, но я редко туда хожу.

А протесты на Сардинии обычно связаны с низкими ценами на фермерские продукты — например, на молоко. Фермеры выливали его на землю, чтобы не продавать закупщикам слишком дешево.

— Но вы все-таки бастовали…

— Забастовки бывали часто. Бывали такие, которые шли месяцами, самая долгая при мне продолжалась три месяца. В фильме показана одна, когда шахту хотели закрыть, но нас не предупредили.

— Вы работали в большом мужском коллективе; у вас были служебные романы?

— Когда я пришла на шахту, я сразу всем объяснила, что я — коллега, а не предмет для обожания. Был один шахтер, который ухаживал за мной, оставлял записки и как-то проявлял интерес. А с остальными были чисто деловые отношения. Если кто-то пытался помочь мне вылезти из клети, я всегда говорила, что справлюсь сама.

— В одной из сцен шахтер поет оперную арию в душе. Это нормально? Сложно представить, чтобы российские шахтеры пели в душе что-то из оперного репертуара. Поют ли в соседнем душе женщины?

— Вообще опера для итальянцев — это их собственный жизненный опыт. Мужчины часто поют, а женщины нет — они мудрее, поэтому они молчат.

— А как вообще вышло, что вы стали героиней фильма «Из глубины»?

— Когда проходила операция по спасению 33 чилийских шахтеров (после аварии на шахте Сан-Хосе в Чили в 2010 году. — Ред.), у меня и моей коллеги взяли интервью для журнала Vanity Fair. Мои слова потом много раз перепечатывали. Так и получилось, что режиссер Валентина Педичини позвонила мне и сказала, что хочет снять фильм. Я сначала не очень хотела во все это ввязываться. Валентина исчезла, я думала, что все закончилось, но спустя какое-то время она нашла деньги и уговорила меня сниматься. Съемки велись два с половиной года с перерывами. Я согласилась, потому что решила, что важно рассказать о шахтерской жизни. У меня было только одно условие — никаких срежиссированных сцен. Валентина спускалась в шахту в мои смены и снимала, как я работаю. В фильме все так, как это действительно происходит.

— Как вам Россия? Вы же приехали в первый раз?

— В Россию я никогда не хотела. Если бы мне сказали: назови все страны, куда бы ты хотела поехать, — России бы там не было, честно скажу. Холодно, суровые, закрытые люди. В связи с Россией по телевизору видишь или страшную бедность, или вызывающее богатство, я так и не поняла, как это происходит. И мне сложно это принять. У меня внутри поднимается такой гнев.

И когда мне позвонили и позвали, я подумала, что это шутка. В нашем городке нет визового центра, поэтому я поехала в Рим, чтобы заполнить анкету. Это было непривычно, я никогда раньше не заполняла документы на визу. Как назло, я не могла оперативно связаться с российскими организаторами и попросить о помощи, но я справилась сама, сообщила об этом и получила в ответ замечательное «Bravo, Patrizia». Мне кажется, в России мне всегда говорят «bravo».

После моей поездки в Россию, конечно, все немного по-другому. Все эти люди, которых я встретила в Ростове и в Москве, шахтеры и даже шахтеры-женщины... И Москва удивительная, красивая, как будто в сказке.

— В фильме есть сцена, когда двое шахтеров сидят и говорят, что мечта их жизни — это работать на дядю, сидеть в шахте с утра до ночи, не видеть родных и все время добывать уголь. Они это серьезно?

— Да нет, это ирония. Я люблю спускаться под землю, бродить по тоннелям, но я бы никому не посоветовала идти туда работать.

— И еще в картине есть довольно большой текст о сверчках…

— Сверчки живут в шахтах. В фильме их хорошо слышно. Я все время удивлялась, как они там живут. Сверчки же поют весной, когда чувствуют, что становится светлее и теплее, чтобы найти себе пару. А в шахтах? Там же темно. Почему они поют? Я до сих пор так этого и не поняла.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!