Матс-Ола Олссон: «Есть еще и то, что называется обратной инклюзией»

Вот уже 35 лет в шведском городке Йерна работает социально-терапевтическая инициатива — органическая ферма Norrbyvälle gård. Здесь взрослые люди с аутизмом выращивают овощи и фрукты, работают в местном кафе и в пекарне, где сами готовят еду для местных жителей.

3 марта в музее современного искусства «Гараж» основатель этой инициативы Матс-Ола Олссон расскажет в лекции «Опыт жизни в инклюзивных сообществах. Социальная терапия для людей с аутизмом в Швеции» об опыте создания фермы, шведской государственной политике в сфере поддержки людей с инвалидностью и о том, как со временем менялось отношение к таким людям в обществе.

Лекция пройдет в рамках цикла мероприятий о праве на самостоятельность «Инклюзия как инструмент личного опыта», запущенного представительством ЕС в России совместно с музеем современного искусства «Гараж» и в партнерстве с благотворительным фондом помощи людям с нарушениями развития «Жизненный путь».

С Матс-Олой Олссоном, в прошлом педагогом вальдорфской школы, а ныне по совместительству генеральным секретарем Антропософского общества в Швеции, для Кольты поговорила Дарья Максимович.

— Матс-Ола, почему вы решили работать с людьми с инвалидностью, как выбрали для себя этот путь?

— Это очень интересный вопрос. Я много думал об этом и понял, что выбор дела всей моей жизни связан с историей моей семьи. Папа работал на сталелитейном заводе, мама держала небольшую гостиницу на несколько номеров. Она была очень щедрым, открытым человеком, и к нам часто обращались социальные службы с просьбой взять кого-то к нам на постой. Речь, как правило, шла о мужчинах, которые проходили лечение от алкоголизма в местной клинике. Их никто не хотел брать к себе, эти люди могли вести себя агрессивно, устраивать драки. Мне было тогда лет 12–13 и, представьте себе, кто-то из них мог запросто постучать к нам в дверь и сказать: «Эй, Матс-Ола, мне нужно с кем-то поговорить. Ты можешь меня выслушать?» Я думал: ну как же так, я ведь совсем еще ребенок, а тут взрослый человек доверяет мне свою глубоко личную историю. Конечно, я принимал все это близко к сердцу. Меня поражало, как грубый человек, который может напиться, подраться, глубоко сожалеет о содеянном и искренне желает изменить свою жизнь. В те годы, как я сейчас это понимаю, я научился главному: слушать людей. Это было моей школой жизни. Я был домашним мальчиком, который жил бок о бок с мамой, но когда я подходил к двери или брал телефонную трубку и спрашивал: «Кто это?» — мне всегда был интересен ответ. Постепенно я стал все чаще спрашивать себя: а кто я сам? В конечном счете, этот вопрос и привел меня к моей профессии.

— Но почему вас заинтересовал именно аутизм?

— Сейчас расскажу. Однажды я приехал навестить друга в городок Йерна. Нам обоим было чуть больше двадцати, мой друг недавно устроился работать в социальный центр. Я хорошо запомнил этот воскресный день — светило солнце, отпускной сезон, на улицах никого. Мы просто с ним прогуливались, болтали, а потом встретили его знакомого — пожилого человека с палочкой. Им оказался Ханс Глассер, основатель центра, где работал друг. Ханс был беженцем из Чехословакии еврейского происхождения. Работа с людьми с ментальными нарушениями не была его профессией, жизнь сама его к этому привела. Просто однажды он точно так же, случайно, встретил на улице мальчишку и изменил его, а заодно и свою жизнь. В тридцатые годы в Швеции ребенка с ментальными нарушениями — если родители хотели ему помочь — определяли в лечебное учреждение. На низовом уровне такими детьми никто не занимался. А когда им исполнялось восемнадцать, их никуда больше не принимали. Мальчику как раз исполнилось восемнадцать, и Ханс с еще двумя друзьями решили, что они должны что-то сделать для него и для других похожих людей, создать им условия для жизни, дать шанс. Так в 1942 году они основали центр помощи взрослым с ментальными нарушениями.

В тот солнечный день Ханс с большим интересом расспрашивал меня, кто я, чем занимаюсь, как вдруг мы увидели странного парня, выходящего из-за угла. Он был погружен в себе, прикрывал лицо ладонью, никого не замечал. Ханс показал мне на него и сказал: «Вы знаете, как мы здесь работаем? Мы верим, что внутри каждого человека есть абсолютно здоровая сердцевина, стержень, что мы можем до него достучаться, что человек может расцвести». Сейчас я старше, чем был тогда Ханс Глассер, а его слова стали девизом всей моей жизни. Я стараюсь в каждом разглядеть эту сердцевину. Этот парень был первым аутистом, которого я встретил, я никогда прежде не видел таких людей, это был совершенно новый для меня опыт. Который очень меня тронул. Но тогда я еще не знал, что это станет моим делом жизни. Я стал работать в Йерне только через пару лет — просто чтобы быть с друзьями. Я думал тогда: позанимаюсь этой работой год-два, мне было интересно. Мне поручили двух мальчиков: одного — с аутистическим спектром, другого — с выраженной гиперактивностью. Эти дети стали моими главными учителями, а работа с ними — встречей с самим собой. У меня было чувство, что отступать больше некуда, что дверь за спиной захлопнулась, что теперь можно двигаться только вперед.

— С тех пор, полагаю, в шведской социальной политике многое изменилось?

— О да. С начала 1950-х произошло много изменений. Тогда единственной альтернативой были учреждения интернатного типа, где одновременно могло находиться несколько сотен человек. Именно в 1950-х началось движение против таких институций, и в течение следующих пятнадцати-двадцати лет мы добились их закрытия по всей стране. С высоких трибун заговорили о правах людей с ментальными нарушениями, о необходимости создания благоприятных условий, о полноценной интеграции в общество. Был принят ряд законов, гарантирующих таким людям, например, право на получение жилья и работы.

Сейчас человек с ментальными нарушениями может жить и в отдельных апартаментах, и вместе с группой не более чем из пяти-шести человек, и в обоих случаях каждому гарантирована постоянная поддержка специалистов. Как это выглядит в реальности? Скажем, это может быть дом на несколько квартир, где живут обыкновенные семьи и наши подопечные, которые точно так же ходят на работу, делают покупки или отдыхают на выходных. С ними — но в отдельном помещении — живут два-три ассистента, которые помогают в течение дня, в том числе сопровождают на рабочем месте, в ночные часы и на выходных. Или это может быть дом с десятью отдельными квартирами, с общими кухней и гостиной, где можно поужинать вместе, а можно уйти к себе. При этом у каждого есть собственные кухня, ванная, туалет, как и определенное число квадратных метров, — все это гарантировано по закону. Много зависит от потребностей и возможностей каждого человека. Тот, кто может себя самостоятельно обслуживать, живет более независимо. Мы даем людям ровно столько поддержки, сколько им нужно.

— Этими квартирами владеет государство?

— В нашем случае квартирами владеет наш фонд; нам приходится инвестировать в строительство, обслуживать жилье, делать ремонт. Мы получаем финансирование от муниципалитетов, но заключаем при этом договор на каждого конкретного подопечного. Но, например, когда мы несколько лет назад решили заняться иппотерапией и построить собственную конюшню, то обратились за поддержкой в частный благотворительный фонд. Собственных средств на такой проект нам бы, конечно, не хватило.

— Но основная ваша деятельность ведь связана с органической фермой?

— Да. Наша ферма занимает всего 4000 кв.м — это небольшая территория, но здесь мы выращиваем не только овощи, но и цветы, травы и даже чай. У нас есть пекарня, кафе и маленький ресторан, где мы подаем ланчи. Сейчас у нас 28 подопечных, в среднем им по 30–40 лет, на ферме работают 25 человек: пять-шесть в пекарне, столько же в кафе и на огороде, с ними обычно по два-три сопровождающих. Социальная терапия вообще часто связана с работой на земле, в Швеции есть еще около пятидесяти подобных организаций. Для нас очень важно, чтобы работа на ферме была дифференцирована, чтобы можно было заниматься разной деятельностью. А главная идея заключается в том, что люди, возделывающие землю, как бы питаются ее силой, черпают энергию. Важно, что и другим очень нравится сюда приезжать, люди едут к нам с друзьями, целыми семьями — покупают овощи, обедают в кафе, общаются с подопечными. Те, кому мы помогаем, нуждаются в поддерживающей среде, в содействии, но есть еще и то, что называется обратной инклюзией. И то, что обычные (или, правильнее сказать, нормотипичные) взрослые хотят быть с нами, — наша большая заслуга.

Йерна — небольшая деревня, всего 10 тысяч человек, из них 400–500 — это люди с инвалидностью. Это высокий коэффициент, если сравнивать со Швецией в целом. Многие переезжают в Йерну или в другие маленькие города и деревни, потому что здесь больше возможностей для социальной терапии. Плюс местные жители очень вовлечены, а это важный фактор для успешной интеграции.

— Такая ферма может быть коммерчески успешной?

— Мы не ставим перед собой задачу заработать деньги. Чтобы «жить» с земли, нужно, конечно, иметь гораздо более масштабное производство. Каждый наш подопечный получает государственную пенсию, плюс мы немножко им платим, и размер этой зарплаты тоже регулируется государством. Важно, что это не открытый рынок, мы не нанимаем на эти работы людей со стороны, и наша среда максимально защищена. После такого поддерживающего опыта человек с ментальными нарушениями может потом устроиться куда-то в другое место, пойти дальше. Тем более что в Швеции сейчас действуют специальные социальные программы для работодателей, позволяющие трудоустраивать людей с инвалидностью, — и это очень позитивный тренд.

Вход на лекцию Матс-Олы Олссона свободный — по регистрации

Страница мероприятия в Фейсбуке

Понравился материал? Помоги сайту!