Сергей Алексашенко: «Мой упрек людям из экономического блока — в том, что они врут российским гражданам»

Начиная с этого текста, Кольта будет рассказывать о книгах, подкастах, сайтах и каналах, которые номинированы на XII премию «Просветитель». В этом году в лонг-листе премии 25 книг и 30 проектов в номинации «Просветитель. Digital».

Наш новый раздел «Просветитель» стартует с разговора с известным экономистом Сергеем Алексашенко, чья книга «Русское экономическое чудо. Что пошло не так? (АСТ, 2019 год) попала в лонг-лист премии.

Едва окончив университет, Сергей Алексашенко оказался в эпицентре грандиозного экономического эксперимента, запущенного после окончательного краха хозяйственной системы Советского Союза. Начав с участия в подготовке рыночных реформ, включая знаменитую программу «Пятьсот дней», к 1993 году Алексашенко получил должность замминистра финансов, а в 1995 году перешел на пост зампреда Центрального банка, где проработал до сентября 1998 года. После августовского дефолта карьера Алексашенко на государственной службе резко оборвалась. В нулевых он занимался экспертной деятельностью и работал в советах директоров различных компаний, пока риски из-за участия в политической жизни страны (Алексашенко среди прочего состоял в руководстве оппозиционной партии «ПАРНАС») не стали слишком высокими. В 2013 году экономист уехал из страны и решил не возвращаться.

Живя и работая за рубежом, Алексашенко продолжает играть заметную роль в интеллектуальной жизни России. Подтверждение тому — книга «Русское экономическое чудо. Что пошло не так?». Это обширный путеводитель по российской экономике, собранный из статей автора разных лет. Помимо ликбеза по базовым экономическим вопросам с примерами из российской действительности здесь вы найдете анализ того, каких аксиом в экономической политике придерживается Владимир Путин, почему катастрофические прогнозы о скором «крахе режима» после 2014 года так и не оправдались и какой должна быть программа реформ будущего президента России. Несмотря на то что выводы Алексашенко часто носят неутешительный характер, каждый критический выпад в сторону нынешней власти он подкрепляет конкретными рецептами: как именно сделать так, чтобы все заработало. Что помешало России сделать экономический рывок и возможно ли это сегодня, Арнольд Хачатуров обсудил с экономистом.

— Давайте начнем с названия вашей книги. В нем идет речь о «русском экономическом чуде» — термине, который многих удивит. Где и когда были созданы предпосылки для этого феномена?

— Я хотел бы начать с того, что 20 лет назад российские власти имели все благоприятные условия для того, чтобы показать миру экономический рывок и экономическое чудо. В 1998 году в России произошел жесточайший финансовый кризис. Он был болезненным и тяжелым, но тем не менее он сильно оздоровил российскую финансовую систему и, самое главное, прочистил мозги власти в широком смысле слова — и Госдуме, которая перестала принимать популистские законы, и прокоммунистическому правительству Примакова—Маслюкова, которое проводило максимально жесткую денежную политику и сумело стабилизировать экономику.

Многие не помнят или не знают, но бурный экономический рост в России начался в ноябре 1998 года. То есть через три месяца после кризиса. Несмотря на финансовые потери, для реального сектора это была хорошая отдушина. Начался рост с подъема отраслей, которые были ориентированы на потребительский спрос, на конкуренцию с импортом.

Приход команды Примакова был для Ельцина ударом, который воспринимался практически как коммунистический реванш. Но оказалось, что не так страшен черт, как его малюют. Пересмотр результатов приватизации, национализация активов олигархов — ничего такого не произошло.

Собственно говоря, российский крупный частный бизнес, как по учебнику, отреагировал на стабилизацию макроэкономической обстановки и стабильность отношений собственности: с 1999 по 2004 год добыча нефти в физическом выражении в тоннах выросла на 50%, производство черных и цветных металлов выросло на 30%.

Подъем потребительских и сырьевых секторов достаточно быстро разогнал экономический рост, а потом начали расти цены на нефть. И уже где-то в 2002—2003 году иностранные инвесторы — не финансовые, которые просто покупают акции, а реальные прямые инвестиции — пошли в Россию, многие желали вложиться и стать крупными игроками на этом рынке. Создались все условия для того, чтобы Россия со здоровыми финансовой системой и макроэкономикой стала интегрироваться в мировые хозяйственные связи. Был достаточно либеральный правовой режим с точки зрения покупки активов — даже крупных пакетов акций в нефтяных компаниях, обрабатывающей и пищевой промышленности.

То есть благоприятные внешние обстоятельства и осмысленная политика правительства совпали наконец в единой точке. Поэтому шанс на экономическое чудо у России, безусловно, был.

— Вы как-то говорили, что Россия — это сама по себе богатая страна, надо просто меньше воровать. Но разве доля нефтегазовых доходов на душу населения у нас не существенно ниже, чем в таких странах, как Саудовская Аравия или даже Норвегия?

— Даже по номинальному уровню ВВП России это 10—12 тысяч долларов на человека, а по паритету ближе к 20 тысячам. Если сравнивать с Украиной, то наша страна далеко не бедная. Даже среди стран со средним уровнем жизни она, скорее, находится в верхней половине. В качестве налогов Россия собирает более 30% ВВП — это примерно столько же, сколько собирают США. При этом США несравненно больше тратят на оборону и на социальные программы.

У России есть огромные резервы просто за счет того, что существенная часть экономики (вплоть до 20%) находится в серой зоне. Это означает, что пятая часть экономики скрывается от правительства и не верит, что можно честно жить и работать по существующим правилам. Если бы правительство смогло обеспечить прозрачность и доверие, то этот сектор вышел бы из тени и начал бы платить налоги. Это означает, что доходы российского бюджета сразу выросли бы процентов на десять.

А про объемы воровства — помните, еще когда Медведев был президентом, он озвучил, что 20% от госконтрактов разворовывается? Сейчас все считают, что стало больше. Поэтому и денег стране хватает.

Понятно, что хорошо бы сделать из России большую Швейцарию, но ни за один год, ни даже за шесть лет президентских полномочий это сделать нельзя. Можно в эту сторону двигаться, если ресурсы тратить не на производство ракет, которые будут уничтожать весь мир, а на осмысленные цели, которые приведут к росту качества жизни россиян.

— Вы пишете в вашей книге, что российское экономическое чудо не сбылось из-за череды ошибок властей, которые выбрали путь укрепления авторитаризма, отказа от независимой судебной системы, удушения частной конкуренции и засилья госкомпаний, а также изоляции России от мировых цепочек добавленной стоимости. Но многие исследования показывают, что даже при самой эффективной власти на экономический рост повлиять бывает очень сложно: есть мировые демографические циклы, конъюнктура внешних рынков, разные «черные лебеди». Вы и сами признаете, что «рыночной экономике не прикажешь». Насколько в долгосрочном аспекте важна роль политических лидеров в экономическом развитии страны?

— Конечно, роль политических лидеров велика, поскольку это может быть Рональд Рейган, а может — Роберт Мугабе. Но, за исключением Ли Куан Ю в Сингапуре, не было ни одного случая, чтобы 25-летнее правление даже самого вменяемого политика шло на пользу стране. Сменяемость власти — это основа здоровой конкуренции в политике, а значит, и конкуренции в экономике (а заодно и гарантия борьбы с коррупцией).

При этом совершенно точно можно сказать, что нигде экономический рост не создается правительством. Что бы правительство ни делало, какие бы нацпроекты ни реализовывало, какие бы инвестиции ни осуществляло, устойчивый экономический рост из-за этого не появится. В мире немного примеров стран с высоким экономическим ростом на протяжении жизни одного поколения (20—25 лет). И ни в одном из этих случаев не было роста с опорой на госпрограммы. Инвестиции государства могут быть более и менее успешными, но они никогда не обеспечивают долгосрочный рост. Он появляется, как правило, за счет того, что возникают стабильные правила игры, когда власти не пересматривают базовые основы макроэкономической политики. Не предлагают напечатать деньги, например. Или не возникают ситуации, когда одно правительство предлагает все приватизировать, а следующее — все национализировать. Кроме того, безусловно, нужна надежная правовая система, которая защищает права собственности.

Самое главное — любая национальная экономика может расти быстрее, чем мировая, только в том случае, если она ориентируется на экспорт, то есть на мировой рынок. Россия занимает 2,5% мирового ВВП. 147 млн населения — это, конечно, много, но в мировом масштабе этот рынок очень маленький. Например, для авиационной промышленности, чтобы развивать гражданское авиастроение, такой емкости рынка категорически недостаточно. А когда вы выходите на мировой рынок, который в 50 раз больше российского, возможностей у вас гораздо больше.

И последнее: ни в одной стране не бывает так, что пришло новое правительство, поработало один год, создало все условия, а потом сидит и курит бамбук. Эффективное управление государством, создание условий для бизнеса должны складываться в тренд для тех, кто хочет вкладываться в экономику. Инвесторы должны видеть, что правительство меняет правила ведения бизнеса в правильном направлении, последовательно и без шараханий назад. И вот тогда они верят в долгосрочную перспективу и с удовольствием приходят в эту страну.

— Но при этом экономическое чудо может произойти и в рамках авторитарного политического строя. Есть разные примеры: Китай при Дэн Сяопине, Испания при Франко, Южная Корея при генерале Паке. Почему Россия не пошла по этому пути?

— В Испании активный экономический рост начался уже после Франко. И важным компонентом переговорного процесса — круглого стола, который завершился подписанием «пакта Монклоа», — были именно вопросы экономической политики. На самом деле при Франко тоже существовала полуплановая экономика, но фашистского типа, а не социалистического. С большим количеством ограничений и запретов. А потом политические силы договорились о вменяемой экономической политике и о том, что они не будут мешать правительству, которое этот курс проводит.

Южная Корея — пример в какой-то мере правильный, потому что там действительно были авторитарные режимы полудиктаторского типа вплоть до 1980 года. И в этот момент Южной Корее удалось создать мощные чеболи, развить разные отрасли промышленности: сталелитейную, судостроительную. Но к 1980 году политики убедились, что дальнейшего роста экономики на этой волне добиться невозможно. Уже начал подниматься Китай, и стало понятно, что он отберет эти отрасли у Кореи. Для того чтобы перейти на следующий технологический уровень — производить автомобили и электронику, — Корея пошла на демократические реформы с точки зрения управления (появились демократические выборы, стали сажать бывших президентов за коррупцию), то есть перестала быть авторитарной страной. Основные успехи Южной Кореи в том виде, в котором мы знаем эту страну сегодня, — это уже результат демократического правления.

Китай тоже относится к таким примерам авторитарных стран, но для того, чтобы привлечь инвесторов, там создавались особые экономические зоны, которые были физически отгорожены от всей остальной территории страны и в которых работали свои законы, а общественно-политической жизни там просто не было. Так что очаги роста возникали на тех участках, где авторитарный режим фактически отсутствовал.

— Российские власти очень дорожат статусом сверхдержавы. При этом даже Китай, несмотря на все свои экономические успехи, пока что проигрывает в торговой войне с США. Как долго Россия еще сможет претендовать на членство в клубе мировых лидеров?

— Есть клуб военных сверхдержав. По большому счету, США и Россия — это две страны, которые запасами своего оружия могут уничтожить весь мир, включая себя. И, в принципе, никто другой в этот клуб попасть не может (впрочем, и не хочет). Есть клуб стран, богатых soft power — интеллектуальной традицией, историей, культурой и языком, которые они хотят внедрять в весь мир. Это Франция, Италия, Великобритания. И есть страны, мощные экономически, — это Америка, Китай, Япония и так далее. Китай является второй экономической державой мира, и при этом он не хочет тратить деньги на создание военной мощи, понимая, что у него нет задачи завоевать весь мир. Даже если есть какие-то торговые противоречия с США, Китай хотел бы решать их путем переговоров. Россия — это сверхдержава с точки зрения вооружений, но у которой был хороший потенциал для того, чтобы вырасти в экономическую сверхдержаву. Однако президент Путин своей политикой сделал все, чтобы этого не случилось.

— Недавно глава Минэкономразвития Максим Орешкин заявил, что действия финансовых властей в 2014—2019 годах войдут в учебники как образцовый пример макроэкономической политики. Вы согласны с такой оценкой работы экономической команды правительства?

— Я считаю, что российское правительство в последние пять лет проводит хорошую, грамотную макроэкономическую политику в том плане, что удалось добиться устойчивого бюджета и снижения инфляции. Но при этом нельзя сводить макроэкономику только к низкой инфляции и устойчивому бюджету. Устойчивая макроэкономика — это еще и экономический рост, когда страна использует свой потенциал, это рост уровня жизни населения. А здесь России в целом и министру Орешкину в частности похвастаться нечем.

Даже если ограничиваться макроэкономикой в узком смысле слова, то нельзя сказать, что никто в мире не делал этого раньше или что российская политика войдет в учебники истории. Десятки стран уже решали задачи макроэкономической стабилизации, достижения низкой инфляции и перехода к плавающему курсу. То, что Орешкин называет «бюджетным правилом», мы скопировали у Норвегии, которая это сделала 20 лет назад. Так что ничего нового Россия тут не привнесла.

— Имеется в виду, что Россия 20 лет не могла достигнуть этих показателей — например, стабильно низкой инфляции, — а теперь наконец смогла.

— По разным причинам российское правительство раньше не считало нужным бороться с инфляцией. Почему? Мне кажется, что главенствующую роль в этом вопросе играл Минфин, которому выгодно планировать бюджет при низкой инфляции, на плановом этапе занижая свои доходы. Это бухгалтерская жадность: по расходам вы вводите ограничение, а доходы вы получаете заведомо более высокие. И, по большому счету, задача подавления инфляции всерьез была поставлена только в 2012—2013 году, как раз когда Набиуллина пришла в ЦБ. Все предыдущие главы либо этого не хотели, либо не имели политического ресурса, чтобы убедить Путина. Теперь ЦБ гордится тем, что у нас низкая инфляция, но в мире стран с инфляцией выше 4% крайне мало: большинство стран ориентируется на темп роста цен в 2% в год. Да, это правильная задача, и слава богу, что ее начали решать, но это не является каким-то невероятным достижением.

— Получается, что пожар успешно потушили, спасли от кризиса бюджет и курс рубля. Не пора ли сегодня уже немного ослабить хватку?

— Я считаю, что с точки зрения макроэкономической политики и Минфин, и ЦБ действительно пережали. Минфин мог бы идти на менее жесткую консолидацию бюджета — можно было не повышать НДС или пенсионный возраст, а использовать ресурсы ФНБ. Иметь громадный профицит бюджета — это непозволительная роскошь для экономики России. И, безусловно, это давит экономический рост: все аналитические обзоры показывают, что повышение НДС стало одним из факторов достаточно быстрого торможения экономики в первом полугодии этого года. То же самое с ЦБ, который очень долго держал сверхвысокую процентную ставку. Даже сейчас при прогнозной инфляции в 4% ключевая ставка составляет 7%, с учетом банковской маржи даже для первоклассных заемщиков она не опускается ниже 9%. Для реальной процентной ставки это очень много, в таких условиях тяжело быстро расти. Набиуллина заняла позицию, что рост — это проблема правительства, а места для денежно-кредитной политики здесь нет. Я считаю, что это не совсем правильно, но Путин так не думает.

— Если мы вспомним, как правительство боролось с кризисом в 2008 году, то тогда было запущено массивное бюджетное стимулирование экономики. Откуда такое различие в подходах, если тогда экономической политикой управляли примерно те же люди?

— В 2008 году Россия столкнулась с резким падением внешнего спроса, когда перестали покупать российское сырье из-за кризиса мировой экономики. Тогда правительство стало бороться с упавшим внешним спросом с помощью наращивания внутреннего спроса: увеличения пенсий, индексации пособий. С точки зрения макроэкономической политики это было абсолютно правильно — все страны, которые с этим столкнулись, проводили тогда политику бюджетного стимулирования.

А вот во время кризиса 2014—2015 годов, когда помимо санкций тоже было падение цен на нефть, Минфин предложил идти по прямо противоположному пути: не проводить политику стимулирования, а сокращать бюджетные расходы. И разница здесь лежит на поверхности — другая геополитическая ситуация.

В 2008 году Россия считала себя частью мировой экономики, а в 2014 году ввязалась в полномасштабную гибридную войну с США. Было принято решение, что нам нужен не экономический рост, а подушка безопасности на случай, если политическая обстановка резко обострится. Власти уже решали не экономические задачи, а политические, поэтому накапливание бюджетных резервов стало главенствующей самоцелью.

Я всегда говорил и не устаю повторять, что создание резервов — это правильное решение с точки зрения российского бюджета. Другой вопрос, что эти резервы уже сейчас на уровне 7% ВВП, а в этом году дойдут до 10%. Вот вопрос: не достаточно ли сохранить 9%, а 1% пустить на повышение уровня жизни населения? То есть резервы — это правильная идея, а вот скорость, с которой эта кубышка наполняется, ошибочная.

— В названии вашей книги о «русском экономическом чуде» содержится вопрос. Но ответ на этот вопрос — «что пошло не так?» — во многом зависит от ролевых моделей, на которые мы ориентируемся. Если бы Россия за последние 20 лет развивалась в правильном направлении, то какая экономическая модель получилась бы на выходе? Мы были бы похожи, скорее, на Канаду или, может быть, на Южную Корею?

— Мы точно не стали бы Южной Кореей, потому что она строилась на дешевом труде и экономике, которая требует большого количества ручного труда, чем Россия никогда не отличалась. Мы могли бы стать частично Канадой в том плане, что у них тоже сырье играет большую роль. Но, я думаю, Россия стала бы и важным участником интеллектуального рынка. Не секрет, что примерно 40% Boeing 787 Dreamliner было спроектировано в России, в стране стали появляться крупные разработчики программного продукта с высокой степенью индивидуализации. Так что это точно была бы не Корея, но и не совсем Канада.

У каждой страны свой путь, поэтому, я думаю, у нас получилось бы что-то среднее.

— Кажется, что сейчас Украина находится ближе к экономическому рывку, чем Россия. Получится ли у Владимира Зеленского то, что в свое время не получилось у российских реформаторов? И может ли этот кейс стать примером для России?

— На Украине, так же как и в России в 1999 году, сейчас сложились объективные условия для перехода к стадии устойчивого роста. Страна пережила тяжелейший финансовый кризис 2014—2016 годов, связанный с ростом цен на газ, массовым банкротством банков и последствиями российской агрессии (Крым и Донбасс обеспечивали 20% ВВП страны). Сейчас в стране нормализован бюджет, быстро снижается инфляция, стабилизируются валютный рынок и банковская система. И пришел новый президент, который говорит, что намерен придать ускорение украинской экономике. Для этого он собирается заниматься независимостью судов, укреплением законодательства, принятием закона, разрешающего торговлю землей, и так далее. Объективно все условия есть, а получится или нет — никто сейчас не может сказать.

Но мы точно понимаем, что Украина станет для России примером только в том случае, если будет расти темпами 5—6% на протяжении 10 лет. Одного-двух лет для этого недостаточно. Вот когда россияне начнут ездить на Украину и понимать, что здесь качество жизни растет достаточно быстро и Украина стремительно догоняет Россию, — тогда можно говорить о том, что у Украины получилось. Но даже в этом случае я не верю, что у Путина в голове что-то поменяется и он решит изменить свою политику. Самое главное, чтобы поменялось в голове у россиян, чтобы они поняли, что хорошо и правильно для страны, а что нет.

— Сейчас весь мир находится в предчувствии очередного глобального кризиса, который может вызвать снижение цен на нефть. Не получится ли так, что российскому правительству это даже сыграет на руку? Будет убедительное обоснование для отсутствия экономического роста.

— Рецессия в США и Европе (как и замедление темпов в Китае) на повестке дня и вот-вот должна начаться, с этим все уже согласились. Скорее всего, это будет сопровождаться снижением цен на нефть. Но дальше возникает вопрос: какие будут последствия? Ведь сегодня для российского бюджета ничего не изменится, потому что он рассчитывается исходя из цены на нефть в 42 доллара за баррель. Конечно, если цена упадет до 35 долларов, то возможны более серьезные проблемы, но и в кризис 2008 года, и в кризис 2014—2015 годов падение до этого уровня было точечным: цена на нефть падала и тут же отскакивала назад. Никто не верит, что в этот раз такое падение может быть долгосрочным. Поэтому я не предвижу особых проблем с исполнением бюджета для правительства.

Другое дело, что падение цен на нефть всегда резко ухудшает экономическое настроение: ослабляется курс рубля, повышается инфляция, снижается деловая активность. Поэтому не заметить мировой рецессии российская экономика не сможет и как минимум ее рост остановится. Конечно, Кремль этим воспользуется и будет постоянно говорить о неблагоприятном внешнем факторе, о том, что не только российская экономика сжимается, что у кого-то дела обстоят еще хуже. Но не думаю, что от этого российскому населению, чьи доходы снижаются уже шестой год подряд, будет легче.

— Российская система управления не отличается особой эффективностью, скорее, наоборот: там действует что-то вроде отрицательного отбора. Каким образом в финансово-экономическом блоке каждый раз оказываются достаточно компетентные люди?

— Мне кажется, что это продукт фобий Владимира Путина после кризиса 1998 года. Он понимает, что ошибки в макроэкономической политике могут очень дорого стоить ему как президенту страны — ну и стране в целом. Хотя Путин является кандидатом экономических наук, он достаточно трезво оценивает свои возможности и возможности сотрудников ФСБ понимать экономические проблемы, поэтому отдает экономические позиции в правительстве людям с достаточно адекватным взглядом на жизнь. Поэтому, по большому счету, в экономической политике крупных ошибок Путин допускал крайне мало — если вообще допускал.

— Одной из таких ошибок можно назвать прошлогоднюю заморозку цен на бензин. По сути, это введение плановой экономики в отдельно взятой отрасли. Но действительно ли это «тектонический сдвиг» в экономической политике, если учесть, что неформальный контроль над крупным бизнесом не первый год осуществляется из администрации президента?

— Контроль из АП больше касается того, кто чем может владеть, кто что может продать и кто что может купить. Ну и плюс еще выполнялись разовые заявки на пополнение ролдугинских кубышек или других фондов. При этом АП никогда не вмешивалась в вопросы ценообразования.

А сейчас в нефтяной отрасли со всеми этими маневрами, переходами от экспортной пошлины к НДД (налогу на дополнительный доход. — Ред.), отрицательными акцизами, компенсациями, взносами, коэффициентами — все это очень близко к плановой экономике. Условно говоря, вопросы денежно-кредитной экономики я вам могу объяснить за пять минут. А для того, чтобы рассказать, как устроено регулирование нефтяной отрасли, мне самому прежде надо часа три на подготовку, а потом минимум часа два, чтобы вам все это объяснить. То есть отрасль находится в ручном управлении, причем в таком мелочном ручном управлении, которое осуществляется не из АП, а из правительства. Там сидит огромное количество людей, которые считают всякие коэффициенты, принимают заявки нефтяных компаний. И Сечин постоянно пишет что-то новое: давайте примем индивидуальное решение по такому-то месторождению.

— Это связано со спецификой нефтянки — большим количеством крупных лоббистов и стратегической важностью отрасли?

— И с тем, что в нефтянке много крупных игроков, и с тем, что правительство всеми правдами и неправдами сдерживает конкуренцию в нефтедобыче и переработке. Сегодня российская нефтепереработка, похоже, производит отрицательную добавленную стоимость: при нынешнем уровне мировых цен на нефть и налоговом режиме гораздо выгоднее экспортировать нефть, чем нефтепродукты, хотя во всем мире обычно все наоборот. Какая-то добавленная стоимость от переработки все-таки должна быть. Для того чтобы возникали более эффективные предприятия, должны появляться новые источники нефти за пределами крупных вертикальных компаний. Это малые нефтяные компании, на долю которых в США приходится 50% добычи нефти, а в России — меньше 10%. Если бы развивались малые нефтяные компании, то была бы конкуренция за малые месторождения и добыча увеличилась бы на 10—15%. И тогда возникали бы новые НПЗ (нефтеперерабатывающие заводы. — Ред.), которые были бы более эффективными, а старые исчезали бы. Но, поскольку правительство делает все, чтобы конкуренции в этой отрасли не было, ему приходится компенсировать внешнеэкономические условия и низкую эффективность НПЗ ручным управлением.

— Добыча полезных ископаемых — не единственная сфера российской экономики, где не хватает конкуренции. То же самое происходит, например, в банковском секторе. «Системные либералы» в правительстве не видят противоречия в том, что им приходится поступать против своих убеждений?

— Они приспособились. Это очень простой вопрос: вы не можете быть оппонентом политике Путина, работая в его правительстве. Путин боится мелкого и среднего независимого частного бизнеса, который может стать основой для возникновения широкой политической оппозиции, и вы либо соглашаетесь с этой точкой зрения, либо говорите: нет, спасибо, я так жить не хочу. И уходите из правительства.

— Вы уехали из России в 2013 году, но многие ваши коллеги остались в стране и продолжают прямо или косвенно работать на правительство. Считаете ли вы, что компетентный эксперт на службе у авторитарной власти легитимирует режим и тем самым продлевает его существование?

— Это сложный вопрос. В экономическом блоке многие думают, что они делают правильные вещи для того, чтобы экономика была здоровой. Поэтому говорить, что они вредят стране, было бы неправильно. Но, с другой стороны, когда мы слушаем Набиуллину, Орешкина, Белоусова и других людей, то все они говорят достаточно правильные вещи, но молчат об одном: что экономический рост отсутствует из-за политических проблем. Это и гибридная война против развитого мира, и полное подавление судебной и правовой системы российскими силовиками.

Если бы эти люди, делая правильные вещи, при этом вслух говорили о том, что главное — это решение политических проблем, тогда их еще можно было бы понять. Иначе же получается, что они врут самим себе и российскому населению: якобы можно решить все проблемы путем принятия правильных экономических решений. Нет, нельзя. Не меняя политическую систему, изменить положение дел в российской экономике невозможно. Так что мой упрек этим людям состоит не в том, что они продлевают существование путинского режима, а в том, что они врут российским гражданам.

Понравился материал? Помоги сайту!