«Вроде все правда, но ведь неправда же!»

Специальный проект «Школа 90-х», запущенный COLTA.RU, образовательным порталом «Твоя история» и фондом «Уроки девяностых», посвящен эпохе 1990-х в контексте отечественной истории. На важнейший период в новейшей истории России, на главные приметы того времени и его ключевые события мы посмотрим глазами известных преподавателей истории и литературы.

Леонид Александрович Кацва — автор десятков учебников и пособий по истории, лауреат премии мэрии Москвы в области образования. Работает в гимназии № 1543 на Юго-Западе с 1980 года.

В эту школу я попал случайно. По распределению в городском отделе образования мне предложили на выбор три школы, и все они были минимум в часе езды от моего дома в Пролетарском районе. Юго-западную я выбрал просто по наитию, считая, что этот район более интеллигентный, чем в целом город Москва. Мне здесь понравилось: в эту школу директор кропотливо отбирал учителей, и здесь был симпатичный коллектив. С 1990-х годов она стала гимназией, и уходить отсюда в другую школу уже совсем не имело смысла. Работа в школе затягивает, и сочетать ее с чем-то другим становится сложно. Так я и работаю здесь 35-й год. Причем в нашей школе есть люди с бóльшим стажем. Директор, организатор внеклассной работы и один из учителей работают с основания школы, то есть с 1975 года. И есть люди, у которых общий стаж преподавательской работы существенно больше моего, но в нашу школу они пришли позже.

«Леонид Саныч, вставайте, переворот!»

19-го августа 1991-го года я ехал в поезде со своими выпускниками, которых я водил в поход на Кольский полуостров. Я проснулся, когда по радио передали какой-то, как мне показалось, совершенно идиотский спектакль, выругался, перевернулся на другой бок и заснул. Через полчаса я проснулся оттого, что меня тряс за плечо мой любимый выпускник и кричал: «Леонид Саныч, вставайте, переворот!» Остальное время — а мы приехали в Москву утром 20-го — мы вместе со всем поездом сидели как на иголках. Информация к нам поступала только по поездному радио, которое передавало исключительно информацию ГКЧП. 19 августа где-то часов в пять поезд вошел в город Петрозаводск. Сколько я ни ездил на поезде, на больших станциях я всегда видел одну и ту же картину — поезд останавливается, из всех вагонов выскакивают мужики и бегут покупать пиво. В Петрозаводске 1991-го из всех вагонов выскочили мужики и стремглав, стараясь опередить друг друга, побежали к газетному киоску. А он закрыт — нет никаких газет, газеты не вышли.

Если бы ГКЧП победил, то 1992 год не прошел бы без голодных бунтов, а может быть, и без гражданской войны.

Потом мы приехали в Москву, и, выходя с Ленинградского вокзала, я увидел листовку в поддержку Ельцина, написанную от руки и пришпиленную на стенку вокзала. Тогда мне стало совсем страшно, потому что я подумал, что все типографские возможности, все принтеры захвачены сторонниками ГКЧП. Ну, приехал я домой. А дом мой тогда располагался стенка в стенку со зданием Радиокомитета на Новокузнецкой улице. Прямо у моего подъезда стоял бронетранспортер, который был поставлен охранять Радиокомитет. Тут мне стало немножко полегче, потому что по броне БТР лазили мальчишки, и было ощущение, что экипаж настроен мирно. У командира «броника» я спросил: «Тебя надолго тут поставили?» Он мне меланхолично ответил: «Дня на три». Это было 20 августа, у меня тогда был трехмесячный ребенок, и я пошел к нему, а не к Белому дому. Я до сих пор считаю, что если бы тогда ГКЧП победил, то 1992 год не прошел бы без голодных бунтов, а может быть, и без гражданской войны.

После августовских событий 1991-го в школе для меня ничего не изменилось. Еще в 1984-м мои выпускники мне сказали, что «на ваших уроках мы научились не идти на сделку со своей совестью». Это было глубоко советское время, я был молодой, отработавший всего четыре года учитель, и я считаю, что это дорогого стоит. В позднеперестроечный период я уже излагал и на уроках, и во внешкольном общении с детьми все, что считал нужным.

Путч 1993-го я провел в школе. У меня были уроки. Когда началась стрельба, мы собрали всех старшеклассников, кто пришел в школу, в кабинетах, где есть телевизоры, сидели и смотрели: ни школьники, ни мы не могли от этого отстраниться и вести уроки. Мои симпатии все время были на стороне той политической силы, которую олицетворял Егор Тимурович Гайдар. Они и сегодня на стороне этой силы, хотя, к сожалению, Гайдара уже больше нет и этой политической силы тоже нет. Формулировка «лихие 90-е» меня не устраивала никогда. Я считаю, что это были годы экономически тяжелые и сложные. Но вполне понятно почему: во-первых, пошла на слом ржавая, никуда не годная, но все-таки действующая экономическая машина, и нужно было создавать новую машину. А во-вторых, цены на нефть тогда были $15 за баррель, даже не $56—60, как сейчас.

Нагрузки были больше

В 1994 году мы стали гимназией № 1543 с официальным названием «Московская гимназия на Юго-Западе». Гимназии обладали правом отбирать детей — не в первый класс, конечно, а в пятый. Гимназии имели возможность раньше начинать профилированное обучение. Инициатива превращения в гимназию принадлежала не администрации, а именно части коллектива. Она появилась после того, как в школу пришел очень сильный учитель математики Борис Петрович Гейдман и были набраны специальные математические классы. Потом я как историк и несколько филологов выступили с инициативой создать гуманитарные классы. Потом у нас появились биологические классы, это сделало возможным переход школы в действительный гимназический статус, и мы перестали быть средней школой имени Гагарина № 43. Позже у нас появилось четвертое отделение — физико-химическое.

В девяностых гимназии имели другой учебный план, более насыщенный, сейчас учебный план во всех учебных заведениях имеет одну предельно допустимую нагрузку. Кроме того, в 90-е годы существовал максимум набора в классы — 25 человек. У нас были классы, которые заканчивали 17 человек, и был класс, который заканчивали 12 человек. Это, конечно, было комфортно. Сейчас 25 человек — это и минимум, и максимум. Меньше 25 — могут закрыть деление класса на подгруппы; ближе к 30 — начинается давление на администрацию со стороны органов образования. Сейчас у нас есть классы, где учится по 30 человек. А в советские годы мой личный рекорд был 43 человека — 42 сидели за партами, а в те редкие случаи, когда никто не болел, 43-го мне приходилось сажать за свой стол.

В девяностых нагрузки по истории в гуманитарных классах были больше. Прежде всего, потому что у нас не было такого предмета, как обществознание, и соответственно с его введением часов на историю убавилось. Плюс экономика, еще какие-то предметы… Кстати сказать, это коснулось не только гуманитарных классов; мы свели до разрешенного минимума часы и в негуманитарных профильных классах. Ну что делать?

А при чем здесь маленькая зарплата?

Года три назад один мой сослуживец, учитель истории/обществознания, написал статью, которая имела парадоксальное название: «Хочу получать маленькую зарплату». Дело в том, что 1990-е годы были для всех нас экономически очень тяжелыми. Мой личный рекорд — это когда я работал на пяти работах: в школе, в некоем методическом институте, на курсах, в комиссии по аттестации учителей и где-то еще. Потому что прожить на те деньги, которые нам платили в школе, с семьей было невозможно. Но у 90-х годов было одно большое преимущество: все люди, раньше считавшие своим долгом отдавать руководящие указания и требовать их исполнения, мгновенно исчезли. Не стало инспекторов, перестали появляться методисты, перестали приходить вежливые дяди из райкомов, партийного и комсомольского, и прочие проверяющие. Учителям никто не мешал заниматься творчеством. А в 2000-е годы — и это действительно произошло параллельно росту заработной платы — начала свирепо множиться отчетность в самых разнообразных формах.

Такого бюрократического безумия в школе раньше не было.

Я в последние годы не являюсь классным руководителем, и меня эта отчетность в меньшей степени касается, но я вижу, каково людям, которые являются классными руководителями. Они на каждый шаг обязаны написать бумагу. Ведешь детей в театр — составляй приказ на выход в театр. Ведешь детей на экскурсию в музей — составляй приказ о выходе со списками. В советское время приказы на выход по городу не писались. Кроме того, каждый ребенок должен расписаться в книге, что он прослушал инструктаж по технике безопасности. И при этом, чтобы отпустить ребенка домой не от дверей школы, а от, например, театра в центре города, я должен иметь специальную бумагу от его родителей, на каждого, о том, что ему позволено возвращаться самому. При том что от школы он поедет все равно один, и, возможно, это займет у него больше времени. Такого бюрократического безумия в школе раньше не было. А при чем здесь маленькая зарплата? Когда она была маленькая, у нас вечно не хватало учителей. Вакантные места были даже в нашей благополучной школе. Когда учителя в Москве стали стабильно получать нестыдные деньги, безработица была преодолена, и сейчас вакансий в Москве почти нет. В этой ситуации надзорные органы посчитали, что они вправе требовать, и требовать, и требовать. А если кто-то возмутится и скажет: «Я, пожалуй, пойду отсюда» — «Иди, заменим на другого».

На этом поле одиночкам делать нечего

При всей их трудности 1990-е годы — это годы свободы. Я этой свободой воспользовался в полной мере: я написал в 90-е годы учебники, которые вошли тогда в федеральный комплект, — по ним училось достаточное количество детей. Я этого не смог бы сделать ни в советское время, ни сейчас, поскольку у нас принято решение, что в России вариативность и типов учебных заведений, и учебной литературы не нужна. У нас принят так называемый историко-культурный стандарт, в соответствии с которым должны писаться все учебники. Поначалу вообще речь шла о том, что учебник будет один, единый, потом, я думаю, это решение натолкнулось на упорное сопротивление издательского бизнеса (а он довольно силен) — ну и, вероятно, профессиональное сообщество немножко стало возмущаться. Отыграли назад: по осени 2015 года появится не один учебник, а три, наверное, в рамках единого историко-культурного стандарта. Должен был быть объявлен конкурс, но о его результатах пока ничего не известно. Однако на этом поле одиночкам делать нечего.

Я в рамках этой инструкции готов написать две главы о девяностых, содержание которых будет противоположным.

Концепция историко-культурного стандарта написана довольно нейтрально, но есть темы, которые написаны не дискуссионно, хотя являются дискуссионными. Давайте посмотрим, что сказано о первом периоде 1990-х — 92—93-й годы: «…следует характеризовать как постсоветский, хотя во многих отношениях переходный. В сжатые сроки в условиях продолжавшегося экономического кризиса в Российской Федерации был осуществлен демонтаж советской экономической системы и заложены основы рыночной экономики. Эти задачи были реализованы в ходе либеральных по содержанию, радикальных по исполнению экономических реформ, начатых правительством Ельцина и Гайдара в январе 1992 года. Шоковая терапия привела к резкому снижению уровня жизни населения». Вроде все правда, но ведь неправда же! Потому что к резкому снижению уровня жизни населения привела не шоковая терапия, а все то, что происходило со страной до этого. Да, цены в 1992 году увеличились в 15 раз, но дело в том, что до этого магазины были просто пусты, была фактически карточная система. У меня был личный рекорд — я стоял три часа в очереди за хлебом. Еще чуть-чуть — и уже был бы уровень Февральской революции. Шоковая терапия была результатом падения уровня жизни, а не уровень жизни упал из-за шоковой терапии. Но ведь даже многие мои коллеги этой подмены не заметят и так и будут говорить детям о том, что «шоковая терапия привела к падению уровня жизни».

Читаем дальше: «Усилились голоса критиков радикальных реформ, в том числе членов депутатского корпуса» — чистая правда. «Социально-экономический кризис, развал структур управления, сепаратистские тенденции вследствие распада СССР» — вранье. Это распад СССР произошел вследствие накопившихся сепаратистских тенденций. «Последствия борьбы центра за лояльность автономии, политика автономизации Горбачева, призыв Ельцина “Берите столько суверенитета, сколько хотите” — все это вело к росту центробежных тенденций в регионах в России» — неправда. Если бы не заявление Ельцина «Берите столько суверенитета, сколько хотите», эти центробежные тенденции были бы острее и радикальнее — мое глубокое убеждение. И готовность центра договариваться и заключать соглашения о разделе полномочий — это то, что помогло сохранить от распада Российскую Федерацию. «Нараставшее с середины 1992 года противостояние президентской и парламентской ветвей власти привело в 1993 году к политико-конституционному кризису и параличу власти» — абсолютная правда. «Россия оказалась на пороге гражданской войны». А я не знаю, что произошло в октябре 93-го — это было «на пороге гражданской войны» или она сама, пусть и локальная? Но самое главное — что от чтения этого текста создается абсолютно негативное ощущение.

Разным детям нужны разные учебники, и разным учителям нужны разные учебники.

Читаем дальше: «Второй период в истории российской государственности — 1993—2000 годы. В 1998 году экономику потряс новый финансовый кризис, дефолт, оказавший временное благотворное влияние на экономические процессы». Дефолт оказал временное благотворное влияние на эти процессы? Это тоже чушь. Благотворное влияние оказала проведенная вместе с дефолтом девальвация, потому что она позволила провести некоторое импортозамещение, которое усугублялось правительственной чехардой, коррупционными скандалами, политическим кризисом в Чеченской республике. «В этих условиях президент Ельцин подал в отставку, и в соответствии с конституцией руководителем государства стал премьер-министр Путин, избранный вскоре новым президентом России». А дальше, как вы понимаете, тональность текста резко меняется. Я на спор в рамках этой инструкции готов написать две главы о девяностых, содержание которых будет противоположным. Одна будет вполне либеральной, а вторая — державнической, да еще и с шовинистическим уклоном. И на самом деле хорошо, что такое допускается. А вот те явные проколы, на которых я сейчас остановился, — это плохо.

Мне представляется, что решение о переходе к единому учебнику ошибочно. Потому что оно не достигнет той цели, которой хотят достичь его инициаторы. Создание единого патриотического текста не ведет к росту патриотизма, это совсем другими способами достигается. И, конечно, это решение глубоко ошибочно педагогически, потому что в российском образовании очень много разных типов школ, как ни стараются их унифицировать. Разным детям нужны разные учебники, и разным учителям нужны разные учебники.

Моего знакомого учителя истории в Архангельске пытались выгнать с работы, потому что его позиция по Крыму не совпала с государственной.

Кому опасен историк?

В советское время я говорил своим ученикам: «Я вам скажу между нами, как было, но во внешнем мире вы об этом ни-ни». В 1990-е и 2000-е годы я говорил другое: «Вы не знаете, на кого нарветесь на экзамене. Вы можете наскочить на учителя-ультралиберала, националиста или на коммуниста, поэтому экзамен — не место для проявления политического радикализма. Вы должны излагать точки зрения и не попадаться на глупую удочку: “А вот вы как считаете?” — и если вам будет задан вопрос с явно провокационным подтекстом, то надо говорить: “Я для того и поступаю в вуз, чтобы выработать свою собственную точку зрения”». Сегодня идет речь о том, чтобы ребенок не нарвался на конфликт с единой правильной, высочайше утвержденной точкой зрения. Не дай бог, он, скажем, критически отзовется о религии: а вдруг чувства верующего преподавателя будут оскорблены?

У меня есть знакомый учитель истории в Архангельске, который испытал на себе давление из-за того, что его позиция не совпала с государственной по Крыму, — его и с работы выгнать пытались, и угрожали ему разными санкциями. Я знаю другой случай, когда архивистов, людей, которые работали в архивах и искали данные о репрессированных, начали преследовать в связи с законом о сохранении тайны личных данных якобы наследники репрессированных, хотя дело тут не в них. Я опасаюсь, что название последней книги моего учителя Владимира Борисовича Кобрина «Кому ты опасен, историк?» может стать актуальным в связи с появлением единого учебника. Я знаю, что некоторым ученым-историкам сейчас становится непросто. Предела этой эволюции нет, но хотелось бы, чтобы она остановилась, не дойдя до уровня охоты на ведьм. Но где она остановится, кто же знает?

Материал подготовлен в рамках специального проекта «Школа 90-х», запущенного COLTA.RU при поддержке образовательного портала «Твоя история» и фонда «Уроки девяностых».

Записал Денис Бояринов

Понравился материал? Помоги сайту!