Алиса Таежная: быть феминисткой в российской кинокритике

Алиса Таежная — журналистка, лектор и кинокритик, создательница телеграм-каналов «один раз увидеть» и «Алиса говорит и показывает». Автор ключевых сетевых и печатных изданий — от Wonderzine, The Village, The Blueprint и «Афиши Daily» до «Искусства кино» и «Сеанса», она курировала программу «Идентификация женщины: советское кино 1960-х — 1980-х годов, снятое женщинами» (проходила в «Москино»), курс «Женщины в истории кино» в КЦ ЗИЛ и на Bang Bang Education, курс «Покажи мне любовь: романтика, отношения и тело в современном кино» в Манеже, летний кинотеатр «Кинофлакон» на дизайн-заводе «Флакон» и вела лекции в Powerhouse Moscow. Этот текст, написанный по просьбе COLTA.RU, — не столько краткая история феминизма в российской кинокритике последнего десятилетия, сколько рассказ от первого лица о профессиональном становлении на фоне медийных изменений поздней путинской эпохи.

Когда в начале 2012 года я работала редактором Look At Me (позже несколько изданий вошло в издательский дом Look At Media, ныне Redefine), мы, будучи лайфстайл-изданием, мониторившим современную культуру, практически не упоминали слова «феминизм». Будет честнее сказать, что избегали, — да и встретить его в западных медиа можно было не так уж часто. Даже когда задумывалось и формировалось — уже без моего редакционного участия — первое российское мейнстримовое издание для девушек Wonderzine, куда потом я и мои коллеги напишем сотни сотен феминистских текстов, «феминизм» не проговаривался в манифесте. Думаю, что не ошибусь, сказав, что слово «феминизм» в начале 2010-х все старались лишний раз просто не произносить: и западные звезды поп-культуры, и российские медиа, не понимавшие, как привлекать рекламодателей в издания, критиковавшие действующие иерархии — а значит, тех, кто платит им деньги и дает работу. Даже в материале Wonderzine 2013 года, посвященном годовщине издания, о феминизме говорится очень осторожно, да и первым главным редактором сайта, как это ни странно теперь вспоминать, был приглашенный со стороны мужчина, возглавивший десятку более молодых, невероятно талантливых и давно работавших в издательском доме девушек.

«Полиция “Вандерзина”» станет мемом — и немногие вспомнят сейчас трудности с позиционированием фем-ресурса в начале 2010-х годов, как и ругательные требования коллег срочно закрыть этот «новый сайт для телок» или претензии в том, что новое женское издание на запуске не пишет об абортах и домашнем насилии (как стало понятно позже, с женской социальной повесткой Wonderzine начал работать едва ли не активнее всех). Слово «феминизм» 10 лет назад звучало как ругательное F-word, большинству журналистов (мне в том числе) было страшно ассоциироваться с некими «оголтелыми феминистками», якобы сжигавшими лифчики и не брившими ноги — живучий стереотип, который я до сих пор постоянно встречаю в публичных обсуждениях. То, что феминизм непосредственно связан с любой российской (и мировой) социальной проблемой — от провалившейся семейной политики и милитаризма до домашнего насилия и миграционного кризиса, — становилось очевидно, стоило мне нырнуть чуть глубже базовых потребительских заголовков. Новый ромком про «жили долго и счастливо» — какая сейчас статистика разводов и выплат алиментов? Экологичная линия одежды с красивым лукбуком — что с этого получают вьетнамские швеи, работающие за несколько долларов в день? Интервью успешной женщины о том, как она построила карьеру и воспитывает детей, — сколько часов в день она спит и когда последний раз у нее были выходные? Громкая уличная акция — как активистов допрашивали и пытали в полиции?

Чем громче соцсети бурлили по поводу феминитивов («“кураторка, иллюстраторка, авторка, редакторка” — это разве по-русски?»; что уж говорить, я тоже боялась называть себя «журналисткой», думая, что настоящим профессионалом может быть только «журналист»), тем страшнее с каждым годом мне было вглядываться в бездну сфабрикованных дел, выгорающих гражданских активистов, абьюзерских семей и полурабского труда. Как человек, всегда любивший кино, я считывала эту несправедливость в том, что видела перед собой, — от отечественного фильма про эскортниц «Купи меня» до первого успешного фем-блокбастера «Чудо-женщина». Достаточно внимательно смотреть по сторонам, слушать собеседников и читать новости, а потом приходить в кинозал или включать стриминг, чтобы чувствовать, говорят ли с тобой на твоем языке или вешают лапшу о том, из чего сделаны мальчики и девочки. Кино — отличная мишень и самый точный лакмус.

Мое четкое убеждение — феминистская кинокритика в России началась с нашей попытки сопоставить ежедневный опыт унижения и бесправия с теми историями, которые льются на нас с экрана.

Я не найду сейчас моего первого феминистского текста о кино, но точно могу сказать, что это был 2012–2013 год: первый год, когда я начала регулярно публиковаться на Wonderzine и параллельно писать о женщинах в кино для других изданий. Сейчас мои рассказы будут звучать как «жили-были». Тогда невозможно было представить мир победивших футболок We Should All Be Feminists, видеоальбомы Бейонсе против дискриминации (правда, песня «Run the World (Girls)» уже существовала) или то, что в 2019 году в России появится отдельный профеминистский киносайт kimkibabaduk. Мое четкое убеждение — феминистская кинокритика в России началась не в конце 2010-х, не с чтения Лоры Малви и не с прихода в Россию американской повестки, а через многолетнее осознание людьми всех гендеров и сексуальных ориентаций, пишущими на русском языке, тотальной жопы, в которой мы живем. С нашей попытки сопоставить ежедневный опыт унижения и бесправия с теми историями, которые льются на нас с экрана. Эти миры не сходились долгие годы и продолжают не сходиться.

Российская киноиндустрия застыла в невежестве и нерешительности — у современного кино в России, как говорилось в заголовке текста Марии Кувшиновой 2017 года, «не женское лицо». И принципиально за несколько лет ничего не изменилось, несмотря на то что в съемочных группах и на экране российских фильмов женщин как минимум половина, а глянцевые издания продолжают продвигать новые фильмы через молодых актрис. Героини, за редким исключением, по-прежнему не действуют вне отношений с мужчинами, а камеры продолжают скользить по ним облизывающим «мужским» взглядом. Есть несколько исключений — навскидку: «Аритмия», «Верность», «Комбинат “Надежда”», сериалы «Чики» и «Обычная женщина», «Дылда», с некоторыми оговорками — «Я худею», «Блокбастер» и «Давай разведемся!». Но ведущие режиссеры (-ки) и актрисы по-прежнему избегают называть себя в интервью феминист(к)ами: я не могу назвать ни один громкий российский фильм, который однозначно позиционировался бы как феминистский, чьи создатели четко и последовательно проговаривали бы в интервью проблемы неравноправия и высказывались на острые политические темы. Феминизм в России — это острая политическая тема: посмотрите на приговор Юлии Цветковой, нападки на Елену Климову и «Детей-404» или на российских чиновников, пропагандирующих репродуктивное насилие.

Женщин-кинокритиков в России (да и режиссеров), однако, всегда было достаточно: еще в ранней юности у меня перед глазами были тексты Неи Зоркой, Зары Абдуллаевой, Любови Аркус, Анжелики Артюх и Нины Цыркун. Наталья Рязанцева набирала сценарную мастерскую во ВГИКе, куда я собиралась поступать, в другую школу — Марины Разбежкиной — я тоже чуть не поступила. Я росла на фильмах Киры Муратовой, Ларисы Шепитько, Татьяны Лиозновой и Динары Асановой — правда, ни одна из них, если мне не изменяет память, не высказалась о феминизме добрым словом (или не высказывалась на эту тему вообще). Когда я только начинала писать, вокруг меня уже работали старшие авторитеты — Лидия Маслова и Мария Кувшинова, Ксения Рождественская и Зинаида Пронченко, Алена Солнцева и Лариса Малюкова, Наталья Серебрякова и Инна Кушнарева, Ольга Шакина и Ольга Страховская, Камила Мамадназарбекова и Карина Караева — и вовсю писали мои ровесницы: Анна Сотникова, Катя Белоглазова и Наиля Гольман. Но именно про феминизм они писали нечасто. И удивительным образом их имена, несмотря на множество, встречались очень редко в итоговых опросах российских кинокритиков: на пять мужских имен — одно женское. Женщин-кинокритиков (кинокритикесс? — адекватного феминитива я пока не нашла) редко цитировали, в исключительных случаях звали комментировать и представлять фильмы, нечасто приглашали на круглые столы: все это стало меняться уже на моих глазах. Другое принципиальное замечание — профеминистская позиция кинокритика не всегда была связана с гендером автора и колебалась от проекта к проекту. Часто неожиданно для меня мужчины делали профеминистские высказывания, женщины — мизогинные (в том числе и я): именно поэтому мне кажется, что сухое гендерное равноправие в индустрии совершенно не гарантирует победы феминистских ценностей. Лояльность и привилегии всегда решают больше, особенно если поле применения экспертизы такое узкое.

В разговорах о фем-кинокритике часто используют тезис о том, что феминизм выгоден, потому что хорошо оплачивается и удобно обслуживает западную повестку. Как человек, живущий почти 10 лет исключительно на гонорары фрилансера, скажу, что это абсолютная неправда. Единственный критерий, по которому тебе закажут текст или тему, — если на них есть интерес у читателей или если читатели захотят нажать на ссылку с твоим именем (загадочное для меня явление — в большинстве онлайн-медиа почему-то невозможно нажать на имя автора и прочитать все его тексты). За феминизм не существует гонорарных надбавок и корпоративных плюшек: еще несколько лет назад, когда я начинала писать о феминистской повестке в кино, невозможно было себе представить ни движение #MeToo, ни оскаровские инклюзивные правила для фильмов-номинантов — программировать успешную карьеру кинокритика в России в 2010 году на почве феминизма прагматичному человеку просто не пришло бы в голову.

В моей работе я очень часто слышу один и тот же вопрос: «Вам нужно, чтобы все фильмы, номинированные на “Оскар”, были про жертв абьюза — афроамериканок — лесбиянок с инвалидностью?»

«Женские» проблемы (в первую очередь все неприятные сюжеты про несправедливость и ущемление) не интересовали большинство: эта бомба взорвалась у нас на глазах. Феминистские высказывания в медиа требовали упрямства, веры и рисков: например, методично писать про фильмы женщин-режиссеров, игнорируя кликбейтные блокбастеры, убедительно питчить редакторам идеи профеминистских текстов, приезжать за свой счет на кинофестивали и смотреть там социальные доки о женщинах, а не мировые премьеры признанных мастеров, рецензии на которые гарантированно соберут просмотры. Для меня этот выбор всегда означал сильные переработки и регулярные выгорания, что в медиа вообще обычное дело. Со многими очень важными изданиями я так и не нашла в себе силы поработать: количество вложенных в текст усилий никаким образом не компенсируется символическими гонорарами за несколько дней въедливой работы. От многих тем я последовательно отказывалась, когда становилась старше, чувствуя, что просто не шарю: со временем я начала понимать, что при всем желании я — выросшая в Москве белая гетеросексуальная цисгендерная девушка (простите мне набор этих слов!) — точно не лучше всех напишу о национальной дискриминации, трансгендерных людях, лесбийском романе или дрэг-культуре.

Сейчас я понимаю, что больше всего на мою позицию и работу повлияли не легендарный критик Полин Кейл, не киногероини Мерил Стрип и не наставничество других женщин-кинокритиков, а два других очень важных обстоятельства. Первое — что в последнее десятилетие, работая в медиа, культуре и образовании, я соприкасалась с женщинами в 95 случаях из 100 и убеждалась в их неравнодушии и профессионализме. Именно они чаще всего приглашали меня выступать, отвечали на мои рабочие сообщения в три часа ночи, придумывали со мной тексты и образовательные события. Вся российская культура (что подтвердит любой человек внутри нее) — от пиарщиков до кураторов — на 90 процентов состоит из перерабатывающих, надрывающихся за очень посредственные зарплаты энтузиасток, для которых важно, чтобы фестивали открывались, фильмы выходили в прокат, тексты публиковались на сайтах, а авторы вовремя получали гонорары. Копни любой масштабный проект — это почти всегда работающая в авральном режиме пятерка женщин, иногда в окружении нескольких мужчин. Это грандиозный невидимый прекарный труд, без которого не было бы ни отечественных медиа, ни развлечений, — самая собачья и неразвлекательная работа из всех возможных. Это феминизм прямого действия, хотят эти женщины называть себя феминистками или нет.

Второе — российский активизм взбудоражил меня куда раньше и куда сильнее, чем голливудский парад в черных платьях в 2018 году или скандал с Терри Ричардсоном или Харви Вайнштейном. Сейчас я не могу представить себя без акции Pussy Riot в храме Христа Спасителя, которая в тот момент вызвала во мне активное негодование; что показательно, не во мне одной — опрашивая по горячим следам для Look At Me лидеров мнений, мы редко слышали одобрение в ответ. О гендерных стереотипах я впервые узнала из занятий небольшой независимой инициативы — Московской школы гендерных исследований, открывшейся аж в 2013 году. Мой взгляд на отношения и секс в кино окончательно изменился после совсем не киношной колонки Беллы Рапопорт (писавшей в том числе первые русскоязычные феминистские кинорецензии) «Право на секс», а бытовой язык общения изменился после ее же текста «Обыкновенный сексизм», с которого начался скандальный «телочкогейт» (и параллельно с этим — мой отказ от слова «телочки»).

То, что только в 2016 году женщине «доверили» первый многомиллионный блокбастер, — системная проблема распределения благ, которая начала меняться совсем недавно и неповоротливо.

Примерно в то же время я, не будучи активисткой, написала по личному опыту один из первых в российских медиа текстов о домашнем насилии и взяла интервью у психологов и юристов о готовящемся законе против него — закон, кстати, до сих пор так и не приняли. Это была вообще не моя тема, но мне, как и многим женщинам в России, было что по ней сказать. Параллельно активистка и художница Дарья Серенко придумала «Тихий пикет» — проект молчаливых плакатов об абьюзе и дискриминации, про который недавно вышла целая книга. Центры «Сестры» и «Насилию.нет» развернули масштабную поддержку жертвам сексуального и домашнего насилия. О пытках и дискриминации уязвимых групп я узнавала по проектам «Отдела боли» «Театра.doc» и акциям Катрин Ненашевой. О вопиющем сексизме в медиа начала думать благодаря телеграм-каналу Насти Красильниковой «Дочь разбойника». Пародии на сексистские стереотипы читала на странице «Пони и радуги» Татьяны Никоновой (а заодно и в ее секспросвет-блоге) и в «Женской власти» Залины Маршенкуловой (она тоже выпустила книгу). Мы взрослели феминистками синхронно и совершенно по-разному, каждая в своем поле. И да, безусловно, где-то глубоко внутри я чувствовала себя Эрин Брокович, но куда больше смотрела на знакомых и подруг, чем на киногероинь, и осмысляла нашу общую жизнь, а не заморский опыт «Дрянных девчонок».

С огромным недоумением я вспоминаю, в каком информационном вакууме мы с редакторами Wonderzine придумывали рубрику «Книжная полка», которую я нежно люблю до сих пор. Невозможно это сейчас представить, но в 2015 году в медиапространстве почти не существовало интервью с героинями об их интеллектуальном становлении: в лучшем случае разговор с успешной женщиной выглядел как сборник профессиональных лайфхаков или редакционная завитушка в жанре «красивая женщина рассказывает анекдот». Умных женщин просто не спрашивали об умных вещах, и мне очень хотелось проредить мир мужских говорящих голов: «эксперт» в середине 2010-х чаще всего означал «мужчина». Мы перебирали читающих, эрудированных и проактивных знакомых и опинионмейкеров среди женщин, чтобы вытащить их из-за спин институций и более медийных коллег-мужчин, и смеялись над обвинениями, что героинями рубрик становятся «подружки редакции»: никакими «подружками» — моими или редакции — эти героини не были, но были людьми, менявшими общественное мнение.

Приход десятков отважных и одаренных женщин в российские медиа повлиял на тональность и тематику всеми обсуждаемых текстов, а затем и на меня: женские голоса в журналистике — Елены Костюченко и Олеси Герасименко, Иры Кравцовой и Саши Сулим, корреспонденток «Медиазоны» и «Таких дел» — звучали громче и ближе. Глубина и чуткость их текстов еще больше подчеркивали беспомощность сценариев российского (и даже мирового) кино — в большинстве своем ленивых, ненаблюдательных и очень ограниченных в понимании жизни. Именно в 2010-х женщины стали все чаще занимать посты главных редакторов или создавать собственные медиа на русском языке: собственно, уже упомянутый Wonderzine (Оля Страховская и Юлия Таратута), «КиноПоиск» (Лиза Сурганова) и The Village (Татьяна Симакова), «Такие дела» (Настя Лотарева) и «Холод» (Таисия Бекбулатова), The Bell (Елизавета Осетинская) и Meduza (Галина Тимченко и Татьяна Ершова) — из тех, что приходят на ум первыми (я вспомнила далеко не все), и это значительная индустриальная перемена, имеющая к моей работе непосредственное отношение. Со многими из этих редакторов я работала лично. Для меня очевидно, что без активности женщин в медиаиндустрии дискуссия последних двух лет о домогательствах в либеральных СМИ (кейсы «Медузы», «МБХ» и «Батеньки» — самые громкие) была бы невозможна.

Лично мне как кинокритику нужны сложные киногерои, потрясающие в своей неоднозначности, с историями, которые я никогда не слышала, и взглядом на мир, которым не обладаю.

Возвращаясь к феминистской кинокритике, которой я занималась в вышеупомянутых медиа и не только, — я выделила бы для себя момент, когда плотину прорвало окончательно и больше не нужно было часами вспоминать женщин-режиссеров, перебирая на пальцах одни и те же имена, как заклинания: Клер Дени, Катрин Брейя, Шанталь Акерман, Аньес Варда, Джейн Кэмпион или Кэтрин Бигелоу. Это 2011–2012 год. Для меня четвертая волна феминизма в киномейнстриме навсегда будет связана с именем моей ровесницы Лины Данэм — противоречивой, громкой и далеко не во всех отношениях приятной публичной феминистки, заставившей весь мир смотреть на мужские нервные срывы, женский целлюлит, молодежный алкоголизм и экзистенциальный кризис 30-летних инфантилов в придуманном и написанном ей сериале «Девочки». Одна из немногих, она упрямо и долго во весь голос произносила слово «феминизм» до тех пор, пока оно не перестало быть в англоязычном мире F-word, а вместо этого было подхвачено как виральное. Сериал и публичная позиция Данэм, на мой взгляд, разбудили массовый голод по женским героиням и режиссерам, которые и прежде позиционировали себя как феминистки, но на куда менее широкую аудиторию. Массовые издания — от киношных Indiewire и Vulture до массовых Buzzfeed и Guardian — подхватили интонации когда-то нишевых проектов вроде Jezebel и стали выпускать просто тучи материалов о женщинах в кино и искусстве: теперь узнать об истории женщин в кинокритике прошлого и настоящего можно в два клика. Этот информационный мир по-прежнему англоцентричный, но, по крайней мере, в нашей профессии вопрос гендерного равноправия хоть как-то акцентировался.

Глобальный взлет уже очень зрелых Андреи Арнольд и Линн Рэмси, Келли Рейхардт и Дебры Граник, Майвенн и Селин Сьяммы, Мии Хансен-Лев и Аличе Рорвахер — это один и тот же период: конец нулевых и начало 10-х годов — время, когда позиционирование себя как режиссера-феминистки перестало быть рискованным для карьеры выбором. Перечисленные авторы слишком различаются, чтобы объединять их в один поток: для меня их множество в первую очередь отделяет период засухи от нынешнего периода относительного обилия — мне больше не нужно задумываться на несколько минут, чтобы назвать десяток заметных проектов последнего года, придуманных и снятых женщинами.

В российском пространстве к заметным женским фигурам — Валерии Гай Германике и Анне Меликян за это десятилетие добавились Наталия Мещанинова и Нигина Сайфуллаева, Наталья Меркулова и Ангелина Никонова, Кира Коваленко и Ксения Зуева — опять-таки достаточно вольный список тех, кто фокусировался на историях женщин, но не обязательно при этом снимал феминистское кино. Я очень (ОЧЕНЬ!) жду, когда выпускницы российских киношкол начнут массово снимать свои полные метры и я смогу поддержать их публикациями. Еще во время февральского скандала вокруг проекта «Дау» Ильи Хржановского я не могла представить себе «женский номер» журнала «Сеанс» с большинством авторов-женщин в оглавлении. Теперь я надеюсь, что уже через пару лет на страницах журналов о кино будет много женских имен — не только кинокритиков, но и создательниц отечественных феминистских фильмов.

В моей работе я очень часто слышу один и тот же вопрос: что феминисткам нужно от современного кино, какой репрезентации вы требуете, какого равноправия вам еще не хватает? Вас не тошнит от «Охотниц за привидениями», «Ангелов Чарли» и «Хищных птиц»? Вам нужно, чтобы все фильмы, номинированные на «Оскар», были про жертв абьюза — афроамериканок — лесбиянок с инвалидностью, а половина съемочной группы состояла непременно из представителей угнетаемых групп? Разумеется, меня воротит от халтурных «Ангелов Чарли» и подташнивает от конъюнктурного «Скандала» — другое дело, что таких же халтурных и посредственных фильмов не на феминистские темы снимается по сотне в год, и непонятно, почему с женщин снова спрашивают строже.

За что борются феминистки в кино и в чем их поддерживают кинокритики — об этом лауреатка «Оскара» и великая американская актриса Фрэнсис Макдорманд отлично высказалась в своей речи на церемонии Американской киноакадемии: грубо говоря — «Посмотрите на нас, послушайте наши идеи и дайте нам денег!» То, что большинство выпускниц киношкол не попадают в индустрию после окончания учебы, то, что только в 2016 году женщине «доверили» первый многомиллионный блокбастер, то, что единственный режиссерский «Оскар» женщине все еще стоит на полке Кэтрин Бигелоу, — системная проблема распределения благ, которая начала меняться совсем недавно и неповоротливо. До тех пор, пока феминистки не узурпировали мировой капитал, не выкупили все медиа и транснациональные корпорации, не возглавили большинство правительств и не начали десяток международных войн, говорить о воинствующем феминизме просто смешно.

Термины поп-психологии, мне кажется, вполне могут стать для кинокритики и журналистики новым выхолащивающим канцелярским языком.

Само собой, пол, возраст и раса режиссера никогда не могут быть гарантией определенных взглядов или качеств фильма. Феминистское кино может уверенно десятилетиями снимать режиссер-мужчина (посмотрите на Пола Верховена), режиссеры-феминистки далеко не всегда снимают про женщин (посмотрите на Келли Рейхардт и Малгожату Шумовскую), а современные якобы профеминистские ремейки классики могут уступать оригиналам 30-летней давности (посмотрите на новых «Красавицу и чудовище» или «Мулан»). Что по-настоящему требуется индустрии — чтобы женщинам, таким, как Сара Драйвер или Аньес Варда (и их куда менее известным коллегам), не нужно было годами искать деньги на новые фильмы, восходящие звезды вроде Хлои Чжао или Жозефин Декер получали заслуженные премьеры на фестивалях, а в достижениях Софии Копполы перестали высматривать тень отца. А если перенестись в Россию — чтобы местные продюсеры считали для себя важным говорить о дискриминации, режиссер мог открыто заявить: «Я снял(а) феминистский фильм!» — и рассчитывать на зрительскую поддержку, а суперзвезды могли выйти из шкафа без опасности для своей карьеры. В нынешней реальности преследования ЛГБТ+ и уголовных дел против социально значимых проектов это невозможно представить.

Задача же феминистской кинокритики (в России и вообще) в нынешних условиях — разгрести авгиевы конюшни фильмов по стереотипам «мужчина должен, женщина должна, мальчики такие, а девочки такие», найти среди них другие фильмы — о живых, сомневающихся, уязвимых людях, снятые мужчинами или женщинами, вытащить на поверхность не самые очевидные имена и показать, что кино, снятое в ситуации равноправия и вне иерархий, может быть интересным, захватывающим, не пресным, новаторским — и его нужно снимать гораздо больше. В то время как современный цельный женский образ приобретает новые очертания, становится сложнее определить, как адекватно снимать про современного мужчину, если отбросить посконный мачизм, достигаторство и стремление к богатству. Я абсолютно уверена, что слово «профеминист» в каждой второй анкете и 10+ сексуальных ориентаций в дейтинг-приложениях 2020 года — в том числе заслуга фильмов «Орландо», «И все же Лоранс» и «Зови меня своим именем». Мужской образ в кино на наших глазах переживает жесточайший кризис, подпремия «Женщина года» на церемонии «Человек года» вызывает усмешку (женщина года отдельно, а человек года отдельно?), а фестиваль Moscow FemFest обзаводится «мужским» продолжением Moscow MaleFest против токсичной маскулинности: какой еще может быть маскулинность и что происходит с мужчинами в обществе и массовой культуре — не менее важная тема для феминизма и феминистской кинокритики в том числе. Лично мне как кинокритику не нужны «сильные» женщины и «слабые» мужчины или кинообразы как ролевые модели для буквального копирования — мне нужны сложные киногерои, потрясающие в своей неоднозначности, с историями, которые я никогда не слышала, и взглядом на мир, которым не обладаю. Я не жду, что эти истории будут удобными, и даже не жду, что они мне понравятся: я как кинокритик совсем не против фильмов, которые встанут костью у меня в горле и к которым я не буду знать, как подступиться.

Последнее, о чем хочу сказать в отношении феминистской кинокритики в России, но далеко не последнее по важности: я очень много думаю о том, какие слова мы выбираем, описывая явления вокруг себя и обращаясь к оппонентам, — ведь, как известно, язык никогда не бывает нейтральным. Речь не о пресловутых феминитивах (хотя и о них тоже), но и о захвативших медиапространство англицизмах вроде «слатшейминга» и «харассмента»: под ними каждый понимает что-то свое, а их значения ускользают от большинства в трудностях перевода. «Проституция» или «секс-работа», «наркоман» или «наркопотребитель», «секс-позитив» или «промискуитет» — что бы я ни писала сейчас, я буду тщательно подбирать слова и в любом случае переживать, что выразилась неточно. Описывая неодномерных героев и серые зоны, я буду постоянно спотыкаться о противоречивые наименования их свойств, занятий и поступков — и термины поп-психологии, мне кажется, вполне могут стать для кинокритики и журналистики новым выхолащивающим канцелярским языком. А нарушение важных для кого-то языковых кодов может раз и навсегда отделить говорящего от слушающих, даже если они интуитивно сонастроены. Значения слов «этика», «пассивная агрессия», «толерантность», «корректность» в публичных спорах (если не сказать хуже) об этике, пассивной агрессии, толерантности и корректности ставят меня в тупик, когда я думаю, как может развиваться отечественная кинокритика, в том числе феминистская. Кажется, в ближайшие годы мне предстоит найти новые подходящие слова для всего, что меня интересует и беспокоит, что я переросла или так и не поняла до сих пор. Не «корректные» слова, а именно правильные.

Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.

Ищите здесь эксперток для ваших событий.

Регистрируйтесь и становитесь экспертками.

Понравился материал? Помоги сайту!