Доблесть действия, страх и сверхдостижение

17 мая в Историческом музее Бленхеймского дворца (Оксфордшир) открывается ретроспектива знаменитого британского светского фотографа Сесила Битона, особенно значимая для России. Дело в том, что эта выставка была выкуплена британской стороной у Государственного Эрмитажа, где она с большим успехом прошла с декабря 2020-го по март 2021 года под названием «Сесил Битон и культ звезд». Как отмечает издание «Бумага», это первое российско-британское музейное сотрудничество такого уровня (точная сумма покупки не называется).

Куратором и идеологом проекта выступила сотрудница Отдела современного искусства Государственного Эрмитажа, историк фотографии, преподаватель и переводчик Дарья Панайотти (здесь можно посмотреть ее краткую экскурсию по выставке). В своем блоге Панайотти называет «Культ звезд» «классическим overachievement» — сверхдостижением. Действительно, выставка объединила более сотни работ, и все это были почти исключительно винтажные отпечатки: впервые на равных правах с произведениями была показана эфемера битоновской лаборатории — его дневниковые тетради, экземпляры с пометками, коллажи, варианты ретуши. Все обсуждали необычную застройку с изогнутой сверкающей стеной из стеклянных подвесок, но за выставкой стояла и большая научная работа — атрибуция и оцифровка снимков, неизвестных даже британским специалистам, систематизация архива художника в Кембридже, уточнение фактов его биографии. Битон показан как сюрреалист, парадный и камерный портретист, как репортажный фотограф: отдельное внимание уделено его интересу к русской культуре в связи со съемкам для «Русских балетов».

Ультранасыщенный принцип работы, похоже, становится общим почерком для кураторов поколения миллениалов. Именно такие сверхинформативные научно-художественные выставки нового типа, способные соединить в единое целое и политический, и культурный, и гендерный, и социальный аспекты выбранной темы, могут и должны стать полем интернационального культурного обмена. Мы попросили Дарью Панайотти поделиться своим кураторским манифестом для раздела She is an expert.

Мне хотелось бы называть себя куратором-исследователем. Профессии такой не существует, и такое обозначение даже может показаться тавтологичным — формально кураторская работа уже подразумевает научную, исследовательскую деятельность (а моя должность в Эрмитаже вообще называется «научный сотрудник»). Но на практике эта интеллектуальная составляющая работы никак не регламентируется, и зачастую она выполняется по остаточному принципу, если на это хватает воли, сил, времени сотрудника.

Для меня право строить кураторскую работу вокруг исследовательской деятельности принципиально важно, а учитывая сферу моих интересов, такая работа носит немножко перформативный характер: приходится самой изобретать себе нишу и действовать так, как будто она уже существует и ты исходишь из какой-то сложившейся практики. Иногда это подразумевает разговор в режиме манифеста, но я надеюсь, что все сказанное ниже читатель воспримет не только как проекцию моих амбиций, но и как изложение близких ему ценностей и приглашение к разговору о том, как нам стать более видимыми в российском культурном поле.

Как исследователь я отношу себя к photography studies. Это сфера визуальных исследований, которая в последнее время очень энергично развивается, но еще не стала дисциплиной в полном смысле слова. Исследования фотографии — не вполне классическое искусствознание, не совсем культурология или media studies, только чуточку антропология и социология, так что представители всех этих академических дисциплин относятся к этому с подозрением и считают, что фотографию следовало бы изучать соседу. Для студентов по всему миру, решившихся писать о фотографии, это постоянный мотив жалоб. Впрочем, как заметил на одной конференции фотоисторик Штефен Сигель, такой статус имеет свои плюсы: как только вы связываетесь с дисциплиной, вас начинают дисциплинировать. Те, кто связал себя с исследованиями фотографии, изначально оказываются в ситуации огромной академической свободы, это трудный и по-своему интересный вызов.

Кстати, в этом небольшом пока что сообществе исследователей Санкт-Петербург — заметная точка на карте: несколько лет назад исследователи Мария Гурьева и Фридрих Тетьен придумали конференцию «После (пост)фотографии», в этом году она будет проводиться уже в шестой раз, и это одно из немногих в мире, а в России вообще единственное регулярное событие подобного рода; участием в организации этого события я по-настоящему горжусь.

Как куратор я тоже работаю в первую очередь с фотографией. Я пришла в профессию, еще только завершая образование по специальности «художник печатной продукции» (работать по ней, как выяснилось, я после окончания университета не буду). В 2011 году, когда я училась на последнем курсе, замечательный искусствовед Ирина Чмырева пригласила меня — девочку с хорошим образованием, но исполненную страха перед городом, где ее постоянно посещало ощущение, что ее никто нигде не ждал, словом, просто одну из множества «хороших девочек» без рекомендации, со сложным отношением к себе — в проект «В поддержку фотографии в России», аффилированный с «Гаражом», который начинала делать вместе с коллегой — знаменитым Евгением Березнером. Именно эта работа, к которой я все еще часто возвращаюсь мыслями, во многом предопределила мой взгляд на профессию.

Зачастую производство фотографической выставки превращается в потогонку. Поскольку в России по итогам нулевых годов рынок и культура винтажного отпечатка по-прежнему не получили стимула к росту и развитию, важным становится высокое качество репродукции, а не фотография как артефакт; потенциал зрелищности, заложенный в технологии, а не культурная значимость конкретного отпечатка; широта размаха, а не глубина и тонкость кураторской работы. Проект, в который меня позвали, заявлял о другой системе ценностей, исповедуемой его создателями. Главной задачей было усилить присутствие русских фотографов на международной сцене, дать толчок к институциональному развитию, познакомить с новой для России, но уже традиционной на Западе формой развития карьеры — портфолио-ревю. Иными словами, в основе того, чем тогда занимались Ирина Чмырева и Евгений Березнер, лежала работа с человеком.

На первых курсах университета я немного работала в медиа под руководством журналистов старой школы, и там главным был тот же принцип человечности как ключевой ценности. Только у журналистов она мало общего имела с классическим неогуманизмом, из которого выросли университеты; она приняла форму такой брутальной откровенности, ощущения, что сейчас все свои, а значит, всё позволено и всё поймут, а также — того, что всех роднит жертва, а значит, она обязательна: с декларации жертвенности фактически начинались отношения в коллективе.

У Евгения и Ирины такая человечность-как-главное-профессиональное-качество была более мягкой, но не менее драматичной. В работе в культурной сфере жертвенность и человечность сочетаются множеством причудливых способов, часто выступают как противоположности, и сейчас гордиться своей жертвой вроде бы становится все менее принято. Но не хотелось бы, чтобы при этом разговоры о человечности тоже снимались.

В академической среде, к которой я тоже чувствую себя причастной, сейчас этот разговор принимает форму борьбы с метриками, критики менеджмента производства знания, которая угнетающе воздействует на личность. Все больше говорят о том, что по-настоящему значимая, собственно научная или преподавательская деятельность обессмысливается, превращается в рутину, начинает цениться ниже, чем университетская бюрократия. Поэтому связывать свою жизнь исключительно с академией лично мне страшновато: кажется, что так очень легко впасть в экзистенциальный кризис. Хочется заниматься тем, что действительно кажется важным.

В музейной среде проблемы те же. Но, пожалуй, — по крайней мере, для меня — профессия куратора решительнее обнажает необходимость, если так можно сказать, психосоциального конструирования своего профессионального «я». В кураторстве ты должен источать уверенность в собственном статусе и собственных действиях, уметь задействовать «энергию заблуждения», как называл это Лев Толстой. Иначе мало что получится. Именно эта необходимость заставляет чаще задумываться: а во что ты действительно вложил бы всю свою уверенность, с чем именно ты считаешь достойным связать свою личность?

Совмещение двух профессий дает привилегию посмотреть на каждую из них со стороны. Кроме того, в обмен на раздвоение между ролями «исследователь»/«куратор» ты получаешь чуть больше свободы от дисциплинирующих рамок, которые накладывает каждая из них. Если ты выбираешь заниматься тем, что тебе действительно важно, в современной системе работы музеев и университетов, ты также принимаешь, что часто твоя деятельность будет расходиться с понятием успешности, которое накладывает профессия. Существование в двух профессиях одновременно позволяет отнестись к этой проблеме, что ли, более перформативно: свою аутсайдерскую позицию ты — и вслед за тобой все, кого удастся убедить, — видишь не как неуспешность, а как дань более комплексной деятельности.

Тот факт, что практиковать науки о культуре в музее — всеобщая голубая мечта, конечно, помогает. В условиях, когда профессии в сфере культуры зачастую подразумевают эмоциональный износ, кризис ценностной системы, такая работа на два поля при удачном стечении обстоятельств может замедлить эти процессы. При этом понятно, что даже такой взгляд все равно является функционированием в системе координат, рассчитанной на успех; просто это более сложная система координат с дополнительным параметрами, но ее угнетающая природа аналогична. Поэтому возможность нерешительности, неуверенности, доблести действия, которое даже в этой сложной системе координат не будет оценено по метрике успеха, кажется мне той важной частью человечности, которую следует сохранять.

В большой музейной институции, естественно, оставаться человечным сложнее, чем в маленьком независимом проекте. С другой стороны, именно большой музей позволяет сделать то, что мне всегда казалось правильным делать: отступить на два шага назад, обобщить и структурировать важное тебе популяризаторское высказывание, не гоняться наперегонки с духом времени, а сделать что-то, что, как тебе кажется, может стать вкладом в улучшение культурной ситуации в целом.

Для меня это возвращение фотографии статуса артефакта, возвращение ценности винтажного отпечатка (соответственно, это влечет за собой повышение статуса создателя такого отпечатка). Кажется, что в Европе и США эта проблема уже решена, пройдена — но в действительности всегда, оказываясь напротив западного куратора или коллекционера, я чувствовала, что именно такая расстановка приоритетов позволяет мне говорить с зарубежными коллегами на одном языке. А Эрмитаж, конечно, обязывает работать с общемировым контекстом.

С другой стороны, хотелось бы видеть музей и свою роль в нем не как эдаких культуртрегеров, а как посредников в мультикультурном диалоге. Слова эти звучат казенно, но проблема мне кажется важной. С большим интересом и радостью всегда смотрю на проекты, в которых контекстуализируется и осмысляется российское искусство, и мне хотелось бы верить, что и в дальнейшем такие высказывания будут не изоляционистскими, а как раз будут инкорпорироваться в этот большой диалог.

Среди целей проекта «В поддержку фотографии в России» было привезти выставки русской фотографии на фестиваль FotoFest, один из старейших и наиболее авторитетных в мире, — и вот задача адекватно представить русскую, в частности, советскую фотографию международной публике меня абсолютно захватила. Безусловно, она выходила за рамки одного конкретного международного проекта.

Поэтому, когда он завершился и я поступила в Европейский университет, я продолжила ей заниматься, впервые для себя выступив в амплуа исследователя. Интерес к photography studies вырос именно из этой попытки смотреть на себя через призму западной теории визуальности и при этом, проводя какие-то аналогии и обращаясь к общепринятой терминологии, стараться не растерять то, что сущностно важно.

Опытом своего рода обратного перевода стала работа над выставкой «Сесил Битон и культ звезд». Нам невероятно помогли британские друзья Эрмитажа — для них важно было такого значимого британца впервые показать в России. Меня же привлекала другая задача: как вести разговор о селебрити-культуре и о модной съемке, о том, что до сих пор зачастую отвергается как эфемерное, поверхностное, особенно на контрасте с традиционным, авторитетным, вечным искусством. То, что широко обозначается как «культура потребления», до сих пор обладает негативным оттенком, хотя XX век показал, как много она говорит о человеческой природе, можно сказать, разоблачает ее. Разговор о том, что значимы не только шедевры, но и визуальная культура в целом, кому-то приелся, а для многих все еще является новостью. Значит, это следует проговорить. То, что мне Эрмитаж позволяет это сделать, я считаю фантастической удачей.

Кстати, для британских гастролей выставки мы сняли акцент с «культа звезд»: у британцев исследования популярной визуальной культуры и селебрити-культуры развиты гораздо больше, и не было необходимости прописывать некоторые вещи, которые мы прописывали для русской аудитории. Надо сказать, что мы не просто выполнили механический перевод текстов экспликаций и этикеток на английский, а написали все заново, для британцев. Мне кажется, в любом международном проекте такой грамотный «перевод» с учетом контекста — обязательное условие.

При этом в основе выставки по-прежнему лежит эрмитажная работа. Помимо воли музея и поддержки его друзей, благодаря которым в коронавирусный год выставку удалось не переносить, мне кажется, успеху «Сесила Битона» способствовали еще два важных и взаимосвязанных фактора. Во-первых, выставка стала настоящим исследованием. Удалось рассказать о путешествии Битона в СССР, о связях Битона с культурой русской эмиграции. Эту часть британцы у себя покажут. Во-вторых, нам удалось постигнуть какую-то систему в юридическом хаосе, окружающем наследие фотографа. Права на снимки британского любимчика Битона — чрезвычайно запутанная история. Они разделены между разными институциями и людьми, и для того, чтобы добиться некоторых, как мне казалось, важных снимков, пришлось вести долгую переписку (в условиях карантина она дополнительно растягивалась во времени). Кураторская работа во многом — про налаживание связей. Я довольна тем, как устроилась работа над этим проектом: за счет того, что помимо кураторской командировки от музея удалось получить, например, три гранта на поездки на конференции в Великобританию и США (спасибо ЕУ, «Гаражу» и Университету Билефельда, фонду Getty, хотя они и давали деньги на другое), мне удалось поработать над выставкой Битона в архивах, а еще встретиться лично с теми людьми, которые впоследствии, когда в Нью-Йорке и Лондоне начались локдауны, принимали решение о работе над проектом. Личные связи и симпатии внезапно оказались очень важны, и они общались не с какой-то абстрактной музейщицей из России, а с человеком, которого видели вживую. Я правда считаю, что выставку это спасло.

Понятно, что на поездки, связанные с подготовкой выставки, которая может сорваться, музею было бы неразумно выделять большие средства. Но именно такая исследовательская и личная работа стоит за по-настоящему оригинальными и состоятельными выставочными проектами.

Прибавим к этому то, о чем я писала вначале: самая интересная, непосредственно кураторская работа ценится ниже и мало регламентирована, поэтому часто попадает в какой-то зазор, оказывается невидимой или мало видимой. У нас нет разделения на выставочных менеджеров и кураторов, каждый сотрудник отдела занимается и тем и другим, поэтому значимая доля научной работы выпадает на свободное время. Либо на то время, когда договор о выставке еще не подписан, она может сорваться и труд окажется напрасным, либо на то время, когда все рабочие часы уже съедаются организационной работой и исследовательской работе приходится уделять нерабочие часы.

Для женщины, у которой свободное время — традиционно еще и время труда по дому, быть научным работником и куратором, наверное, более чувствительная позиция. К тому же конструирование профессионального «я» порой кажется противоречащим представлению о разделении на домашнюю и социальную сферы, которое по-прежнему сидит во многих из нас (я до сих пор с удивлением отмечаю его в себе): работа над культурным проектом предполагает, что работа вплетается в быт, задавая ему ритм, а личность куратора, в свою очередь, служит метрономом проекта. Многие детали такого самоощущения даются мне с трудом. И все же именно это является для меня источником главного и безусловного смысла.

Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.

Ищите здесь эксперток для ваших событий.

Регистрируйтесь и становитесь экспертками.

Понравился материал? Помоги сайту!