Стереотип как звезда в галактике

В рамках проекта She is an expert мы продолжаем осмыслять вопросы самозванства и самоназначения и тему конфликтов низкой и высокой культуры, которые постоянно бушуют в профессиональных пространствах — в особенности в тех случаях, когда обсуждается работа художниц. Культуролог Галина Шматова поговорила с графиком Евгенией Лакеевой (kalamazoo_art) о том, как, не имея специального образования, она исследует в своих зинах массовые образы, нащупывает путь от фетиша и стилизации к самостоятельному литературно-художественному нарративу и выходит за границы фан-арта в сторону профессиональной и коммерческой иллюстрации.

— Хотелось вначале спросить тебя про имя. Твой зин Englishman in Detroit подписан инстаграмным ником — kalamazoo_art. Как для тебя соотносятся два твоих имени? И как ты выбирала псевдоним?

— Зины для меня — свободный неформальный жанр сродни стрит-арту, где подписываться именем-фамилией, как в паспорте, было бы неуместно. Использовать ник в Инстаграме тоже вполне естественно: кажется, что псевдоним лишь объединяет созданные тобой работы. Но вот в случае участия в выставках, не связанных с зинами, или при создании иллюстраций использование ника мне кажется слегка корявым. Тут я бы предпочла называться своим именем, поскольку у меня нет цели создавать какую-то отдельную идентичность. Я думаю о таких примерах, как Шепард Фейри, который так же хорошо узнается как Obey или Obey Giant, или Андрей Касай, он же Flakonkishochki; у них мощный стиль, они делают крутые вещи, и поэтому с идентификацией нет проблем, как ни назовись. Ник kalamazoo относительно случайный — это название небольшого городка рядом с Детройтом индейского происхождения.

— Теоретики современной культуры на разные голоса говорят о том, что идею «страшного» рынка, который унифицирует таланты и всех причесывает под одну гребенку, окончательно победил интернет. В сети не нужно средств и связей, чтобы стать, например, знаменитым музыкантом: ведь ролик для YouTube может внезапно получить миллионы просмотров. Джон Сибрук в своей книге «Nobrow. Культура маркетинга. Маркетинг культуры» писал об этом еще в 2000 году: «По мере того как мультимедийные и интернет-технологии продолжали сокращать дистанцию между художником и его потенциальной аудиторией, когда-то актуальный тезис о защите художника от вероломного рынка мейнстрима потерял всякий смысл». Ты видишь перспективу в соцсетях?

— На мой взгляд, все начинается с идеи, творчества, а потом уже решается вопрос, как его продвигать. Вообще приемы продвижения в соцсетях нагоняют на меня несказанную тоску. Хотя я рисую всю жизнь, раньше я не связывала это с искусством и бесконечно задавалась вопросом, какой статус у того, что я делаю. Сейчас я гораздо лучше понимаю свои задачи и гораздо свободнее отношусь и к определению искусства, и к своему месту в нем.

Работы в Инстаграм я начала выкладывать сравнительно недавно, и это стало стартом для взаимодействия вне соцсетей: например, меня пригласили поучаствовать в выставке, сделать иллюстрации для книги и быть представленной на одном из сайтов о художниках.

В соцсетях меня привлекает отсутствие границ — и пространственных, и концептуальных. Эти же мобильность и независимость мне нравятся и в зинах. Правда, у меня есть работы, которые предназначены для живого просмотра, — живопись, коллажи. Они все-таки совершенно по-разному воспринимаются живьем и на фото.

— Как ты оцениваешь перспективы развития зин-культуры в России?

— В России, как и за рубежом, DIY-культура уже мощно развилась и продолжает развиваться. Ее учитывают и большие выставочные пространства, и крупные бренды, формируя новое отношение к творчеству и особую эстетику. Зины — часть этого процесса: заметно растут интерес к ручным техникам печати, потребность тактильного контакта с объектом, любование возможностями материального носителя. В Москве существуют целые объединения, которые делают зины, и специальные магазины: например, я счастливо сотрудничаю с магазином Benzine и печатной мастерской и магазином ESH Print. Здорово поспособствовал развитию этого сектора маркет «Вкус бумаги», посвященный лимитированным тиражным работам, зинам, графике. В этом году из-за пандемии у ребят не получилось сделать рождественский маркет, но они вместо этого запустили любопытную инициативу с посещением мастерских художников Art-Space-Hopping-MSCW. В общем, у меня прогнозы оптимистичные. А основная проблема, как по мне, в том, что аудитория здесь сформирована, но слабо расширяется. Плюс в зинах крайне сложно сориентироваться, потому что их затруднительно классифицировать и системно презентовать. Решению обеих проблем здорово помогло бы, если бы участники процесса хотя бы иногда собирались, чтобы обсудить сложности и перспективы своей деятельности.

— Хочу вернуться к теме твоей идентификационной раздвоенности. Сегодня на разных уровнях, от больших теоретических работ до разговоров в курилке, обсуждаются фигура куратора и его функции в отношениях с художником, аудиторией, экспертным сообществом и коллекционерами. Ты работала в государственной институции (Новое крыло Дома Гоголя), в том числе как куратор, — и ты уже была «курируема» как художник: например, на выставке «Арт хобби центр» ЦТИ «Фабрика». Каково это: уметь и то и другое? Легко ли было отдавать работы и видеть их потом в системе, придуманной куратором? Хотела бы ты в счастливом будущем сама организовать свою выставку, если бы это было возможно, или пригласила бы куратора?

— Очень удачно, по-моему, уметь и то и другое, а также уметь эти функции разделять. Собственно, только в этом случае они имеют смысл. Действительно, работая в Новом крыле, я выполняла некоторые кураторские задачи и имела возможность наблюдать за работой приглашенных кураторов. Могу ответственно заявить, что от их профессионализма и чуткости зависит очень многое. Для художника, мне кажется, важно понимать роль куратора, потому что это позволяет немного отпустить ситуацию, свободнее взглянуть на собственное творчество и вместе с тем заметить, когда вдруг по отношению к работам допускается излишняя вольность, что-то, противоречащее взглядам художника.

Вообще хочу отметить, что Новое крыло — это удивительное место, в котором каждый участник процесса получает столько свободы, сколько ему может понадобиться, и все друг друга слышат. Исключительно положительный опыт у меня был и на «Фабрике», где я взаимодействовала с кураторками Мартой Цайх и Катей Исаевой. Я благодарна за их внимательный и заботливый подход, за искреннюю заинтересованность. Для меня не было проблемой принять то, как моя работа встроилась в систему выставки и обогатилась интерпретацией, о которой я сама изначально и не думала; наоборот, я была рада, что моя работа, оказывается, более открытая, чем я предполагала.

Если мое будущее будет настолько счастливым, что у меня организуется выставка, я бы предпочла пригласить куратора. По моим собственным ощущениям, связь между художником и работой и между работой и аудиторией довольно хрупкая, переменчивая, и доля отстраненности, которую привносит куратор, стабилизирует и централизует отношения со зрителем в рамках конкретного проекта. Сейчас художников становится все больше, при этом критерии восприятия и суждения очень расплывчатые, аудитории сложно сориентироваться. Куратор помогает сфокусировать внимание зрителя, выбрать такой угол зрения, чтобы при минимальном движении взгляда открывался максимальный обзор — на тему выставки, на творчество конкретного художника, на то или иное явление в искусстве. Выставка, даже персональная, — это самостоятельное явление, и куратор в состоянии срежиссировать его так, чтобы оно стало цельным событием для зрителя. Позволю себе тут обратиться к собственному зрительскому опыту и кратко восхититься выставкой Яана Тоомика «В моем конце — мое начало. В моем начале — мой конец», куратором которой выступал Виктор Мизиано. Было восхитительно плавное и глубокое погружение в контекст, и все было так, как надо, и там, где надо, — даже мои движения вплоть до шага, до поворота головы. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что у выставки есть определенный ритм, но ощущаю я его уже не вовне, а внутри себя — нечто похожее бывает, когда слушаешь кого-то настолько внимательно, что ваше дыхание синхронизируется. Для меня эта выставка — образец взаимодействия художника и куратора.

— Для того чтобы описывать твои художественные стратегии, нужны какие-то «немодные» слова. Важна ли для тебя какая-либо традиция в искусстве?

— Если говорить именно про художников и про долгосрочное, непреходящее влияние, то, пожалуй, в смысле техники и моей зачарованности линией особенно сильное влияние на меня оказали Дюрер и Шиле, так же как, пожалуй, Артур Рэкхем и Йон Бауэр, два моих любимых иллюстратора конца XIX — начала XX века. Из поездок в Европу я привезла несколько книг, в которых собраны работы художников на темы алхимии. Нежно эти работы люблю и восхищаюсь их цельностью. Они создавались, по сути, из практических соображений, но вместе с исчезновением практического смысла алхимии стали исключительно художественными и метафизическими знаками.

Знакомство с полем современного искусства для меня было непростым и даже несколько болезненным процессом, который зачастую сопровождался чувством какой-то бесприютности. Поэтому мне наиболее близки те художники, которые дают почувствовать себя частью их истории. С ходу могу назвать Штефана Балькенхоля и Валерия Чтака (причем в знакомстве с творчеством Чтака, состоявшемся на выставке «В моем случае — ни в коем случае», хочу отметить кураторский вклад Алексея Масляева). Для меня как зрителя и художника это был момент, когда не чувствуешь себя лишним ни на выставке, ни в поле современного искусства вообще.

На самом деле особенно мощное, ключевое влияние на меня всегда оказывали не художники, а писатели, режиссеры, музыканты: Джеймс Джойс, Франц Кафка, Артюр Рембо, Хантер Томпсон. Мне близок Эдвард Гори — писатель и художник. Будучи человеком, взращенным MTV, не могу не отметить влияние популярной музыки. Тут огромное множество имен, и все важны, но отдельно скажу про Ника Кейва и Бека, которые дали мне почувствовать, что в творчестве самое важное — это жажда жизни. Сложно обрисовать словами, что это такое, но всякий, кто был на концерте любимого музыканта, стопудово сейчас поймет, о чем я.

Должна признаться, что я крайне редко испытываю эту самую жажду жизни при встрече с изобразительным искусством, но часто — при соприкосновении с литературой, кино, музыкой. С этим же связана моя тяга к массовой культуре, к культуре потребления и даже рекламе. Тут я бы, наверное, отметила родство моей художественной линии с некоторыми стратегиями Дэвида Линча. Хотя я критически настроена по отношению к обществу потребления, я одновременно не могу избавиться от его очарования — например, с детства обожаю рождественскую рекламу кока-колы 90-х годов со всем этим «хоу-хоу-хоу» и рождественскими огнями, пересматриваю ее каждый год, хотя и понимаю, что мне элементарно хотят впарить газировку. Работа с тиражированными образами этого волшебного мира консюмеризма дает мне возможность скользить между критикой и детским восхищением, и в этом есть и доля юмора, и доля печали.

Похожим образом меня увлекают музыка прошлых десятилетий, легендарные музыканты, субкультуры или феномены вроде теорий Тимоти Лири. Я испытываю ностальгию по временам и местам, которые я не застала, но при этом понимаю, что они всегда были иллюзией. Может быть, со временем они стали даже реальнее. Такие явления, дрейфующие в небытии и привязанные к действительности только стереотипами, дают мне сильный импульс к творчеству. Мои работы, как правило, понятные и легко прочитываемые, но они заключают едва ощутимый слой этой тоски по прекрасным и по природе своей обреченным явлениям. Я не знаю, насколько ясно это воспринимается, но точно в них присутствует, и как раз это зыбкое, летучее чувство для меня особенно ценно, а остальное призвано его удержать. Я сама не могу определить, что на мой творческий метод влияет сильнее — Северное Возрождение, модернистская литература или обложки музыкальных альбомов. Короче говоря, мама — алхимия, папа — реклама колы.

— Твои работы в каком-то особом смысле нарративны — рассказывают истории, даже если текста в них нет. Как бы ты определила соотношение вербального и визуального в твоих работах?

— Ты совершенно права, нарративность в них почти всегда присутствует, а даже если ее нет, она может проявиться, когда работы рассматриваются в контексте всего творчества и становятся элементами единого повествования. Это связано с источниками вдохновения и влияния — кино, литературой. А также с тем, что мне самой при взаимодействии с произведением искусства нужно некоторое время и взаимопроникновение для того, чтобы эта коммуникация меня действительно тронула. Это касается не только комиксов или графических историй, но и отдельных работ. А соотношение текста и изображения теоретически не так важно, оно может быть разным.

— Интересно, что твои работы все англоязычные и опираются в сюжетах и образах именно на стереотипы западной культуры. Как думаешь, это поколенческое или личное?

— У меня с детства особенное отношение к западной культуре — может быть, потому, что я росла на западных фильмах, англоязычных группах и мультфильмах Диснея, а советские мультики с их беспощадной рисовкой вызывали у меня хтонический ужас. Я, кстати, до сих пор часть вины возлагаю на них за то, что мне тяжело воспринимать советский авангард. К тому же я рано, еще до школы, начала учить английский, с ним я, считай, всю жизнь, и некоторые идеи работ мне сразу приходят на английском. Кроме того, родители рано начали возить меня в путешествия, и на меня огромное впечатление произвели европейские города. По сравнению с Россией конца девяностых там был потребительский рай, и мое детское сознание оказалось весьма отзывчивым ко всем маркетинговым манипуляциям. Как я уже отмечала ранее, для меня особую привлекательность имеют умозрительные явления и пространства, которые вроде и намекают на реальные, но сами существуют лишь как скопления штампов, тонких субъективных переживаний и еще каких-то там туманностей. Понятно, что такие среды сияют ярче на дальних горизонтах, нежели вблизи, где все слишком знакомое и бытовое.

— Как ты видишь свое идеальное место в художественном сообществе? В какую сторону ты хотела бы двигаться?

— Мне бы очень хотелось, чтобы мои работы циркулировали в основном не в арт-пространстве, а в какой-то более витальной среде. Зины ближе к книгам, чем к выставкам: чтобы полистать зин, читателю не нужно специальной настройки, не нужно задаваться вопросами об искусстве и своем отношении к нему. Мне импонирует мысль о взаимодействии с городским пространством, но для стрит-арта я слишком робкая, мне сложно сосредоточиться, когда есть вероятность, что кто-то за мной наблюдает, даже если в этом нет угрозы административного взыскания. Впрочем, я еще не совсем отказалась от этой мысли. Книжная иллюстрация тоже меня привлекает. А еще мне бы очень хотелось поработать с музыкантами, сделать какой-нибудь совместный проект. Разумеется, участвовать в выставках я бы тоже хотела, для некоторых работ это, по-моему, единственный вариант. Но мне бы не хотелось на них замыкаться.

Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.

Ищите здесь эксперток для ваших событий.

Регистрируйтесь и становитесь экспертками.

Понравился материал? Помоги сайту!