«Никто не научил нас проживать травмы, и мы занимаемся самолечением»

Героиня новой публикации раздела She is an expert Наталья Сидоренко — правозащитница и активистка, чья специальность — помощь в реализации программ лечения туберкулеза, ориентированных на пациенток и пациентов. Другая сфера ее деятельности — работа с женщинами, затронутыми эпидемией ВИЧ-инфекции, и с сообществом людей, употребляющих наркотики и живущих с расстройствами психического здоровья. В беседе с Анастасией Ходыревой она рассказала о том, как устроен активизм изнутри, как отличаются самые острые проблемы нулевых и начала двадцатых, как изменилась в России поддержка людей с ментальными расстройствами — и почему для темы ВИЧ и наркопотребления важна гендерная чувствительность.

— Я вижу как минимум три крупных направления, в каждом из которых ты умудряешься что-то делать. Сколько лет ты уже этим занимаешься?

— С 2002 года, в декабре будет 19 лет, как я пришла в эту сферу. Все началось с тренинга для молодежи в одном из проектов UNICEF — по подготовке консультанток «равная равной» (peer to peer). Там я получила знания про ВИЧ-инфекцию и способы передачи вируса, которые я потом передавала молодежи в школах и вузах. Меня очень поразил и вдохновил этот подход, я вообще не представляла, что такое возможно.

— Можешь поподробнее рассказать, что произошло в 2002 году — и как ты впервые попала в эту сферу?

— 2002 год в Томске был странным временем. Я уехала от родителей, училась в Томском педагогическом университете и получила образование как преподавательница юриспруденции со специализацией «гражданское право».

Томск — это крупный сибирский город, куда были сосланы некоторые декабристы, были крупные меценаты, где существует хорошая научная база. Он не настолько депрессивный, каким было соседнее Кемерово, но все равно это сибирский город, где холод, тьма и нужно как-то выживать. Хочется тепла, дружеского общения.

Я, в принципе, не понимала, куда я иду, — был выходной день, и меня пригласили на какой-то тренинг... Как оказалось, его вели мои сверстницы — либо девушки, близкие ко мне по возрасту. Одна из них была докторкой и занималась дерматовенерологией, а другая училась на социальную работницу: она была тренеркой и проводила упражнения.

Этот тренинг помог мне понять, что мои знания могут быть значимыми для тех людей, которые меня окружают. Когда я провела его для своих одногруппниц и одногруппников, они были в восторге, потому что не знали, что вот так можно. Не просто слушать преподавателей и на семинарах тянуть руку, а друг с другом общаться. И не на посиделках с гитарой и винишком, а днем.

— Что ты рассказала на первом тренинге?

— Я поделилась знаниями о путях передачи ВИЧ-инфекции, о том, что любой человек может сказать «нет», если предлагают секс без презервативов, поделилась навыками, как отстаивать свою позицию при сексуальном контакте, почему очень важно настаивать на использовании презерватива, как это делать…

— А насколько проблема ВИЧ-инфекции была тогда на слуху?

— Я бы не сказала, что она стояла остро. Понятно, она была актуальной в стране в целом, но мы жили под влиянием мифов, что это чума XX века, что это все касается только каких-то «наркоманов», «проституток», «бомжей» и так далее — тогда я тоже использовала эту лексику. Томск отличался от других городов: эпидемия ВИЧ там развивалась не столь стремительно, как в Новосибирске или Кемерове. Когда я пришла в эту сферу, в городе были зарегистрированы только первые 200–300 случаев.

— Как я понимаю, поначалу ты начала заниматься ВИЧ-профилактикой.

— Да, я проводила тренинги среди школьников и студентов. Чуть позже, в 2004 году, мне предложили работать в проекте «Снижение вреда». Это был проект по профилактике ВИЧ-инфекции среди людей, употребляющих наркотики. С первых дней, как я оказалась в этом фонде, мне прямо хотелось работать с людьми. Когда я говорила своим друзьям, что такая работа нужна и важна, на меня смотрели как на сумасшедшую, мне говорили: «А зачем тебе это надо?»

— И что ты отвечала?

— «А кто, если не я? Вот вы боитесь, а я не боюсь». Я считаю, что это человечно — помогать людям, которых общество вообще исключает, они, по идее, невидимы, у них нет документов, у них нет права на работу.

Я поработала несколько месяцев, потом наступил перерыв на диплом. Я писала о законодательной политике РФ в области нелегального оборота наркотиков. Это была интересная тема: 2004 год был временем некой оттепели, тогда в наркополитике были послабления, достигнутые благодаря работе правозащитников и активистов (некоторых из них с нами уже нет). Был изменен перечень допустимых разовых доз — в сторону смягчения. То есть, если человек приобретал для собственного употребления, он не наказывался как барыга. Государство принимало во внимание средние разовые дозы людей, которые сидят на «системе» (то есть систематическом употреблении, когда человек зависим, например, от героина).

— А ты можешь немного рассказать про активистов, которые добились послабления?

— В начале 2000-х работал альянс «Новая наркополитика». Среди тех, кто работал там, была Алена Асаева: в 2019 году она не вернулась из Португалии и умерла там практически на моих глазах. Были и другие известные активисты и активистки, которые работали с депутатами, правозащитниками, с наркотической комиссией.

Но затем контроль за оборотом наркотиков стал ужесточаться вновь. От МВД отделилась Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков. В 2005 году к моей дипломной работе на тему «Законодательная политика Российской Федерации в области нелегального оборота наркотических средств и психотропных веществ» интерес аттестационной комиссии был высоким. Мне задавали довольно много вопросов. Все спрашивали, считаю ли я, что люди, которые употребляют, должны быть наказаны; спрашивали, как я отношусь вообще к теме наркозависимости. Конечно, я уже тогда понимала, что люди, у которых есть проблемы с употреблением наркотиков, больны, им нужна медикаментозная помощь вместо того, чтобы переполнять ими тюрьмы.

— С какой критикой тебе приходится сталкиваться в своей профессиональной деятельности? Есть ли колебания между тем общественным взглядом на твою работу, который был, когда ты начинала, и тем, что сейчас?

— Мне всегда указывают, что у меня нет медицинского образования. Людям кажется, что отсутствие медицинского образования не дает мне права рассуждать на темы, связанные со здоровьем.

Такая критика исходит чаще всего от медиков, потому что зависимость в сопровождении ВИЧ-инфекции или туберкулеза требует комплексного подхода и вовлечения широкого круга специалистов, врачей, психологов, социальных работников, юристов, консультантов по химической зависимости. Но их работу должен кто-то координировать, чтобы сопровождение человека не было разрозненным, чтобы работа не распадалась на отдельные подходы и разные видения проблемы. Я, получается, организатор всего этого процесса: я понимаю, как все это променеджерить, какой нужно сделать первоначальный срез, какой должен быть план, почему нужно отталкиваться от запроса человека. Но именно эта моя достаточно уверенная позиция тоже подвергается критике.

Недавно в Новосибирске был случай: для того чтобы положить человека, больного туберкулезом, в туберкулезный стационар, потребовался месяц.

— Сколько людей работало над этим?

— Я бы сказала, главное в том, что одной активистке важно было его спасти. Конечно, ей помогали сотрудники НКО, но у медиков не было особого желания его брать, потому что это сложный клинический случай, потому что, скорее всего, этот человек умрет, а портить статистику никто не хотел… Эту логику же ведь тоже важно понимать: «Если он не умрет у нас в учреждении, тем лучше будет». Может, я, конечно, цинична, но если он не умер в пункте А, то он умрет в пункте Б, а значит, он в любом случае появится в общей сумме смертей в этой стране. Мне не очень понятно, почему такие случаи постоянно пытаются куда-то перекинуть, откуда-то исключить.

— С какой критикой тебе еще приходится сталкиваться?

— С такой, что наркопотребителям помощь не нужна, они же все какие-то демоны с рогами, которые, не знаю, хотят заражать других ВИЧ-инфекцией, вовлекают других в употребление наркотиков… Многие просто не рассматривают их как людей, как таких же, как и они сами. Когда говоришь про какие-то права человека (смеется), очевидно, что есть классовое деление.

— Можно ли сказать, что эти стереотипы сказываются на законодательстве?

— Я считаю, что основная масса проблем у нас сконцентрирована вокруг криминализации, стигмы и дискриминации. У нас чрезмерно криминализована ВИЧ-инфекция, как и употребление наркотиков, но про это даже не надо говорить, всем понятно, насколько криминализована эта тема.

Могу начать с истории, когда была вспышка заражения людей в Элисте. Тогда в Уголовном кодексе РСФСР появилась статья, предусматривающая ответственность за заражение ВИЧ при медицинских вмешательствах. Потом, в 1996 году, в Уголовном кодексе РФ появилась статья 122 (заражение ВИЧ-инфекцией), предусматривающая ответственность за постановку в опасность заражения ВИЧ, за умышленное заражение ВИЧ-инфекцией и вот четвертая часть — как раз за заражение при медицинских вмешательствах. Получается, за 20 лет существования статьи 122 по четвертой части было вынесено всего пять приговоров. А за постановку в опасность заражения и заражение ВИЧ вынесено больше тысячи приговоров.

Ну и что такое «постановка в опасность заражения»? Фактический вред здоровью нанесен не был. Эта статья открывает поле для манипуляции и шантажа. Как только человек узнает о своем ВИЧ-положительном статусе, ему тут же эпидемиолог дает подписать расписку о том, что человек подпадет под уголовную ответственность в том случае, если он не будет информировать о ВИЧ своих партнеров. По сути, государство перекладывает ответственность на ВИЧ-положительных людей. Здоровые люди считают: раз такая статья есть, то им половые партнеры будут рассказывать о своем статусе и они будут решать, какая будет коммуникация. Если взрослые люди в сознательном возрасте хотят заняться сексом без презервативов, то какие к кому претензии. Существование статьи создает большие проблемы, люди боятся, что кто-то, узнав об их статусе, будет манипулировать этим. Боятся открываться. Да, к статье существует примечание, что если человек рассказал о своем статусе и здоровый человек пошел на контакт, то ВИЧ-положительный не несет ответственности. Вот люди познакомились в каком-нибудь приложении, выпивают и в отель пошли: когда, кому, о чем рассказывать? Готов ли ВИЧ-отрицательный человек об этом слышать, достаточно ли в обществе информации о том, что если ВИЧ-положительный человек принимает терапию и имеет неопределяемую вирусную нагрузку, то он не может передать ВИЧ половым путем? Неопределяемая вирусная нагрузка означает «незаразно». Н = Н. Эти стратегии в мире активно продвигаются. В обществе недостаточно информации, Уголовный кодекс тоже не принимает во внимание данные доказательной медицины.

— Есть же и более крупная ситуация, которая состоит в том, что в России мужчины в целом не предохраняются.

— Да, такой привычки нет. Но есть другая статья Уголовного кодекса (131), которая предусматривает ответственность, если в результате насилия произошло еще и заражение ВИЧ-инфекцией. Если же дело касается умышленного заражения ВИЧ вне ситуации насилия, следствие тоже должно устанавливать вину. Для этого есть статьи 111, 112 Уголовного кодекса о причинении умышленного вреда здоровью разной степени тяжести.

На мой взгляд, существование статьи 122 приносит больше негатива, чем пользы, так как она основано на признании ВИЧ-положительного человека. Его спрашивают: «У тебя был секс? О'кей, раз был, значит, ты виноват». А у здорового человека не спрашивают, почему у него был незащищенный секс или «почему вы употребляли наркотики одним шприцем». Получается, что здоровые люди не несут никакой ответственности за свое здоровье. Эта криминализация несет массу негативных последствий.

— Что бы ты вместо этого предложила?

— Я бы предложила исключить эту статью из УК и для случаев умышленного заражения рассматривать статьи о причинении вреда здоровью. Конечно, мне очень хочется предложить образовательные программы для всего населения — о том, что такое ВИЧ-инфекция, про пути передачи, как важно заботиться о своем здоровье. Как важно использовать презервативы, как нужно основывать партнерские отношения и на чем они должны быть основаны… Почему важно ходить к врачу вместе, почему важно регулярно сдавать анализы, почему важно посещать гинеколога. Почему, если пара принимает решение о незащищенном сексе, нужно пойти и вместе сдать тесты на инфекции, передающиеся половым путем, и ВИЧ...

— Раз ты затронула права человека, поясни немного ситуацию вокруг профилактики и наркопотребителей с ментальными заболеваниями: как ты можешь описать пересечение этих проблем?

— Для меня сам факт того, что существуют проблемы ментального здоровья и отсутствует доступ к услугам по его сохранению, во многом влияет на то, что люди начинают употреблять наркотики, рискуют своим здоровьем, заражаются ВИЧ-инфекцией.

Мне кажется, что если бы был ранний скрининг тревожного расстройства (как и в целом ментальных расстройств разного спектра) — в школе, в вузе, да неважно где, — то мы бы снизили темпы распространения ВИЧ-инфекции и число людей, для которых употребление веществ стало проблемным, тоже бы снизилось.

Мой опыт работы говорит о том, что многие люди не смогли справиться с травмирующей ситуацией, потому что у них не было психологической помощи или поддержки, их никто не научил проживать травмы. Эти травмы существуют не только на уровне семьи или школы, есть и травмы со стороны государства, и непонятно, что со всем этим делать, поэтому люди начинают себя терапевтировать как могут. Для многих людей употребление является вариантом самолечения; к сожалению, это самолечение тоже приводит к проблемам со здоровьем, с системой.

Я живу с биполярным расстройством, и в первый год, пока я принимала свой диагноз, мне не хватало поддержки. Я состояла в небольших чатах в Телеграме, а потом создала в Томске очную группу, и это очень сильно меня поддержало. Конечно, в тот период, когда у меня был депрессивный эпизод, мне очень помогла карьера. Я нашла помещение, постила объявление о том, что стартует группа, на каких-то дружественных ресурсах. Попросила специалистов, которые ведут прием, чтобы они рассказали своим пациенткам и пациентам. Очень классно видеть, что есть зарегистрированные пациентские сообщества, которые грант за грантом получают поддержку на развитие. Сначала кажется, что эта низовая инициатива происходит в какой-то параллельной вселенной, но на самом деле это реальные сообщества, которые признаны профессиональным сообществом (Союзом охраны психического здоровья), куда приходят психиатры, проводят разные встречи.

— А что делать, чтобы создать такую группу самоподдержки?

— Найти таких же, как ты, и просто сесть и поговорить. Это действительно объединяет. Взять «Анонимных наркоманов» и «Анонимных алкоголиков» или любую группу, которая действует по принципу «12 шагов». Они очень классные, ты можешь в любой точке мира узнать, где проходит группа — в онлайн- или офлайн-формате… У людей не всегда есть деньги на психологическую помощь, и не всегда удается попасть к адекватным специалистке или специалисту, которые не будут оценивать твой личный опыт. Но в такую группу можно прийти и в тяжелой депрессии, и тебе посочувствуют, потому что все проходили такие ситуации и знают, как бывает.

Конечно, если есть возможность ходить еще и к психологу, то это только в плюс. Иногда нужна и психиатрическая помощь, потому что тяжелые состояния лучше купировать медикаментозно. Найти доверенного врача очень важно. По опыту моих друзей и знакомых, есть хорошие специалисты и в государственных психдиспансерах, и они встречаются все чаще. Система тоже меняется: может, не так быстро, как бы нам хотелось, но она должна поменяться.

— Какие позиции ты занимаешь сегодня?

— Я консультантка проекта «Скан криминализации ВИЧ в регионе ВЕЦА» и Евразийской женской сети по СПИДу.

— У меня остался вопрос про феминизм: что ты о нем думаешь? Помогает ли тебе это в работе? Есть ли пересечение повесток — феминистской, социальной, повестки ментального здоровья и проблем людей с ВИЧ?

— Когда я стала больше узнавать про феминизм, мое восприятие мира претерпело значительные изменения, я стала думать: «Да, блин, вот эту фем-оптику уже нигде не выключишь…» По Третьяковке иду и думаю: а где картины художниц-то? Вот эта картина «Неравный брак», например... В своей работе я тоже вижу, как гендерное неравенство влияет и на передачу ВИЧ-инфекции, и на то, насколько сопряжена проблема насилия в жизни женщин с их положением, с их возможностью обратиться за помощью, с их возможностью настоять на использовании презервативов.

Я вижу, насколько разная складывается ситуация, если заболевают мужчина и женщина. Конечно, у нас лечение вроде бы доступно, но у женщины всегда будет стоять вопрос с детьми: куда их деть, можно ли отдать родственникам, можем ли мы ей предложить длительную госпитализацию, может ли она продолжать лечение на дому. Как правило, она может пропасть, потому что некому ухаживать за семьей.

— А какие ты видишь долгосрочные последствия от невнимания к гендерной специфике в социально значимых заболеваниях?

— Все больше женщин подвержено социальным заболеваниям. Мы уже сейчас видим, что все больше женщин узнает о ВИЧ-инфекции в период беременности. Если они не знали о заболевании, если не использовали антиретровирусную терапию, шанс, что ребенок родится с ВИЧ-инфекцией, становится выше.

Вспомнила еще об одном варианте критики, с которой я сталкиваюсь. Когда я говорю о гендерном равенстве и феминизме, мне отвечают: «Но в России же все нормально, это вот в Африке все хуже». Не всегда мне хочется просвещать людей, которые не готовы слушать, задавая вопросы, — и чаще всего это мужчины, занимающие большие посты. Но феминизм дает уверенность, дает аргументы, с помощью которых я могу отстаивать свои позиции. В целом благодаря феминизму мы обретаем внутреннюю силу и можем участвовать в тех дискуссиях, в которых раньше мне просто хотелось встать и уйти.

— Поразительно, что это происходит в сфере, где все занимаются самоадвокацией…

— И все-таки мы объединяемся и договариваемся о каких-то общих идее и повестке. Раньше люди предпочитали небольшие группы, которые между собой конфликтовали. Сейчас, видимо, ситуация уже настолько далеко зашла, что надо объединяться.

— В чем для тебя значимость именно женских организаций и ассоциаций по работе с ВИЧ и как они, по твоему мнению, отличаются от других?

— Думаю, если мы не будем двигать женскую повестку, она всегда будет размазана другими вещами. Да, доступа к антиретровирусной терапии нет и у мужчин, и у женщин. Но есть проблемы женского здоровья, которые важно артикулировать, — например, вопрос о скрининге на рак шейки матки. Мы даже статистику не всегда можем собрать с разбивкой по полу. А женские организации, запрашивая эту разбивку по полу, делают повестку более определенной и меняют мир.

Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.

Ищите здесь эксперток для ваших событий.

Регистрируйтесь и становитесь экспертками.

Понравился материал? Помоги сайту!