А ящик оказался скрыт

По диплому я — филолог, историк театра и кино, но это занятие было выбрано почти случайно: школьные друзья, в большинстве поступившие на филфак РГГУ, и хаотичные вспышки интереса к перформативным искусствам, исследовательские и практические. В момент выбора учебного заведения — и задолго до, и долго после — я находилась в слепой зоне, не видела и забыла то, что я люблю больше всего на свете: рисовать, просто рисовать.

Я рано начала рисовать, занималась этим совершенно отчетливо — а в отрочестве растерялась-потерялась и сама себе запретила. А оно как будто начало пробиваться обходными путями: так я стала фотографировать — совместно с киноведением. Конфликта не было — видимо, потому, что все киноведческие занятия шли мимо мозга, на автомате.

Тем не менее историей кино после университета я занималась несколько лет плотно: готовила полное собрание теоретических текстов Дзиги Вертова. Я писала о нем диплом: о взаимодействии естественного (непостановочного, документального) и не менее сильного игрового и театрального начал в его кино. Его такая красивая концепция живой жизни, киноглаза — все это просто отлично замэтчилось с репортажной, уличной фотографией, и поляроидами, и ломографией, работой на самых простых, почти игрушечных, часто самодельных фотоаппаратах.

Работа над собранием его текстов была личной ему благодарностью — и острым желанием сбить стереотипы о его методе, вернуть ему объем. И вот я просто два года просидела в архиве, разбирала его рукописи, восстанавливала вычеркнутое или стертое, отыскивала связи между отдельными бумажками — нормальная такая архивная разыскная работа. В какой-то момент ко мне присоединилась коллега-киновед Света Ишевская, и за подготовленный том мы с ней на пару получили премию Гильдии киноведов и кинокритиков «Белый слон». Ну и все, долг благодарности был исполнен, дальше в киноведении делать ничего не хотелось.

Тут я решила, что теперь самое интересное на свете — это программирование, кодинг, и начала писать сайты (для денег и славы) и разные мелкие аппчики и программки: это чистая магия, код был секретным языком, волшебными заклинаниями, я хотела делать код поэзией, это было круто. Несколько раз я выступала на конференциях в Москве, и как-то рассказываю что-то такое заковыристое из жизни php и вижу: девушка в первом ряду смотрит мою презентацию и слезу утирает. Код стал поэзией. И надоел мне.

Затем было короткое возвращение в киноведение, в Музей кино в последние пару лет директорства Наума Клеймана, не ради науки — а как бы отдышаться в знакомой ситуации, разобраться, что же дальше.

Дальше началось чудо. Запрещенное рисование начало наконец прорываться довольно мучительными короткими вспышками. Одновременно вдруг стала просыпаться левая рука (а я всю жизнь считала себя правшой). И вот оказалось, что я переучка. И я придумала: найду какое-нибудь физическое, ручное занятие, чтобы раскачать руки, полностью вернуть левую руку и преодолеть наросший страх перед рисованием — и перехитрю сама себя. Столярка? Рубанки, стамески, ручная работа? Отлично, значит, столярка.

Случайное идеальное попадание. Я больше всего на свете любила деревья за окном своей детской, колбаситься и носиться, я любила острые предметы, физическое напряжение/расслабление мышц, работу одновременно головой и телом — все это роскошно присутствует в столярке. И сколько еще открылось.

Поначалу я все время ее с чем-то сравнивала, с чем-то, уже испытанным. О, типа, это же танец, я танцую вокруг верстака, я танцую с верстаком, и полено между нами, я танцую с поленом, я придумывала специальный ритм движений для строгания, другой — для заточки, другой — для пиления. «Не верти попой! Все уже придумано!» — говорил один из моих мастеров и глава школы Всеволод Борисович Полтавцев. Да на здоровье.

Деревянное дело — тактильное дело. Классическое деревянное дело, я имею в виду: то, где работа идет ручным инструментом за верстаком. Ручная работа, тактильная работа, физическое взаимодействие. Я платила за обучение и прогуливала, не прекращала ходить, но не сделала до конца ни одного соединения. Это вдруг оказалось слишком близко мне, слишком возбуждало, слишком побеждало меня — и я забегала между делом, в легких платьицах, в красном платье в пол, упаси бог учиться всерьез. Первые шипы и пазы завершила на дипломной табуретке. Деревянное дело оказалось предельно эротично. В последние часы перед сдачей дипломной табуретки я не нашла тряпочки, чтобы втереть в нее масло. И я сняла кружевные свои трусы и ими втерла то льняное масло. Это был апофеоз. Деревянное дело стало моим. А я стала его.

Здесь, как и в киноведении, у меня не было никакой большой цели, не отыскать величия замысла — наверное, потому, что я никогда об этом не мечтала. Мне не было дела до большой науки тогда, я мало с кем общаюсь из столяров, кроме своих мастеров из школы. Вот к ним я хожу часто. Просто смотреть. Такие точные безупречные движения. Так прекрасно.

Столярка началась и остается просто моим очень личным делом, решением моих собственных задач, решением меня. Поэтому классическое исполнение предмета, рукотворное, под конкретного человека — единственно возможный способ работы. Эскиз, 3D-чертеж, исполнение, монтаж — делаю одна я и несу полную ответственность. Так формируется плотная, диалогическая связь с заказчиком, сделать функциональную вещь — наименьшая из задач: я хочу сделать друга, члена дома.

Вещь состоит из сопряжения дерева, масла и моих движений во времени — и из ошибок, которые иногда превращаются в решения и становятся ее частью: все это складывается в историю вещи, это дает ей имя, фиксирует ее готовность.

И так бы я, наверное, и варилась в этом своем прекраснодушном супчике, как случился карантин весны 2020 года. В один из первых вечеров я бегала по квартире и думала: нужен план действий на ближайший месяц или же спячу. Думать особенно нечего: рисовать наконец. А что еще? Вот момент, когда только это и возможно. Еще через несколько дней мой друг Максим Боксер прислал инвайт в только что им созданную группу «Шар и крест». И четыре-пять месяцев я наконец-то только рисовала и больше ничего. И моментально все продавала через группу, около 50 работ в итоге. Если до этого у меня были обоснованные сомнения, смогу ли я снова рисовать, художник ли я вообще, — после «Шара и креста» таких сомнений больше не было. Месяцы вообще абсолютного счастья.

А потом я вернулась в мастерскую, и рисовать физически не было сил — или мне так казалось. Вот тут начался конфликт. Столярка стала подбешивать, потому что лишала сил и времени рисовать, рисовать стало сложно, ведь нужно деревяшкать — и у меня не получалось переключаться. Я что-то рисовала и тут же выбрасывала — чисто от ярости. Это все дико изматывало сколько-то месяцев — и в итоге я взяла и переехала в Питер. Здесь — клиффхэнгер, я понятия не имею, что будет дальше. Я разрешу себе только рисовать? Я успокоюсь и вернусь к столярке? Я сумею разделить свое время пополам — то есть собрать себя из двух этих частей? Или вообще что-то другое, не знаю, научусь сварке? Роскошная неизвестность. Пока же я работаю в одном маленьком мебельном бюро, в идеальной команде, и это само по себе чистое счастье.

Три работы

1. Доска для Антона. Дуб и масло. Ничего не происходит, вообще ничего, деревяшка лежит, молчит и полыхает.

2. Кастанья. Стол для Аси Давыдовой. Дуб, танинатор, масло, ручная работа. Борта столешницы скошены под 45 градусов, к царговому поясу она крепится печеньками. Полик в ящике тоже дубовый, шестимиллиметровый строганый щиток. Потрясающе другой звук на простук, никакого сравнения с фанерой, роскошь. Ноги врастопырку под пять градусов в двух плоскостях — вперед и вбок, сужены книзу, угол на фейс дополнительно скруглен. Выстрогано рубанком. И вот строгаю одну ногу, строгаю — и дострогалась до дупла. Очень обрадовалась и зашила его тремя хорошенькими щепочками: ореховой, потом сапеле, потом еще одной ореховой. Такому строгому столику очень нужно изящное безумие.

Отделка — танинатор и масло. Когда пришел его цвет, проступили эти ржаные, каштановые переливы, и нашлось имя. Его придумал мой друг, оно идеально: Кастанья, «каштан» по-испански, и звуки Асиного имени там тоже есть. Все сошлось, и вот столик.

3. Мистер Хиддн Бью для Кати и Илюши. Дуб, масло, полностью ручная работа, шиповые соединения везде. Высокий-высокий, крепкий и стройный.

Задача: сделать полки в нише сложной формы, кривой во всех плоскостях. Решение: сделать полностью независимый шкаф, без привязки к кривым стенам и месту. Он должен быть и будет эффектен в любой ситуации: в этой нише сейчас, в открытом месте — потом. Полки, ящик, перильца на крыше: все для полноценного взаимодействия. Но сейчас его место в узком углу, перпендикулярном кухонной столешнице. Полка над ящиком вровень с нею, ее расширяя. А что же ящик, ведь он оказался скрыт? Ящик стал тайником! Полка над ним легко поднимается — и пожалуйста: доступ сверху. Рабочий шкафчик с тайником в нише как влитой — эффективность: Хиддн (Hidden). Высокий шкаф на тонких эротичных ножках — эффектность: Бью (Beau[ty]).

Этот раздел мы делаем вместе с проектом She is an expert — первой базой женщин-эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом.

Ищите здесь эксперток для ваших событий.

Регистрируйтесь и становитесь экспертками.

Понравился материал? Помоги сайту!