Как писать о городе

20 марта состоялось первое открытое занятие Школы гражданской журналистики — мастер-класс архитектурного критика и публициста Григория Ревзина «Как писать о городе». Почитайте его сокращенную расшифровку.

Добрый день! Это была идея Максима Ковальского, чтобы я прочитал вам лекцию, как писать о городе. Я несколько самонадеянно согласился, потому что не то что я как-то хорошо понимал бы, как это надо делать.

Вот есть деревня. Там жизнь устроена иначе, чем в городе. И поэтому про нее более или менее понятно, как писать. Это отдельный объект, и эта дистанция позволяет нам на нее смотреть и рассказывать. А город… Собственно, вся жизнь и есть город. И писать про город — это все равно что писать про жизнь.

Готовясь к этой лекции, я просто взял ленту новостей за последний час. В принципе, все это новости городские, и все их можно написать так, как будто это новости о городе, и никакой натяжки не будет. Берете какой-нибудь город в Европе — например, Севилью, показываете, что такое чемпионат в городе, что такое стадион в городе, как он взаимодействует с городом; будет масса всего интересного, куча всяких закономерностей. Собственно, главное, что у нас сегодня происходит с городами, — это подготовка к чемпионату мира по футболу, и соответственно все это будет страшно актуально. Любую можно взять из новостей, и она окажется новостью про город.

С другой стороны, я как-то довольно давно в этом городе живу, работаю отчасти журналистом, и на моей памяти была масса попыток создать журнал про город. Исходили люди из очень простых идей: у нас в Москве 14 миллионов человек (10 — по переписи, 14 — по данным мобильных операторов, 20 — по данным МВД); это целая страна, довольно большая. Очевидно, что у нее есть какая-то своя проблематика, и почему бы не взять и не сделать журнал на потенциальную аудиторию в 14 миллионов человек? Эти разговоры я слышу уже 15 лет, за это время были журналы «Большой город», «Афиша» и так далее. Некоторые сразу проваливались, не находили своего читателя. Некоторые знали взлеты, но потом у них было вялотекущее существование. Хотя вся жизнь происходит в городе, это, собственно говоря, никому особенно и не интересно. И вот это противоречие надо просто иметь в виду. То есть вы про любые новости можете учесть, что они городские, но это не значит, что ваш читатель так подумает, вовсе нет. Может, он совсем к этому не расположен.

Вообще, чтобы писать про город хорошо, равно как и про что угодно, нужно всего одно качество — это интуитивный интерес к жизни. Вот то, что происходит в жизни, должно быть вам интересно.

Лучший главный редактор… ну, может быть, не лучший, но самый яркий, с которым я работал, был Андрей Васильев. Андрей Васильев был и остается не специалистом ни в чем. Нет такой области, в которой он специалист, — ну, кроме тусовки, знания людей, умения с ними общаться. У него был абсолютно безошибочный, очень острый интерес к жизни: он из любой массы новостей мог выбрать ту, которая ну просто супер! Этот опыт вам всем, наверное, хорошо известен: когда вы сидите на ленте новостей, и она на вас сыплется, примерно четыре новости в минуту, и у вас есть интуитивное ощущение, что это в корзину, это в корзину, это в корзину, а это — ой, вот это берем!

Эта операция — первичная журналистская операция, которую одинаково производят любой студент-практикант и мастер. И на 99 процентов они выбирают одно и то же. Это вообще отдельная, страшно интересная тема — по каким критериям мы отбрасываем большинство информации, а какую вдруг считаем важной. Это же происходит интуитивно, и каждый раз мы не можем объяснить почему. Тем не менее в 99 процентах случаев мы выбираем одно и то же. А вот один процент — это как раз то, что характеризует мастера. Он умеет вдруг вытащить информацию… не знаю, о концерте Лещенко в Электростали, и так ее развернуть, что — ба, это вещь! Все это будут читать и совершенно от этого балдеть.

Вот я по образованию историк искусства. Историк отличается тем, что он всегда пишет про то, про что написали раньше. Если 200 лет назад кто-то сказал, что Кремль такой и такой, вы не можете вдруг начать писать не про Кремль, а, например, про Зарядье. Все равно вы должны что-то сказать про Кремль, потому что про него много говорили. Если важной фигурой является Карамзин, вы не можете пройти мимо Карамзина, никак к нему не отнестись. Историк искусства всегда должен относиться к тому, что сказано раньше. А критик — это человек, который должен интуитивно, пузом почувствовать, где интересно. Совершенно без предыдущих каких-либо знаний. У вас должно быть интуитивное ощущение: вот оно, это жизненно. И это самый главный критерий отношения к городу.

Дальше вопрос только про то, как про это писать. Есть рассказ Конан Дойля «Скандал в Богемии», в котором Холмс спрашивает Ватсона, сколько ступенек ведет на второй этаж, и говорит, что 17, а Ватсон этого не помнит. Это история про то, что есть такой потрясающий, наблюдательнейший Шерлок Холмс, который посчитал эти ступеньки, и вот он так отличается от всех остальных, потому что он всюду может что-то наблюсти, а остальные не могут. Проблема в том, что это его наблюдение на фиг никому не нужно. Понимаете, это абсолютно излишнее знание. 16, 17, 15… Это просто выпендреж!

Про архитектуру всегда говорят, что она важнее, чем литература, кино и спектакли, поскольку это то, что все видят каждый день, она всегда рядом с нами. Это вранье. Потому что мы ее абсолютно не замечаем. И сколько ступенек ведет на второй этаж, никому не интересно. Пройдя по улице, мы не помним, сколько на ней домов, какие это дома. Тут второе противоречие: вся жизнь происходит в городе, но сам город совершенно никого не интересует. Поэтому у вас не так много возможностей свой интерес к жизни дальше кому-то передать, потому что в принципе это неинтересно. И это довольно сложный сюжет.

Например, колонны в17 метров, которые кабестанами вытаскивали (это такие подъемные краны), а каждая колонна весила 114 тонн,— это информация, всегда выдаваемая экскурсоводом. Эту объективную информацию, с которой, казалось бы, все должно начинаться, надо просто сразу оставить. Это совершенно никому не нужно.

Город, в принципе, в силу своей чрезвычайной сложности существует во множестве проекций.

Есть город как географический объект. Страшно интересная тема! Сегодня экономическая география — это один из очень бурно развивающихся вопросов, как и вообще экономика, а экономическая география стала частью институциональной экономики. Знаете, у Гегеля была идея эстафетного прогресса, самое важное — манифестация абсолютного духа — в какой-то момент происходит в одной стране. Но что касается областей знания, буквально так и происходит. Сегодня экономическая география — замечательная область, очень интересная.

Есть город как инвестиции, город как деньги. Это тоже огромная тема.

Города как инженерные системы. На сегодняшний день это несколько скисшая тема, хотя скоро она будет главной по той причине, что город революцию компьютерную переживает прямо при нас и пока еще не пережил. Не то что уже всё — теперь только компьютеры. Не то что у нас вода течет компьютерная, а мы ее пытаемся мерить. Электричество мы распределяем компьютерами, но плохо его измеряем. С общественным транспортом… То есть эта революция произойдет, и в течение ближайших 10 лет это будет самая главная область, там будет самое интересное.

Есть города как красота и как история, это своя тема. Мне кажется, что главное в городе — чтобы он был красивым, но это связано с моим образованием искусствоведа, и многие считают, что это совершенно неважная вещь. И для этого тоже есть основания. Например, самые качественные города с точки зрения экономического развития, какой-нибудь Лос-Анджелес, совершенно некрасивы… Вот когда Дмитрий Анатольевич Медведев решил делать Сколково и искал примеры, ему показывали Лос-Анджелес, и он сказал: «Можно так не делать?»

Наконец, есть город как социальный процесс.

Заметьте, что в каждой из этих областей — в географическом знании, в искусствознании — красоте, в экономике — в деньгах, в инженерных системах, в социальных системах — есть свои элиты, свои иерархии. И у каждой — своя повестка дня, которая проецируется на город. Все эти элиты конкурируют друг с другом, претендуют на первенство. Соответственно конфликт между ними — это один из городских сюжетов, который, вообще говоря, является нашим хлебом. То есть каждый раз, когда вы пишете о любой городской проблеме, вы можете рассмотреть ее социально, денежно, экономически, с точки зрения эстетики — и найти противоречие между этими пластами. Об этом всегда помните.

И вот возникла такая специальность, которая называется «урбанистика». Это своеобразная специальность, поскольку ей нельзя выучиться, нет, за исключением Высшей школы урбанистики, где я преподаю, такого учебного заведения, откуда можно выйти с дипломом урбаниста.

Урбанистика — это область, соединяющая в себе четыре совершенно разных субъекта, которые тоже находятся в состоянии глубокого конфликта.

Это, прежде всего, чиновники. Вот, например, главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов, прогрессивный и очень активный, особенно в медиасфере.

Дальше — профессиональные архитекторы и градостроители. Это совершенно не то же самое, что чиновники. У них свои идеи, в основном художественного свойства. Например, мой друг — архитектор Атаянц, который нарисовал суды в Санкт-Петербурге, был большой скандал, чисто стилистически его обвиняют в укреплении авторитарной власти, а для него самого это продолжение петербургской темы красоты, ансамбля и так далее. У него своя проблематика — про эту красоту, совсем не чиновничью.

Есть теоретики-культурологи. Например, Вячеслав Глазычев, который на самом деле был у нас основателем урбанистики, все урбанисты в известной степени его ученики, я тоже был в какой-то момент его учеником, работал с ним. И это люди, отчасти вроде меня, которые все объясняют культурологическими закономерностями, что-то такое обнаруживают.

И есть городские активисты. Например, Евгения Чирикова замечательная.

У каждого из них есть свое знание о городе, свое представление о том, как нужно в нем действовать, какие должны быть приняты законы. И все они являются субъектами города. То есть если вам нужно получить квалифицированное мнение с разных сторон, то вы должны и можете получить его от четырех групп городского сообщества: чиновники, профессионалы, культурологи и активисты. У них будут совершенно разные точки зрения.

Когда я пришел работать в «Коммерсантъ», а Максим Ковальский был главным редактором журнала «Власть», он мне объяснял: «Слушай, твоя архитектура совершенно никому не интересна. Есть только две темы, которые людям интересны: это власть и деньги». Я бы добавил к этому еще одну. Это светская тусовка. Три области, которые составляют общую повестку дня для людей. Общая повестка дня — это очень важная вещь. Это сфера общего языка.

Если ты хочешь написать про архитектуру, ты можешь про нее написать как про власть. Как? Потому что это действие власти. Вот я как архитектурный критик со своей известностью состоялся исключительно на том основании, что Юрий Михайлович Лужков любил архитектуру. Это было очень плохо для города, не знаю, как ему вступила в голову такая блажь, но благодаря этому я совершил откровенную подмену, потому что начал объяснять все особенности московской архитектуры характером Юрия Михайловича Лужкова. Это было страшно интересно для читателя, можно было массу чего наблюсти. Можно было объяснять очень сложные вещи через то, что у Юрия Михайловича такой характер. И людям это было интересно, потому что это было про власть.

Можно точно так же сделать про деньги. Это для другого рода изданий, связанных с бизнесом. Если ты объясняешь, сколько архитектура стоит, на людей это производит впечатление. Причем это надо делать не только в отношении квадратных метров жилья, но, например, можно представить себе, сколько стоит библиотека, в которой мы сейчас сидим. Будем считать, что это примерно 1,5 тысячи долларов за квадратный метр, здесь300 метров, значит, столько-то стоит ваше пребывание здесь для московского правительства. Это сразу вдруг — опа, оказывается, я здесь сижу и это стоит 300 долларов в час. Неплохо… Это начинает на людей работать очень непосредственно и их цепляет.

Ну и светская жизнь возникает именно как городское явление, как субститут жизни сообществ. То есть там, где нет сообществ, все начинают интересоваться как бы псевдосообществами. Светские события — это события в сообществах, которых не существует, если угодно. Но там возникают все механизмы ярмарки тщеславия. И если вы пишете про частную архитектуру, то это тоже является мощным средством для описания.

Есть эти области, и есть эти языки: денег, власти, светскости. И игроков я перечислил — чиновники, культурологи, профессионалы, городские активисты.

Дальше весь вопрос в том, где правда. И здесь есть какая-то безнадежная часть.

С точки зрения высокой этики журналиста вы не можете подходить ни к какой области с предвзятым ощущением, где правда. Вы не должны быть ни на какой стороне, вы должны соблюдать баланс. Мне никогда в жизни не удавалось так делать, я всегда знал, где правда, всегда считал, что я это понимаю… Это не значит, что я не ошибался. Очень много раз я выступал совершенно не на той стороне. Не то что я никогда не раскаивался в том, что я писал. Нет, полно! Но написать текст так, чтобы в результате не было понятно, на чьей стороне правда, мне ни разу не удавалось. Это достаточно высокое искусство.

Ну, например, мой знакомый, который фактически работал на том же месте, что и я, — Ник Урусов, главный архитектурный критик The New York Times, все тексты писал так, что у него было совершенно непонятно, что в итоге. С ним такая случилась неприятность: он искренне полюбил творчество Захи Хадид и стал везде рассказывать, что она лучше всех, и в результате его уволили из The New York Times. А до этого он как-то никого не любил, а просто описывал, что вот есть такое явление, такое явление… Я никогда не мог понять, зачем он пишет свои статьи. Но они отлично покупались. Я, прочитывая его статью, не понимал — ну и что, и как?

Вот это ощущение, где правда, — оно примерно такого же порядка, как и ощущение искреннего интереса к жизни: вы это просто должны почувствовать животом. Но при этом есть некоторая особенность.

Чем город отличается, скажем, от политики? Когда вы пишете про урбанистическую проблематику, там все будет очень похоже: деньги, власть, социальные процессы — то же, что и у политического обозревателя. Почему я, собственно, с такой легкостью из архитектурного критика превратился в публициста: проблематика близкая.

Но государство может быть демократичным, а может быть авторитарным. А город — это республика в прямом смысле, общее дело, потому что мы просто все вместе здесь живем. И это весы, на которых взвешиваются интересы разных социальных групп, разные картинки жизни и, что самое главное, разные картинки будущего. Вообще говоря, любой текст про город в прессе — это всегда текст про развитие. Понятно, что в энциклопедии вы можете писать о соборе Нотр-Дам (я однажды придумал журнал, который состоял из диалога между старыми зданиями, старыми памятниками и сегодняшними). Но, в принципе, то, что вы пишете про город, — это всегда про сегодня и, вообще говоря, про будущее. Вот эта картинка будущего — это те весы, на которых вы определяете, где правда.

Не то чтобы я мог дать здесь четкие рекомендации. Я просто хочу проиллюстрировать это на конкретном примере. Вот сейчас я занимаюсь Новой Москвой и хочу, чтобы вы ощутили эту материю.

Новой Москвы пока нет. Вы знаете, что Дмитрий Медведев три года назад подарил Москве территорию в 148 тысяч гектаров — это в два раза больше, чем существующая Москва, и теперь что с ней делать?

Есть потрясающая идея. Сейчас в Новой Москве делается 13 так называемых кластеров, таковы планы правительства. Это медицинский кластер, научный, образовательный, логистический… даже агропромышленный кластер. И идея в том, что вы в каждый населенный пункт сажаете какой-то кластер и он там будет развиваться.

Сама идея кластеров — достаточно модная приблизительно последние 20 лет идея экономического развития. Считается, что если вы концентрируете в одном месте предприятия близкого профиля (например, всех электронщиков или все больницы), то они будут как-то особенно прекрасно работать, и это дает возможность быстрого и эффективного экономического развития.

Вообще в мире есть два прямо противоположных пула про будущее развитие городов. Один — это американская школа, которая утверждает, что лучшее — это кластерное развитие. Европейцы считают ровно наоборот, а именно: что монофункциональные города развиваться не могут, а должны быть города, где друг на друга накладывается множество функций. Нельзя делать поселение, в котором будут только образовательные функции, давайте вы туда же поставите медицину и науку, и тогда это будет устойчиво. Нельзя делать только логистический кластер, давайте вы туда же поставите науку и компьютерщиков, и тогда это будет нормально. Иначе все они будут загибаться.

Так или иначе, у нас есть такой план правительства — на территории Новой Москвы развести эти центры. При этом идея в том, что эти кластеры должны развиваться сами. То есть государство говорит, что они там должны быть, а дальше не вкладывает туда деньги, просто почему-то по его зову предприниматели должны туда прийти и начать строить, например, логистические центры или больницы. Основная идея в том, что Новая Москва не должна развиваться за счет инвестиций из бюджета города Москвы. Такой вот план правительства.

А реальность экономического развития сегодня такова. В 15-километровой зоне, которая находится у МКАД, строится на сегодняшний день порядка 7 миллионов квадратных метров жилья. Это микрорайоны панельного жилья от 17 до 27 этажей. Вот до кризиса Хуснуллин объявлял, что у нас должно быть 5 миллионов квадратных метров. У Лужкова тоже было 5 миллионов. Эти планы сейчас несколько корректируются: ну, 4 миллиона. Это развитие идет лавиной, и оно просто является выбросом из Москвы такого жилья.

Мы знаем, что до того, как назваться кластерами, это называлось городами-спутниками. Города-спутники активно строили в 60—70-е. Это, например, город Зеленоград, который являлся нашим первым ответом на Силиконовую долину. В СССР сбежали два шпиона, и когда оказалось, что они уже не могут продолжать работать скрытно, они решили построить у нас Силиконовую долину. И им был отдан город Зеленоград под это строительство. Это был город электроники и компьютерной техники.

Мы сегодня хорошо знаем проблемы, которые возникают у городов-спутников, существующих рядом с материнским городом. В случае, если в материнском городе остается та же функция, что и в городе-спутнике (скажем, тут есть электроника и там), материнский город всегда убьет город-спутник. Это простая ситуация, и она связана с тем, что если вас выселили в Зеленоград, то все, кто там живет, будут всегда стремиться назад в Москву и постепенно будут перебираться на московские рабочие места, пока там все не загнется. Так произошло со всеми городами-спутниками, они постепенно теряли свою спецификацию, прекращали быть городом физиков, городом компьютерщиков и так далее, а становились просто городами.

Но московское правительство делает эти кластеры, и это удивительная история. Ни один из этих кластеров не будет существовать. Нельзя делать административный кластер, но при этом управленческие функции оставить в Москве. Точно так же будет и с медициной, и с наукой, и с образованием — они всегда будут стремиться назад.

Кроме того, по опыту Сколкова мы хорошо знаем, что кластеры не развиваются без вложений. Американская школа развития кластеров основана на Силиконовой долине, и это действительно чудо, это прекрасно, это всех очень радует. И все страны захотели это повторить, и ни одна не повторила. Без помощи государства это не развивается. И везде: во Франции, в Израиле, в Японии, в Китае — это большие государственные вложения. В случае Сколкова первоначально речь шла о двух миллиардах долларов, их не хватило.

Вопрос из зала: А в США Силиконовая долина как возникла?

Ревзин: Есть много книг про происхождение Силиконовой долины, можно почитать. Вообще мне нравится теория, которая связана с институциональными особенностями. Там находился крупнейший кусок военно-промышленного комплекса, там делали атомную бомбу.

Дело в том, что в Америке они выносили из военного производства патенты. Там человек, что-то изобретший, являлся собственником своего изобретения. В СССР такого не было. Когда меня позвали делать программу для Сколкова, я начал внимательно смотреть на историю. И вот Джобс начинал работать в гараже, Хьюлетт с Паккардом начинали в гараже, Гейтс начинал в гараже. Я пришел и говорю: «Слушайте, у вас тут на территории Сколкова гаражный кооператив, давайте мы не будем его сносить, а отдадим под лаборатории. Без гаражей не работает, все начинали в гаражах! А мы? Зачем мы строим этот бизнес-инкубатор, когда вот он — гараж отличный!»

Мы тоже тащили по гаражам все что могли, но мы тащили не патенты, а непосредственно вещи. У нас были заборы из вольфрама, который стоит значительно дороже, чем вся деревня, где находится дом. Разные приспособления мы тащили и что-то из этого собирали. Но институционально из этого ничего не выходит. Это что касается происхождения Силиконовой долины.

Но если мы смотрим на все другие страны, кроме Силиконовой долины, — это огромные государственные вложения! Мы хотим это сделать без вложений. И мы хотим это сделать при условии, что все те же функции остаются в Москве. Вообще говоря, на сто процентов понятно, что из этого ничего не выйдет. Дальше возникает вопрос: а почему, собственно, так придумано, какая в этом логика? Оказалось, что на эту тему у них есть огромная теория. Они считают, что в Новой Москве они поселят полтора миллиона человек, и очень важно для этих полутора миллионов создать рабочие места. И тем самым гармоничный город. Потому что иначе получатся спальные кварталы, и все будут ездить на работу в Москву.

В принципе, сама идея, что мы строим кварталы, а для этого нужно создать рабочие места для тех, кто будет в них жить, немного удивительная. Это инверсия советской логики. В советской логике было как? Мы делаем завод, и для того, чтобы там были рабочие, мы строим жилье. И для того, чтобы они продолжали работать, нужна поликлиника, если они заболеют, детский сад, если у них кто-то родится, и кладбище, если не получилось ничего. (Смех в зале.) В общем, обеспечение рабочей силы. А здесь мы строим жилье, а чтобы люди оттуда не уезжали, мы им создаем рабочие места.

И дальше возникает вопрос: а откуда взялась такая картина будущего, кто ее придумал, как это могло выйти все?

Зеленоград в его нынешнем виде — это, конечно, уже никакой не город электронщиков, а это такое большое собрание жилья, еще одна московская окраина. Эта окраина очень нравилась Юрию Михайловичу Лужкову. Он сделал один очень острый жест в 1998 году — сказал, что жилье в Москве не будет дешевым, не должно быть дешевого московского жилья. Это было сильное решение, оно прекратило панельное строительство в Москве, типовое, практически. Ну, точно в центре, потом в рамках Садового кольца, потом Третьего транспортного и даже, в общем, выпихивало это жилье куда-то за границы города все время. В результате, наверное, он сделал благое дело, потому что Москва не застроена каким-то совсем уж мусором. Вместе с тем он потерял рынок дешевого жилья. Оказалось, что его он не контролирует. И строительство жилья начало массово развиваться в Московской области. В тот момент, когда у нас жилье покупали представители обеспеченных слоев населения, это казалось неважным, потому что количество богатых людей, желавших купить в Москве, все равно перекрывало всю эту мелочь, которая что-то покупала в Мытищах и еще где-то.

Однако два кризиса и общая политическая ситуация привели к тому, что постепенно богатые люди перестали активно покупать жилье в Москве, как-то они больше покупают в Лондоне или в Болгарии. Этот рынок начал довольно стремительно сдуваться. И наоборот: рынок дешевого жилья, поскольку доходы граждан у нас довольно активно росли, начал резко возрастать. И в 2006 году Юрий Михайлович придумал потрясающую идею. Он сказал, что Москве нужны города-спутники по образцу Зеленограда. Он не имел в виду ничего электротехнического и связанного с компьютерами, но имел в виду жилье. Он хотел построить примерно 10 городов-спутников, в которых было бы такое дешевое московское жилье. Эта идея была удивительной, потому что по сути это были колонии Москвы в Московской области. У нас по законодательству представить себе колонию одного субъекта федерации в другом субъекте федерации совершенно невозможно, но это была именно такая колонизация Московской области, которую он де-факто проводил.

Он активно строил последовательно Бутово, Молжаниново, Марфино — это все выбросы из Москвы. Это практически один и тот же дом, построенный в бесконечном тираже. И это дешевое панельное жилье он отчасти осваивал чисто экономически, то есть просто покупал территории совхозов и там начинал строить. Ему хотелось также подключить к этому и административный ресурс, он хотел законодательно некоторые территории объявить частью Москвы внутри Московской области. Но это не получилось. Тогда у него был конфликт с Громовым на эту тему, были выступления Громова относительно пиратства-бандитства Юрия Михайловича. В общем, это не вышло, но сама идея была.

Ему нужно было как-то это обосновать, и он попросил своих верных градостроителей… Вот здесь есть такая проблема. Вообще, для того чтобы понять, где правда, правильнее обратиться к специалистам, но, к сожалению, наши специалисты достаточно часто… ну, как бы сказать, придерживаются взглядов… не сказать, чтобы совсем честных. Это был как раз тот случай. Вот есть бывший главный архитектор Москвы, прекрасный, кстати, специалист Александр Кузьмин, и прекрасный человек Сергей Ткаченко, совсем, как бы сказать, дипломат, а никак не специалист. Тем не менее он их попросил обосновать, почему необходимо расширить Москву. Они выбрали идею, что Москва перегружена. Если кто-нибудь из вас помнит, мы все очень активно обсуждали в районе 2008 года, как Москва ужасно перегружена, хотя было совершенно непонятно, чем она перегружена.

Доказательство было ими найдено в Генеральном плане 1971 года, включавшем в себя такой тезис: Москва — это город, в котором неудачным образом в одном месте соединились административный, финансовый, культурный, медицинский центры, центр торговли — и все на одном пятачке. Поэтому, чтобы Москву разгрузить, нужно сделать отдельные центры. Вот тогда, в Генплане 1971 года, была заложена идея полицентрической Москвы. Совершенно устаревшая, из предыдущих представлений о городе эпохи индустриальной. Тогда казалось, что «одно место — одна функция» — это идеальное решение. Сегодня мы хорошо знаем, что качественный центр города возникает тогда, когда в нем пересекается много разных функций: торговая, научная, культурная, административная… И жизнь это блестяще подтвердила, потому что все эти центры, нарисованные в 1971 году, благополучно загнулись. Недавний пожар ИНИОНа — это как раз пожар последнего образовательного центра, который проектировался тогда, в 1971 году.

Тем не менее именно это было написано как обоснование того, что нам необходимо вынести из Москвы эти функции, потому что иначе она перегружена. И хотя Юрий Михайлович Лужков сам по себе не смог протолкнуть эту идею, но вот Дмитрий Анатольевич Медведев как человек, очень уважавший ученых и специалистов и обладавший некоторой наивностью, ей искренне поверил. Он сказал: отлично, надо теперь все эти кластеры вынести в Новую Москву. И вот так был сформирован план Новой Москвы. Идея создания кластеров — оттуда.

Но главный вопрос — что мы получим в результате. Это город с условным названием, которое мы придумали, Коротищи. Это город, который существует сегодня реально и является одним из крупнейших городов России, в нем 700 тысяч жителей. Он образовался из слияния вместе Мытищ, Королева, Пушкина, Ивантеевки, отчасти Балашихи. Город, который развился сам собой. Ровно так же, естественным рыночным путем, как развивается Новая Москва. Это такой гигантский нарост, еще один город-миллионник. Как он развивается? Вся территория у дорог целиком и полностью застроена 17—27-этажными комплексами. Кое-где ютятся дачники, еще советские, где-то еще кто-то выживает, но как дача это уже функционирует очень плохо. Этот город совершенно не может существовать без Москвы, безнадежно, потому что все, кто там живет, естественно, каждое утро уезжают в Москву и вечером хотели бы не возвращаться, но некоторые возвращаются. И это просто, так сказать, раковая опухоль.

Нет человека, который хотел бы построить новые Коротищи. Есть Медведев, который хочет создать новую экономику, есть правительство Москвы, пытающееся обозначить, что это новый образ жизни, комфорт, мобильность. Есть девелоперы, работающие на территории Новой Москвы: их не очень много, примерно 15 больших компаний, я многих из них знаю, знаю владельцев этих комплексов. Вообще, с одной стороны, конечно, это бизнес, и у него есть прибыль. Правда, надо честно сказать, что по сравнению с лужковскими временами, когда проекты с прибыльностью меньше 300 процентов не рассматривались, сегодня ситуация сильно изменилась, и работают они примерно в 20 процентах рентабельности, что, в общем, не очень хорошо, если иметь в виду, что в нашей стране на 20 процентов очень часто что-нибудь скачет (я имею в виду национальную валюту). Кроме того, это строительство по совершенно устаревшим технологиям, то есть они фактически воспроизводят позднесоветские дома. Это то же самое, что делалось в Бирюлеве, тот же тип дома. Для любого человека, который строит большую компанию, опасность остаться в старом рынке, в старом производстве — это опасность, постоянно его угнетающая. Он все время думает: ну хорошо, этот год я еще повыпускаю панель, но вообще мне надо срочно делать что-то другое. Но другое неконкурентоспособно оказывается в условиях этих панелей. Потому что их очень активно покупают. Каждый житель этого места про эти районы говорит: да, вот так, но зато у меня здесь трехкомнатная квартира, а в Москве такая же была бы двухкомнатная. Действительно, разница в ценах именно такая.

Никто конкретно этого не хочет, а все вместе мы делаем это, и невозможно никак из этого выбраться. По очень простой причине. Мы посчитали, сколько стоило расширение Москвы. Мы проанализировали 200 тысяч сделок по кадастру, посмотрели, сколько стоила земля до присоединения и аналогичная земля после. Оказалось, что один факт того, что «вот это — Москва», принес 12 миллиардов долларов. Земля подорожала на 12 миллиардов долларов. Вот цена этого действия. Это очень сильная вещь, и ей трудно противостоять.

По этой методике можно сказать, что, например, сочинская Олимпиада — это страшно выгодная вещь просто потому, что — давайте посчитаем по кадастру — сколько стоит земля после того, что они там сделали. Да она перекрывает стоимость в пять раз. Это история про то, что ты понимаешь, что нужно делать не так, это неправильно, никто этого не хочет. И при этом мы последовательно идем в эту сторону.

Это история про то, как определить правду и что ты можешь сделать с этой правдой. В конце концов, ты один с ней ходишь — ну и можешь написать про нее в газете.

Спасибо!

Понравился материал? Помоги сайту!