Поэты пьют мартини и смеются, как дети

В начале декабря в Москве, в Электротеатре «Станиславский», прошел международный литературный фестиваль «Живое слово: Post-Babel Condition». Были на нем и два швейцарских поэта — Кристоф Симон и Лиза Крист. И живущий в Лондоне итальянец Ванни Бьянкони, который проводит в Швейцарии известный поэтический фестиваль. В заснеженной Москве их разыскала и расспросила Наталия Бакши.

В полутемном зале Электротеатра мне бросается в глаза человек в откровенно кремовом костюме. Несмотря на такой небанальный для зимней Москвы ход, человек производит впечатление, скорее, чем-то смущенного. Только потом я пойму, что контраст этот намеренный, что все это — часть игры, сценического образа.

Человека в кремовом костюме зовут Кристоф Симон, он поэт, романист и кабаретист (старая европейская профессия, для которой в русском нет подходящего слова, да и ее самой в России тоже толком нет).

Но Симон не один, с ним еще два поэта. Что это поэты, становится как-то сразу ясно. Когда я подхожу к ним, они дружно пьют мартини. Один из собеседников, видимо, в благодарность за тонкое замечание полушуточно-полувосторженно целует Симону руку.

— Как давно вы знакомы?
— 15 минут, — звучит радостный ответ.

Собеседника Симона зовут Ванни Бьянкони, он итальянец, но много лет живет и работает в Лондоне. Рядом — миловидная серьезная девушка, поэт Лиза Крист.

Что это поэты, становится как-то сразу ясно. Один из собеседников, видимо, в благодарность за тонкое замечание полушуточно-полувосторженно целует другому руку.

Симон — артист кабаре, который выступает с собственными программами «Счастье есть» и «Настоящие друзья». Его первый роман «Франц, или Почему антилопы бегают стадами» был номинирован на Премию Ингеборг Бахман и переведен на русский язык (2014). За роман «Прогулки Цбиндена» он удостоился Премии кантона Берн. Он — победитель швейцарских поэтических слэмов.

Человек с открытой улыбкой, явно много размышляющий и готовый бесконечно удивляться, Бьянкони — автор трех поэтических сборников на итальянском, лауреат Премии Шиллера, лауреат Премии Марацца, вошел в шорт-лист премии European Poet of Freedom (2016). Переводил Одена, Фолкнера, Моэма, Фромма. Основатель литературного фестиваля «Вавилон» в Швейцарии и сетевого журнала Specimen. The Babel Review of Translations.

Лиза Крист — самая молодая, а потому самая строгая и четкая в своих суждениях — с 2007 года выступает на слэмах Германии и Швейцарии, удостоена Литературной премии кантона Золотурн.

Известные люди, живущие литературным трудом, много странствующие, доехавшие до Москвы. Тем временем в странах, где они бывают, время сейчас беспокойное. И разговор мне хочется начать с этого. Как писателям живется в это самое наше время, когда стреляют пушки разного образца — от настоящих до медийных?

Но меня тут же перебивают встречными вопросами: кто такой «писатель», что такое «наше» и что такое «время».

«Для меня время — это про взросление», — замечает Лиза. Она пишет о себе, влюбленностях, сексе. Ее тексты напористы и эмоциональны. Ее беспокоит многое: и мигранты, и неухоженные мужчины, и вытесненные литературным снобизмом на обочину писатели, и недооцененные женщины. Именно это побудило ее вместе с двумя другими писательницами создать так называемый женский слэм. «Почему мы позволяем себе сортировать людей по различным ящичкам, как мы сортируем дома носки?» — требовательно спрашивает Крист со сцены.

Кто-то, страдающий бессонницей, считает баранов, но надеется все же не заснуть и досчитать их до конца.

А вот Бьянкони, наоборот, всем, что шумит, интересуется не слишком. Мешая английский, немецкий и итальянский, он говорит: «Творчество и есть вариант гражданства. В тексте всегда есть белая и черная части. Белая — это поэзия, черная — то, что мы пишем навстречу времени, сталкиваясь с ним, тесня его».

«Я стараюсь писать так, чтобы и через 20 лет я был понятен. Я пишу о том, что происходит со мной, с друзьями», — объясняет Симон. Об этом и текст, который он читал на фестивале, — «Вопросы»: «Почему дети никогда не выкидывают засохший фломастер, а аккуратно кладут его обратно в пенал?», «Что скрывают люди, которые не разговаривают по телефону в автобусе или на улице?» Симон любит и умеет говорить о счастье: «Счастье — это когда можешь до крови расчесать комариный укус, когда удается вытащить кекс из формы, не сломав его. Счастье — когда тебе не нужно иметь дело с людьми, до которых тебе нет никакого дела».

Симон никогда не хотел быть писателем, так уж, в общем, вышло, а свой метод он называет умением складно врать. Он пишет простые истории с неожиданным, смешным поворотом. В XVI веке человек выживает во время войны и, раз так уж случилось, решает создать семью. Кто-то, страдающий бессонницей, считает баранов, но надеется все же не заснуть и досчитать их до конца. Пустынник мечтает, чтобы его пустыня не была такой удаленной. «У меня трое детей, поэтому я очень люблю выступать на сцене. Это единственные пять минут в моей жизни, когда меня никто не перебивает».

Ну а что же с современностью? Неужели она ничего не значит?

«Основное в человеке не меняется», — замечает Лиза. Ванни на это: «Да, но меняется язык». Бьянкони убежден, что язык — это все, время — это тоже форма языка.

До сих пор в разговоре ни разу не прозвучало слово «политика». Я говорю об этом. Лиза — борец за женский слэм и права женщин на сцене — достает из сумочки спицы и начинает вязать свитер. Я вспоминаю о почетном госте только что прошедшей ярмарки non/fiction Джулиане Барнсе. На встрече с читателями Барнс сказал о политике, ссылаясь на Флобера: «Я стараюсь жить в башне из слоновой кости и писать искусство для искусства, но к подножию моей башни прибивается столько дерьма, что мне поневоле приходится на него реагировать». Лиза на секунду отрывает голову от вязания: «А кто это такой? Писатель? Известный? А почему он до сих пор не был в России? Его не пускали? По политическим соображениям?» Узнав, что он не приезжал, потому что до сих пор не находил для себя повода, она разочарованно возвращается к вязанию.

— Я был сегодня в Третьяковской галерее и видел бесконечную риторику страдания, сплошную драму. А я пишу только о любви и дружбе.

«Вообще-то огромное количество писателей сами ищут это дерьмо, — говорит Ванни, и Барнса, кстати, он вообще не очень. — Многие могут и хотят писать только о проблемах».

Лиза оживает: «А как иначе писать?! Без проблем нет дискуссии!»

Бьянкони: «Просто наслаждаться чтением. Без всяких дискуссий».

Крист (с горячностью): «Но чтобы писать, нужно, чтобы тебя что-то задело».

Бьянкони: «Только то, что важно для самого тебя, и этого хватит. Чтобы писать, не обязательно нужна война. Да, Збигнев Херберт говорил, что безопасность и жизнь без борьбы — это трусливая формула счастья. Но я не люблю риторику страдания. Я был сегодня в Третьяковской галерее и во всех временах, с XIV века по XIX, видел бесконечную риторику страдания. Русский XIX век — это сплошная драма. А я пишу только о любви и о дружбе».

Крист: «А меня вдохновляет несправедливость».

Снова включается Симон: «Я пишу о простых вещах, мои тексты — автобиографические, я сам — источник моего интереса. Секрет моей риторики — это ирония. Мой герой — романтично-патетичный, но слушатели могут смеяться над ним, потому что я пропускаю его сквозь ироническую призму. Не сильно, самую малость».

Бьянкони издает интернет-журнал Specimen. The Babel Review of Translations, в котором публикуются тексты на всевозможных языках и их переводы. Ванни рассказывает, что эта идея выросла из наблюдений над тем, как доминирует английский, и ему захотелось создать языковую империю без доминант, где каждый может выражать себя на своем языке. Это и есть его понимание демократии. Роль переводчика тут центральна, это «лингвистическое гостеприимство», говоря словами Поля Рикера. Ванни написал книгу «Лондон как второй язык», где передан опыт писателей-иностранцев, живущих в Лондоне и пишущих на английском. Его сетевой журнал представляется ему морским берегом, готовым приютить языки, тексты и переводы во всей их текучести. Раз все — язык, то и море — язык. «Страницы моря — это раскрытая книга, забытая мастером», — цитирует Бьянкони поэта Дерека Уолкотта.

— Из русских писателей для меня главный — Венедикт Ерофеев, поддержка и опора всех писателей-алкоголиков.

В Москву все трое — Симон, Крист и Бьянкони — приехали потому, что занимаются слэмом — активно развивающимся направлением, соединяющим литературу, кабаре и театр. «Живое слово», как назвали этот жанр организаторы фестиваля, функционирует по своим законам: выступление должно быть не больше пяти минут, фразы короткие, язык упрощенный. Слэм — всегда конкуренция. Выигрывает тот, кому удается за сжатое время завоевать зрителя.

Лиза говорит об этом опыте: «Книга — это медиум, а когда читаю тексты я, то и медиумом становлюсь я. Я ограничиваю свободу интерпретации».

Кристоф учит все свои тексты наизусть. «Я не импровизирую. Я — человек не спонтанный. Импровизация для меня — вообще не искусство, а часть повседневности. Трюк в том, что я имитирую спонтанность, но на самом деле все жестко контролирую. В произнесенном слове есть театральность, я становлюсь героем, подиум превращается в сцену».

Я завожу разговор о том, что этой осенью интересовало многих литераторов: Боб Дилан и причуды Нобелевского комитета. Общий вердикт был в целом такой: чужакам тут не место. Вот и Ванни отшучивается, говорит, что предпочитает Леонарда Коэна. И тут же с грустью добавляет, что прекрасные времена, когда награждали Бродского, безвозвратно прошли.

Между прочим, литераторам и без Нобелевки можно выжить, замечает Симон. Есть гранты, стипендии. «Недавно был проведен опрос, кто из швейцарских писателей может жить на заработанное исключительно своим творчеством, и выяснилось, что у нас таких писателей около 70, я среди них. Я зарабатываю только творчеством, хотя меня никто не узнает на улице».

С увлечением Кристоф вспоминает о первом знакомстве с русской литературой, которое произошло, как у многих его соотечественников, благодаря швейцарскому писателю Герхарду Майеру. Тот был влюблен в Россию, описал свои впечатления от поездки по стране, написал небольшой роман о Толстом и Бородине. «Но из русских писателей для меня главный, пожалуй, Венедикт Ерофеев — поддержка и опора всех писателей-алкоголиков», — смеется Кристоф.

«Не хочу показаться сентиментальным, — говорит Бьянкони, — но для меня русская литература — это “Я родился и вырос в балтийских болотах, подле…”». Он не столько читает, сколько пропевает большой кусок Бродского по-английски и с мечтательной улыбкой смотрит куда-то в воздух. Лиза со строгим видом вяжет. Кристоф неловко краснеет. Всех их, таких разных, связывает живое слово.

Понравился материал? Помоги сайту!